"Вот это да!" - осенило Диму.
Ни Яков, ни кто другой ничего от пса Оливье прятать не станет. И
Оливье, который давно уже не пес, легко и нежно, именно легко и нежно,
добудет _это_, тщательно от _людей_ скрываемое, и принесет его сюда, к
Диме. Непременно принесет! - И Дима заговорил вслух:
- Слушай, - сказал он, - а ты что, и вправду загрыз бы Якова?
- А разве нужно? - удивился Оливье. - Ведь ты же меня не продашь?
- И еще как продам! - взвился Дима. - Продам, дружок, и не моги
возражать! Грызть его, правда, не надо, а надо сделать вот что... - И Дима
торопливо и сбивчиво принялся рассказывать псу, что тот должен будет
сделать.
Через два дня после того, как эта огромная собака со странным именем
поселилась у него, Яков Борисович почувствовал себя наконец-то в покое.
Первые два дня он все никак не мог привыкнуть к тому, что вот раньше он
жил здесь один, а теперь их двое. Вообще-то Яков Борисович был не из тех
людей, которые видят в собаке нечто отличное от приспособления от воров;
тот факт, что собака - живое существо, проходит как-то мимо их умственного
взора, но размеры Оливье не позволяли умственному взору так легко
проскользнуть мимо него, и главное было даже не в его размерах. Ум,
очевидный и невероятный ум этого существа, тем более существенный, что
именно из-за ума-то и купил Яков Борисович этого пса, а не просто из-за
размеров, так вот, этот самый ум смущал Якова Борисовича и доставлял ему
зудяще-неприятное беспокойство. И потому первые двое суток пребывания
Оливье в своей квартире Яков Борисович относился к нему как к еще одному
обитателю с какими-то своими, не вполне понятными запросами и со следующим
отсюда неудобством совместного проживания. Но одним из самых сильных
свойств натуры Якова Борисовича была страсть гордиться своей
собственностью; эта страсть, да еще нескрываемое дружелюбие Оливье и та
радость, которую Яков ощущал всякий раз, как эта громадина повиновалась
малейшим его приказаниям, помогли Якову уже через два дня почувствовать
себя хозяином. Очень скоро из этого последовало, что Оливье он стал
воспринимать, как _животное_, очень сильное, умное и т.д. животное, но
животное, которое ему, Якову, принадлежит, и все. И уже через
недельку-другую Оливье стал для Якова не чем иным, как только частью
обстановки, частью, требующей повышенного внимания - нужно кормить,
выпускать гулять, но только из-за этого Яков вспоминал о нем чаще, чем о
любой другой мебели, находящейся в квартире. Обижался ли на это Оливье,
Яков не просто не знал, он так же мало над этим задумывался, как мы о
чувствах шкафа в передней. Впрочем, Оливье и не обижался, как легко можно
догадаться.
Так шли дни, недели, укрепилась весна, и земля почти просохла, и даже в
Якове заговорило что-то от какого-то прежнего, скорее всего никогда и не
бывалого Якова, но такого, каким он, может быть, когда-то мог бы стать, и
тянуло Якова, легонько так, необременительно тянуло на странное, на что
только весной и может потянуть такого, как Яков. Да нет, не стал он
оборачиваться вслед молодым женщинам, и не мысли о поездке на юг, скажем,
к морю, забеспокоили его, а так, смутное что-то, пивка бы попить,
допустим, но какое может быть пиво при его, Якова Борисовича, занятости и
при его, Якова Борисовича, заболеваниях?
И знал в общем-то Яков, что не сегодня-завтра кончится весна, и
прекратятся эти смутные мыслишки, эти потуги непонятные, и сгинут тихо и
незаметно, ничего по себе не оставив, и полностью прекратится всякое
беспокойство, и уйдут волнения, да они уже и уходят, да и волнения ли то
были? Ну день еще, ну два, и все, и ни одного волнения не останется... Как
бы не так!
Волнение, настигшее его, было вовсе не весеннего свойства, но какая
разница! Есть ли разница для человека, особенно для такого, как Яков, от
весны или не от весны получил он свой инфаркт?
А получил он его вот как: однажды, на исходе весны, в результате одного
из своих темных дел Яков Борисович получил на руки единовременно большую
сумму денег. Очень большую, может, сто тысяч, может, и двести, а скорее
всего триста.
Вам трудно себе представить такие темные дела, в результате которых
получают такие деньги? Вообразите, мне тоже. Потому-то я ничего и не пишу
об этих самых делах, а не то, знай я, как они делаются, я с охотой
поделился бы своим знанием и с читателем и с прокуратурой. Однако не знаю
вот и довольствуюсь только тем, что вообще-то такие дела как-то все же
делаются, и никто не заподозрит меня в преувеличении, когда я называю эту
сумму, - ни прокуратура, ни читатель.
Как бы там ни было, а деньги эти Яков Борисович получил и принес домой.
Всегда ли, получив такую сумму, Яков Борисович относил ее домой, или,
может, когда сразу нес куда-то в более надежное место, я не скажу. Не
скажу и того, долго ли он собирался держать ее у себя дома, зато скажу,
что пришлось держать очень недолго.
Войдя в квартиру, Яков первым делом бросился к не слишком остроумному
тайнику под ванной, за ржавым тазом, и вознамерился спрятать деньги туда.
Спрятал бы - и ладно, но, опустившись для этого на корточки, был вдруг
Яков посещен мыслью, от которой с корточек немедленно поднялся и принялся
звать Оливье. Оливье, пес дисциплинированный, немедленно на зов и явился.
- Смотри! - указал ему Яков на ванну, вернее, больше на то, что под
ней. - Сюда не пускать!
Эх, подвело Якова тщеславие, не перед кем ему было похвастать, вот он
вывалил все свои тысячи прямо под нос Оливье:
- Гляди, сюда я деньги прячу!
"То-то, что прячешь, - подумал Оливье, - эдак, ежели запрячешь, то мне
их оттуда вовек не выскрести!"
А Яков не унимался - сунул руку в тайник, чем еще больше убедил пса,
что его лап для этого недостаточно, и выволок оттуда и те деньги, что
раньше там находились, - вот расшалился Яков и расшалился! Ну, может
человек хоть какое-то удовольствие себе позволить? Может или не может? Вот
Яков и позволил - остальные деньги вытащил и к новым положил, поигрывать
ими начал, пересчитывать, да не то, что так уж прямо и пересчитывать, а
просто подсчитывать, не для счета, для удовольствия.
Оливье понял, что ждать ему больше нечего.
В следующее мгновение Яков, сидевший до того на корточках, оказался
опрокинутым назад и небольно стукнулся затылком о колено раковины, а потом
зажался между этим самым коленом и ванной, и поскольку сразу вместе с этим
начал чувствовать, что сходит с ума, то на неудобство и даже на прямую
боль, причиняемую соседством с коленом и ванной, никакого внимания не
обратил. А сойти с ума было от чего: Оливье, оттолкнувший Якова как-то
мимоходом, теперь прислонил раскрытый портфель Якова к его же ноге и,
соскребая лапами с гладкого кафельного пола ванной пачки денег, брал их в
пасть и укладывал в портфель.
Несмотря на дикость происходившего, смысл его Яков осознал сразу:
"Грабит!" - и попробовал взвыть. Оливье оторвался от своего занятия,
посмотрел Якову в лицо и своим низким глухим голосом произнес: "Гоу!"
Это было единственное, что Оливье, как и все остальные собаки, умел
произносить вслух, и этого оказалось достаточно. Яков умолк и молчал все
время, пока Оливье собирал деньги, и после того, как Оливье покинул
ванную, Яков тоже молчал до тех пор, пока не услышал, что щелкают
многочисленные электронные быстродействующие замки на входной двери - черт
его знает как, но за время жизни у Якова Оливье навострился отворять их, -
и лишь после того, как эта дверь хлопнула и закрылась за Оливье, Яков
шевельнулся, но кричать не стал, а поднялся, вышел в прихожую, открыл
дверь и выглянул на лестницу. Оливье не было видно, и тогда Яков решился
кричать, открыл даже для этого рот, но закричать не сумел - дыхание
перехватило, и тут же Яков повалился с ног, опять ударившись ушибленным
уже затылком о притолоку и боли при этом не ощутив, так как был уже без
сознания.
Соседи обнаружили Якова достаточно скоро для того, чтобы "неотложка"
успела оказать ему помощь, и Яков Борисович пережил свой инфаркт миокарда,
осложненный легким сотрясением мозга.
Преждевременный, но краткий эпилог
Много лет спустя Дима, посерьезневший и постаревший, холостой и
небогатый, успевший стяжать известность в своей области знания и давно уже
защитивший диссертацию, не ту халтурную, о которой говорилось раньше, а
настоящую, на тему... Впрочем, что нам до ее темы, главное, никакого
отношения к собакам тема эта не имела.
Нобелевской премии ему не дали, и кое-кто думал, что именно из-за этого
так странно Дима относится к собакам. Ни одна из них, даже самая
разговорчивая, никогда не приставала к Диме, хотя, вообще говоря, не
стесненные людскими правилами поведения, собаки постоянно заговаривали на
улицах с кем попало, и это в конце концов так понравилось людям, что
вскоре и у них вошло в привычку. Но вот Диму собаки не трогали.
Посторонним казалось, что собаки испытывают к Диме страх, но посторонние
ошибались. Просто собаки чувствовали, что Диме было бы неприятно
разговаривать с ними, и оставили его в покое...
Таким образом, творец Собачьего Пробуждения оставался единственным на
Земле в стороне от него, и надо заметить, выглядело это тем более странно,
что стоило Диме немалых усилий - действительно, книги, написанные
собаками, фильмы, снятые собаками для собак или для собак и людей,
телепрограммы, смешанные спортивные состязания - оставаться в стороне от
всего этого было нелегко. Да что там фильмы, а старший инженер соседней
лаборатории мохнатый сенбернар Дик? Дима едва здоровался с ним, и главным
образом из-за этого, хотя Дика такая холодность совершенно не задевала,
замдиректора по АХО, московский водолаз, высказал мнение, что это Дима
из-за Нобелевской выкореживается. Увы, ошибался и замдиректора. Подлинные
мотивы Димы станут ясными из предлагаемой вашему вниманию последней части,
в которой Дима занят главным образом тем, что читает
ПИСЬМО ОЛИВЬЕ
Проблема закладки бумаги в машинку была решена давно, еще до Якова.
Дима приволок из машинного зала своего института (уволился-то он только
после Якова!) рулон бумаги, на которую ЭВМ выдает свою цифирь, насадил его
на вращающуюся ручку, а ручку прикрепил к каретке, и бумага потекла с нее
под клавиши непрерывным потоком, и Оливье оставалось только осторожно
обрывать ее по мере надобности.
- Можешь приступать к сочинению мемуаров, - заявил Дима по окончании
работы, но к мемуарам Оливье приступить не успел - подвернулся Яков.
Зато летом времени у Оливье хватило бы на тетралогию, и потому Дима
совсем не удивился, когда однажды, вернувшись домой после одного из первых
сентябрьских дождей, был встречен в прихожей Оливье, державшим в зубах
несколько листов бумаги.
- Это тебе, - сказал Оливье, - прочти, пожалуйста, только поставь мне
сперва пластинку Моцарта.
- "Реквием", как обычно? - спросил Дима, проходя в комнату и бросая
плащ на диван.
- Да, "Лакримозу". И читай на кухне, если тебе не трудно. Ты мне очень
помешаешь, если войдешь до того, как кончится пластинка.
- Ну давай, медитируй! - хохотнул Дима, настраивая проигрыватель, и
послушно отправился в кухню. Чувство вины, легкое, но несомненное,
помешало бы ему спорить и при более обременительной просьбе Оливье.
На кухне Дима первым делом поставил воду для кофе, а затем устроился на
стуле поудобнее и принялся читать.
"Как ты знаешь, - писал Оливье, - это лето я провел практически в
полном одиночестве. Не прими за упрек, скорее наоборот, так мне было легче
разобраться, ведь все мои занятия состояли исключительно из размена
оставленных тобою десяток на колбасу и окорок в нашем магазине, где
написанные мною на машинке записки принимались за твои, и потому надуть
меня никто не пытался, а хоть бы и надували... Итак, я мог целыми днями
читать, гулять, наш цифровой замок, хоть и похож на яковский, но не подвел
меня вопреки твоим опасениям ни разу, и, главное, я непрерывно думал, и
прежде всего над тем, зачем мне это надо - думать. Я не мог спросить об
этом у тебя - ты не давал мне времени для вопросов, ты мчался все лето во
всевозможных направлениях со всевозможными спутниками и спутницами на всех
видах транспорта... Бог знает, где тебя только не носило, но дело было и
не в этом - я чувствовал, что ты ответа не знаешь.
Расскажу одну короткую историю, что произошла со мной где-то на тихой
центральной улице - не обратил внимания на ее название. Я брел куда-то без
определенной цели, поглощенный своим, и вдруг заметил человека с круглой
сетью в руках, приближающегося ко мне. Намерения его были ясными и
агрессивными, и это так озадачило меня, что я на мгновение замер, но ведь
мои мгновения куда короче ваших! Для собачника - это был собачник, я уже
не сомневался, не прошло и миллисекунды, а я уже стоял не потому, что
замер от неожиданности, а потому, что понимал: пока надо стоять. Ситуация
скорее забавляла меня - ты знаешь, это был первый случай в моей жизни,
когда кто-то посмел на меня напасть, и в общем, мае было интересно, что
этот обормот предпримет дальше. То есть было совершенно очевидно, что он
собирается накинуть на меня эту свою сеть, или петлю, неважно, и сейчас
примеряется, как бы ее бросить половчее. В тот момент, отлично сознавая,
что времени у меня раз в десять больше, чем у него, я забавлялся разгадкой
шарады: "Интересно, о чем он сейчас думает?" Наверное, о том, сколько ему
за меня заплатят - ведь не для живодерни же он рискует целостью своей
кожи, нападая на меня? Да и кто сдаст на живодерню собаку, которую сам
Яков оценил в семьсот рублей? Таким образом, дело для меня заключалось в
спортивном состязании, где на карте с моей стороны не стояло ничего.
Догадайся он просто позвать меня за собой, и я, может, пошел бы - просто
из интереса посмотреть на дураков, которые отвалят за меня деньги, а потом
останутся с носом. Но тут я заметил, что этот человек (если человеком
можно назвать) со своей точки зрения точно так же не рисковал ничем, как я
с моей. В его глазах не было ничего, кроме тупой уверенности в барыше. В
его глазах я увидел сотни удачных бросков, сотни задушенных собак, но в
его глазах я не увидел разницы между мною и прежними. Это решило дело. В
момент броска я еще находился там, куда он метил, но, когда его сеть
долетела до этого места, я был уже рядом с ним, и его коленная чашечка
хрустела под моими зубами. Этот хруст и его вопли порой снятся мне и
сейчас, и тогда я просыпаюсь в отличном настроении, но суть не в том. Суть
в том, что тут я впервые за все время использовал разум. То есть впервые
разум пригодился мне для моих личных, собачьих целей. Не берусь вычленить,
что было от разума, а что от инстинктов, кто о чем предупредил и кто на
что подвигнул, но разум присутствовал тут несомненно, пусть даже смешанный
и неотделимый от инстинктов в этом акте. Итак, разум нужен, чтобы избежать
собачника? И для того, чтобы грызть не что попало, а именно коленную
чашечку? Маловато.
Я понимаю, что в процессе борьбы за существование жизнь встает перед
видом, как один большой собачник, и тут разум делается существенным
фактором, но коль скоро вы, люди, уже обрели его и даже вывели нас, догов,
то зачем теперь разум нам? Для каких целей? От каких собачников спасаться?
Ведь иных собачников, кроме людей, нет на этой планете, но, по крайней
мере, с догами у вас мир, а если бы и нет, то разве поможет нам наш
молодой разум, да еще задавленный тысячелетним предрассудком повиновения
Человеку? И мне стало ясно, что собаке разум не нужен. И сейчас же я
понял, почему заговорил, - помнишь, ты все допытывался, а я не мог
ответить? А между тем ответ содержался в первой же моей фразе: "Буду
писать, раз ты хочешь". В том-то все и дело! И как же долго я не мог
понять, что тебе это действительно необходимо, чтобы понимать меня - я-то
ни в каких словах не нуждался, ты всегда был для меня открытым и ясным, я
постоянно видел все твои желания и намерения, а подозревал, что ты видишь
меня насквозь. И пусть при этом ты часто вел себя так, как если бы
совершенно меня не понимал, - на то твоя господская воля, считал я, не
считал то есть, чувствовал, переживал, назови еще как-нибудь, не знаю, в
общем, жил так, и все. Как же мне было тяжело признать вдруг, что божество
нуждается в каких-то значках для того, чтобы что-то понимать! Как же долго
я не мог примириться с этой мыслью, и как сильно я тебя этим, должно быть,
мучил!
И тут ты уехал на дачу, и я понял, что не мне судить, а следует делать
то, что требуется от меня, и слова стали выплывать откуда-то огромными
пачками, я ведь всю жизнь провел в мире слов, слышал их постоянно, и
теперь смысл каждого был мне понятен и ясен, я мог попробовать каждое на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг