меня не особенно приветливо.
- В погоне за очередной сенсацией? - насмешливо спросил он.
Догадов сидел в небольшой одиночной камере. Около двери камеры, ни на
мгновение не отходя от нее и не спуская глаз с арестованного (в двери
имелось маленькое решетчатое оконце), стоял часовой. Томазян считал
Догадова чрезвычайно ловким и опытным преступником и боялся, как бы он не
бежал.
- Послушайте, Догадов, - обратился я к нему, - я ничего не могу
понять. Неужели вы...
- Оставим этот разговор, - оборвал он меня. - Если вы честный
человек, вы обязаны засвидетельствовать, что я рисковал жизнью, спасая
людей во время катастрофы. Именно вы можете помочь мне опровергнуть лживые
обвинения, которые возводит на меня следователь. Неужели вам непонятно,
что он заботится о своей карьере и хочет спекульнуть на несчастье
девятьсот двадцать пятой шахты?
Догадов разгорячился. Он возмущался тем, что его арестовали, просил
меня добиваться его освобождения, уверял, что, получив свободу, сумеет
доказать свою непричастность к преступлениям, которые ему приписывает
следователь.
Я не знал, что отвечать, но Догадов скоро успокоился и коротко,
отрывисто сказал:
- Если вы не заодно со следователем, подумайте хорошо, и вы поймете,
что в его обвинениях нет и на грош правды. Но меня могут погубить. Я не
смогу ответить на некоторые вопросы, так как они касаются интимных тайн
других людей. Вы журналист, вы хорошо знаете жизнь, людей и должны меня
понять.
Он замолчал, и больше я от него ничего не услышал.
Коротко передав Томазяну содержание моей беседы с арестованным, я
пошел к себе в гостиницу.
Я шел не торопясь и думал о событиях последних дней. До сих пор я
почему-то не чувствовал себя окончательно убежденным доказательствами
Томазяна. Не то чтобы я ему не верил. Нет. Но упоминание Догадова о тайнах
других людей, мысль о том, что я сам, сохраняя подобную тайну, ничего не
рассказал следователю о Ярославе Макаренко и Лиде Шелемехе, - все это
мучило меня, вызывало какую-то неуверенность.
Близился вечер. Цвет неба обещал на следующий день хорошую погоду.
Вокруг царила тишина.
В гостинице я узнал, что из Иркутска прилетел Самборский и занял
комнату во втором корпусе.
Окна его комнаты находились как раз против моих окон.
23. НЕОЖИДАННЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ
После разговора со следователем и встречи с Догадовым меня никуда не
тянуло из комнаты. Горничная стучала в дверь, напоминая об ужине, но в
столовую я не пошел. Наступили сумерки. Не зажигая электричества, я шагал
из угла в угол по мягкому ковру.
Я старательно анализировал поведение Догадова и все свои разговоры с
ним в поисках чего-либо подозрительного. Бесспорно он всегда проявлял ко
всему преувеличенный интерес, однако такой интерес, по моему мнению,
является характерной чертой каждого журналиста. Но был ли Догадов
журналистом в настоящем значении этого слова? Короткие информации, иногда
появлявшиеся в "Звезде" за его подписью, еще не давали ему права так
называть себя. Я вспомнил нашу первую встречу, потом беседы в редакции,
его упорные старания ближе познакомиться с профессором Довгалюком, Лидой
Шелемехой и их друзьями, вечные расспросы о них и о делах туннеля. Все же
это еще не могло свидетельствовать против него. Его отношение к Макаренко?
Это заслуживало внимания. Если Догадов - враг, иностранный агент - а я
все-таки верил Томазяну, - то как понять ту горячую защиту идеи
герметизации туннеля, которую я по каждому поводу слышал от этого
человека? Неужели те, кому он служил, были заинтересованы в осуществлении
этой идеи? На что же они рассчитывали? На то, что герметизация приведет к
задержке строительства, к колоссальным затратам, а может быть, и к краху
этого величественного плана?
Почему же тогда Макаренко так упорно, так горячо отстаивает
герметизацию? Он не может не понимать, что его упорство - это то, на что
делают ставку враги. И почему Саклатвала поддерживает его, несмотря ни на
что? А может быть, я в этих делах просто ничего не смыслю?
Снова и снова я вспоминал разговоры по этому поводу, перебирал в
памяти все, что мне было известно о Макаренко, об отношении к нему других
инженеров, и не только тех, которые были на заседании совета строительства
в Иркутске. Все признавали, что Макаренко талантливый инженер, и почти все
считали его преступником. Самборский безусловно был в прошлом искренним
другом Ярослава Макаренко. Теперь Самборский превратился в его ярого
противника и, конечно, не из зависти, как на это намекал Догадов...
Вспомнив о Самборском, я посмотрел на окна его комнаты. Там горел
свет. Самборский сидел за столом, склонившись над какими-то бумагами. Мне
хорошо был виден его профиль. Инженер целиком погрузился в свою работу. У
меня появилась мысль зайти к этому молодому, энергичному человеку и
поделиться своими сомнениями.
Пока я раздумывал, сделать ли это, Самборский вдруг поднял голову. В
комнату к нему кто-то вошел. Я подошел ближе к своему окну, вгляделся и
оторопел: к Самборскому пришел не кто иной, как Ярослав Макаренко.
Ярослав протянул руку Самборскому, но тот не взял ее, поклонился и
указал гостю на стул. Каждым своим жестом он словно подчеркивал
официальность этой встречи. Макаренко тоже показался мне очень сдержанным.
Правда, расстояние и два окна, отделявшие меня от них, мешали видеть все,
но наблюдательность и воображение журналиста помогли мне дорисовать
подробности этой встречи. Я чувствовал себя, как в немом кино, где
показывают фильм даже без надписей.
Придвинув к окну стул и устроившись на нем, я стал следить за этим
удивительным свиданием. В моей комнате было темно, и они, конечно,
нисколько не подозревали, что за ними наблюдают. А может быть, их это
совсем не трогало. Меня же очень интересовал разговор бывших друзей, а
теперь врагов. Я решил, что приход Макаренко - официальное посещение по
делу, имеющему отношение к ликвидации катастрофического наводнения. Но
ведь встреча могла вызвать воспоминания о прошлом, о былых
взаимоотношениях, могла привести к более искреннему обмену мнениями, чем в
управленческих кабинетах!
Вот Макаренко что-то спросил у Самборского. Тот небрежно откинулся на
спинку стула и коротко ответил, потом склонился над столом, перебрал
какие-то бумаги в своей папке, нашел, по-видимому, нужную и подал ее
Ярославу. Пока тот читал, Самборский, словно забыв о нем, помечал
карандашом другие бумаги. Потом оба склонились над чем-то, вероятно, над
рисунками, и начали рассматривать их, время от времени обмениваясь
короткими замечаниями.
"Должно быть, речь идет о Забайкальском секторе туннеля и ликвидации
наводнения", - снова попытался я угадать.
Самборский переставил настольную лампу так, чтобы обоим было удобнее.
Это ухудшило мое положение наблюдателя, так как теперь лампа очутилась
между мною и ими.
Прошло минут пять. Они свернули бумаги, которые вдвоем рассматривали,
и Самборский передвинул лампу на прежнее место. Он что-то доказывал
Макаренко, чем дальше, тем больше увлекаясь, а его собеседник молча слушал
и изредка кивал головой в знак согласия.
Понемногу роль наблюдателя стала меня утомлять. Я вспомнил свое
намерение заглянуть к Самборскому и подумал, что лучше всего сделать это
именно сейчас, застать их обоих вместе - может быть, удастся вызвать
Макаренко на откровенность, заставить его ясно и открыто высказаться...
И сейчас же я увидел, что сделать это будет не так уж легко. "А что,
если в самом деле здесь преступление?" - мелькнула у меня мысль.
Я снова начал смотреть в окно на двух инженеров. Кажется, разговор
окончен. Сейчас Макаренко холодно попрощается и уйдет.
Но нет, он откинулся на спинку стула, словно собирался сидеть долго.
Вот он о чем-то спросил Самборского. Как жаль, что я не слышу, о чем идет
речь! Самборский решительно тряхнул головой и что-то резко ответил. Но
Макаренко и не пошевелился. Снова он о чем-то спросил Самборского. Тот
заговорил быстро и страстно, сопровождая слова широкими жестами, то и дело
ударяя кулаком по столу. Должно быть, начался именно тот разговор,
которого я ожидал с момента, когда вдруг увидел их вдвоем.
Я открыл форточку. В комнату ворвался холодный ночной воздух,
откуда-то издалека доносилось пыхтение паровоза. И ни единого звука
оттуда, из комнаты напротив!
Подперев ладонью подбородок, Макаренко слушал Самборского, время от
времени коротко отвечал на вопросы. Но, по-видимому, эти ответы не
удовлетворяли энергетика. Вот Самборский вскочил и, размахивая левой
рукой, начал загибать пальцы на правой. Должно быть, перечислял какие-то
пункты или вопросы. Ему не хватило пальцев на одной руке, и он начал
загибать их на другой.
Когда он наконец кончил, Макаренко некоторое время задумчиво смотрел
в потолок, потом решительно вынул из бокового кармана пиджака бумагу и
подал ее Самборскому. Тот небрежно взял ее, сохраняя внешнее равнодушие,
прочитал и посмотрел на своего собеседника так, словно очень мало понял из
прочитанного.
Макаренко улыбнулся и повернулся к Самборскому. Он начал говорить -
спокойно, без жестов, видимо обдумывая каждое слово. Я устал следить за
ним, а он все говорил, чертил пальцем на столе, потом взял в руки карандаш
и начал набрасывать на бумаге что-то, должно быть цифры. Самборский тоже
склонился к столу и неотрывно следил за карандашом в руке своего
собеседника. Он слушал все внимательнее. Теперь он неподвижно стоял
напротив Макаренко и не сводил с него глаз, словно боялся пропустить хоть
одно слово. Видно было, что рассказ Макаренко целиком захватил его. Он ни
разу не перебил своего бывшего друга, но время от времени, как бы
недоумевая, подносил руку к голове и растирал лоб.
Прошло с полчаса, а Макаренко все еще говорил. Я совсем было решил
оставить это бессмысленное подглядывание и зажечь свет, как вдруг окно
снова властно приковало мое внимание.
Самборский внезапно схватился за голову, несколько раз пробежался по
комнате, потом подбежал к Ярославу, схватил его за плечи и начал изо всех
сил трясти, что-то крича.
Я вскочил на ноги, готовый бежать, чтобы разнять их.
В самом деле, там началась борьба. Маленький энергетик обхватил
высокого главного инспектора и попробовал завертеть его вокруг себя.
Оставаться и далее равнодушным наблюдателем я не мог. В комнате
Самборского происходило нечто серьезное и непонятное. Я метнулся к двери,
в темноте перевернул два стула и выбежал в коридор. Нужно было спешить.
Когда я поворачивал за угол, я едва не сбил с ног коридорного. Если бы
мягкая дорожка не заглушала мой топот, я, вероятно, всполошил бы всю
гостиницу.
Но вот и комната Самборского. Я уже поднял руку, чтобы одним ударом
открыть дверь, но в последнюю секунду ко мне вернулась рассудительность, и
я энергично постучал.
- Войдите! - послышалось из-за двери.
Я вбежал в комнату.
Макаренко и Самборский стояли возле стола. Должно быть, я помешал
чрезвычайно интересному разговору. Хозяин комнаты смотрел на неожиданного
посетителя с плохо скрытой досадой.
- Простите, можно к вам?
- У вас неотложное дело, Олекса Мартынович? - нетерпеливо, но
стараясь быть вежливым, спросил Самборский. - Я бы мог к вам потом зайти.
- Да... Нет...
- Очень прошу вас извинить меня. У нас еще на полчаса деловой
разговор.
Пришлось повернуть назад. Но неожиданно меня задержал Макаренко.
- Олекса Мартынович, сейчас освобожу вам Самборского. Он зайдет на
несколько минут ко мне посмотреть на одну вещь и после этого весь к вашим
услугам.
- Спасибо. Я не спешу, - проговорил я и повернулся, чтобы выйти из
комнаты.
- Подождите, товарищ пресса, - сказал Самборский. - Если у вас есть
время, посидите здесь. Я быстро вернусь. Не обижайтесь!
Он насильно усадил меня на диван, взял Макаренко под руку и вместе с
ним ушел.
Когда за ними захлопнулась дверь, со стола слетела и упала на пол
маленькая бумажка. Я поднял ее и увидел, что это телеграмма. В ней было
всего несколько слов: "Из Иркутска. Макаренко. Подробно информируйте
Самборского. Вопрос согласован. Саклатвала".
Я положил телеграмму на стол и снова устроился на диване. Что
означала эта телеграмма? Не ее ли показывал Макаренко Самборскому в начале
их беседы? Вообще, что здесь случилось и что я скажу Самборскому, когда он
вернется? Признаюсь, я был растерян.
Мне пришлось просидеть на диване довольно долго. Самборский
возвратился по меньшей мере через час. За это время я успел успокоиться,
придумать причину своего посещения и даже подремать над объемистым
техническим справочником.
- Простите, Мартынович, задержался, - извинился Самборский. Он был
весел, глаза его блестели.
- Мне хотелось бы, - начал я, - получить у вас интервью о ликвидации
наводнения в туннеле. Для прессы это будет иметь огромный интерес.
- У меня интервью? Да вы в своем уме? Я только что сюда прилетел, сам
толком ничего не знаю, а вы... Да вы знаете больше, чем я!
Разумеется, я понимал, что говорю нелепость. Но нужно же было мне с
честью выйти из затруднения, в которое я попал. И я самым деловым тоном
сказал:
- Мне интересно, как вы оцениваете положение и какого вы мнения о
работах по ликвидации последствий катастрофы.
- Положение было очень серьезным. Но самый разумный и простой выход
из него нашел мой друг Ярослав Васильевич Макаренко. Он предложил как
можно скорее соединить Забайкальский сектор туннеля с Дальневосточным и
выпустить всю воду в Охотское море. Ведь вы об этом знаете.
- Нет, не знаю...
Врать так врать до конца!
- Как не знаете? Ведь это всем известно.
- То есть я знал, но... но забыл, - ответил я в полном
замешательстве.
Не удивление Самборского привело меня в такое состояние и не моя
неловкость. Меня поразили слова "мой друг Ярослав Васильевич Макаренко".
Ведь уже давно никто не слышал от Самборского этих слов!
24. ПРОГУЛКА В ГОРАХ
Дня через два после этого в подземных глубинах прозвучал взрыв - это
взорвали остаток породы, разделявший Дальневосточный и Забайкальский
секторы туннеля, - и глубинные воды потекли руслом, которое вывело их к
морю.
На следующее утро я зашел в столовую и застал там Ярослава и Лиду.
Они оживленно разговаривали.
Давно мне не приходилось видеть их в таком приподнятом настроении.
Лида непрерывно смеялась, слушая шутки Ярослава, а он в это утро был на
удивление говорлив и остроумен.
Он рассказывал всякую чепуху, задирал пушистого кота, который терся у
его ног, встретил меня шуткой, едва я переступил порог столовой.
- Мартынович, идите к нам, - пригласил Ярослав, подвигая мне стул. -
Сегодня у меня выходной день, и я свободен до следующего утра.
- А вы? - спросил я Лиду.
- Считается, что я еще не совсем выздоровела. Доктора запретили мне
работать и сегодня и завтра, - итак, я могу присоединиться к вашей
компании. У вас, как известно, всегда есть свободное время.
- И никогда его нет, - ответил я, - потому что всегда обдумываешь еще
не написанную статью или очерк.
- Ну, на сегодня вы об этом забудьте. Мы собираемся весело провести
время после обеда.
- А до обеда?
- До обеда? Мне хотелось пройтись к Высокой беседке. Оттуда
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг