Карузо, зато на входной двери, на дверцах сейфов, платяных шкафов и
тумбочных ящичков, и даже на туалетной двери Яков Борисович установил
чуткую и разнообразную сигнализацию. В ответ на всевозможные действия
предполагаемого злоумышленника сигнализация готова была разразиться
сигналом воздушной тревоги, боем курантов, пронзительным женским визгом:
"Газы! Газы!", петушиным криком, лошадиным ржанием, собачьим лаем,
пожарной сиреной, и в довершение ко всему однажды утром взбесившаяся дверь
в ванную комнату наградила Якова таким мощным электрическим разрядом, что
пришедший в себя через час Яков Борисович немедленно этот вид превентивной
обороны по всей квартире истребил, дважды при этом оказавшись на волосок
от гибели.
Расстроившись, Яков Борисович решил не ходить в этот день на службу, а
вместо этого пообедать в неурочное время, для чего и отправился в молочный
магазин за кефиром.
Было это ранней весной. Всю недолгую дорогу до магазина Якову
Борисовичу, ослабленному неожиданными и сильными переживаниями,
приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться на
льдистой дорожке в результате заморозков и дворницкого нерадения. Необычно
возбужденный и даже слегка одурелый, Яков Борисович тихонько ругался себе
под нос, упираясь взглядом в скучные носки своих башмаков, и это занятие
заворожило его настолько, что, и очутившись "в магазине и стоя в очереди к
прилавку, он только и делал, что смотрел себе на ноги и чего-то бормотал,
почему и не заметил сперва, за кем именно ему довелось стоять. Поэтому,
услыхав возглас продавщицы: "Гражданин, помогите собачке сеточку
подержать!", он сперва машинально взялся за одну ручку авоськи, все еще не
видя, кто держит вторую, и, лишь когда продавщица стала укладывать в
авоську две бутылки молока и банку сметаны, он, провожая взглядом ее руку,
разглядел наконец, что с той стороны за авоську держатся не чьи-то пальцы,
как следовало ожидать, а громадные собачьи клыки.
Казалось бы, что тут особенного? Кому не приходилось слышать, или
читать в газетах, или видеть по телевизору собак, самостоятельно
посещающих магазины? И не в том дело, что к досужим разговорам Яков
Борисович не прислушивался, газет не читал и телевизора не включал, а
просто слишком большой неожиданностью для и без того шарахнутого Якова
Борисовича это явилось, вот он и разжал пальцы, а бутылка из авоськи
выскользнула и, понятное дело, разбилась.
Изумление Якова Борисовича было до того велико, а может, подействовали
и убедительные клыки Оливье, но, в общем, ущерб собачке он возместил
безропотно, тут же уплатив тридцать копеек за новую бутылку, и бережно
помог уложить ее в авоську. Оливье неторопливо удалился, а забывший про
свой кефир Яков Борисович принялся расспрашивать продавщицу об этой
удивительной - надо все-таки признать - собаке.
Персоналу магазина Оливье был хорошо знаком, а рассказывать и слушать
про него было слишком большим удовольствием, и потому ни очередь за Яковом
Борисовичем, ни уборщица, которой он, стоя у прилавка, мешал убирать, не
препятствовали Якову удовлетворить свое любопытство. И вскоре он узнал
все, что могла рассказать про Оливье восторженная продавщица и добавить к
ее рассказу уборщица, что пес стал появляться впервые месяца два назад,
что зовут его Олей, что раз в неделю с ним приходит его хозяин, очень
милый молодой человек, и за все сполна расплачивается за неделю вперед,
потому что собаке платить и получать сдачи мелочью неудобно, а вот где они
живут, продавщица не знала, и уборщица тоже, но тут вмешался один
мальчишка и, ликуя от своей осведомленности, вызвался, жертвуя своей
очередью, показать балкон, на котором он часто видит Оливье, громко
восклицая при этом, что это тут, недалеко, в третьем корпусе.
Оказалось и вправду недалеко, и вот Яков Борисович, сориентировавшись
по балкону, стоит уже перед дверью Диминой квартиры и, повторяя про себя:
"Купить! Купить его!", нажимает на звонок.
Димы, натурально, не было дома, но дверь все же отворилась - открыл ее
Оливье, и он же за нею и стоял.
- Хозяин дома, умница? - сладко спросил Яков Борисович, а сам еще
больше уверился в необходимости купить этого умелого пса. - Так дома
хозяин-то?
"А тебе какое дело?" - хотел спросить Оливье, но не счел нужным.
- Нету, значит? - понял Яков Борисович. - А вечером он будет?
"А куда он денется?" - подумал Оливье, и хоть снова ничего не сказал,
но Яков Борисович его опять-таки понял.
- Тогда я вечером зайду, - заключил Яков Борисович, и поскольку свое:
"А зачем ты здесь нужен?" - Оливье произнес только мысленно, то Яков
Борисович спокойно повернулся и отправился домой, радостно возбужденный и
все приговаривая "Его обязательно надо купить!", и даже готов был напевать
эту фразу, если бы только умел он напевать, до того она ему нравилась.
И еще одна маленькая радость посетила его, когда он обнаружил, что
бумажка, которую все это время мяли, но смяли не чрезмерно его пальцы, не
просто бумажка, а чек из магазина на кефир. Действительно, как тут не
обрадоваться, ведь мог же и выбросить впопыхах-то целых тридцать копеек, и
заспешил энергично Яков к магазину, и успел до начала перерыва, и получил
свой кефир без проволочек, и домой он пришел уверенный, что все ему
удается и что судьба, у которой до сих пор все благодеяния приходилось
буквально выцарапывать, кажется, становится наконец к нему благосклонной.
- Видал? - спросил вечером Дима, проводив Якова Борисовича. - Твою
голову оценили в семьсот рублей! Интересно, откуда у этого замухрышки
_такие_ деньги?
Как видим, не только нас заинтересовало происхождение денег Якова
Борисовича. Ничего, скоро и ОБХСС заинтересуется, а вот Оливье к их
родословной отнесся равнодушно.
"Не важно "откуда", - изрек он, - но важно "куда"!"
- Ну, ты излагаешь! - восхитился Дима. - Эдак мне придется начать
писать книгу: "Оливье. Афоризмы и максимы". И кстати, что ты имеешь в
виду?
"Я имею в виду..." - начал Оливье, но следует объяснить, каким именно
образом он начал.
С того вечера, как Оливье заговорил, или, вернее, записал, и тем самым
состоялось Великое Пробуждение Собачества, и на Земле появился второй вид
разумных существ - Канис Сапиенс, говорить, или писать, Оливье приходилось
много. Настолько много, что от машинки друзья при прямых беседах вскоре
вынуждены были отказаться; они перешли на морзянку, которой Дима, в
прошлом радиолюбитель, владел более-менее сносно, а Оливье очень скоро
овладел в совершенстве и стал отбивать точки-тире что лапой, что хвостом
со скоростью не меньшей, чем у любого радиста-виртуоза, способного отбить
и принять черт знает сколько знаков в минуту. Ну а от Димы виртуозного
стука и не требовалось, он говорил нормально, а в общем, уже через пару
недель друзья овладели своим способом общения настолько, что стали
разговаривать совершенно свободно на любые темы - запас слов у Оливье
оказался достаточно большим, память и восприимчивость великолепными, и
читать книги он выучился с той же стремительностью, с какой делал вообще
все, что делал, пользуясь для этого специальным пюпитром и листая страницы
языком.
Первое время друзья просто радовались, что наконец-то поняли друг
друга, и эта радость помогала преодолеть неизбежные начальные трения,
вызванные превращением вещи в субъекта. Трения, а вернее, малюсенькие
толчочки, возникали по поводам самым разнообразнейшим, скажем, уже в
первый вечер Оливье попросил Диму не курить, по крайней мере, в комнате, и
Дима едва не вспылил, но сдержался, погасил сигарету. Не склонный к
самоанализу, Дима не задумался над причинами своей сдержанности, просто
приписал ее к своим достоинствам, и успокоился - Оливье пришлось тяжелее.
Куда более чувствительный и рефлексивный, он мгновенно понял, что основа
сдержанности - страх. Да, да, самый вульгарный страх - не забывайте о
размерах Оливье и о том, что теперь он уже не был автоматом,
запрограммированным на слепую любовь и безусловное подчинение, но был
существом со своими запросами и свободой воли! К счастью для себя, Дима не
полез в такие тонкости, к несчастью для себя, Оливье для того, чтобы
чувствовать такие тонкости, никуда не надо было лазить... Состояние его
легко себе представить - вообразите только, каково бы вам пришлось, если
бы самое любимое вами существо хоть на мгновение, хоть безотчетно, но
испугалось вас, и притом именно ваших зубов и когтей!
К счастью, существо, в данном случае Дима, ничего не заметило ни в
себе, ни тем более в Оливье, чья мимика была для Димы одинаковой и
непонятной почти совершенно. Столь же быстро, сколь мимолетным был страх
Димы, Оливье все это осознал, убедился в своей закрытости для Димы, то
есть, вообще говоря, в своем преимуществе, и от этого ему стало еще хуже,
но вскоре все утряслось и успокоилось, и в дальнейшем отношения стали
складываться по формуле, предложенной Оливье, но устраивающей обоих: "Мы
друзья, но ты командир".
Итак, Собачье Пробуждение состоялось, и настало время подумать об его
последствиях и о формах его расширения, и на этом этапе Дима проявил
больше осторожности и предусмотрительности, не стал трезвонить по всем
углам, что вот, дескать, появился у меня говорящий пес, сам, дескать,
научил, но порешили они с Оливье первое время сидеть тихо, а Дима пусть
разнюхает мнение специалистов на сей счет. Словом, к рекламе Дима не
спешил, помня, что еще ни один клоун никогда не получал Нобелевской премии
и вряд ли когда получит, а Оливье - тот просто не был заинтересован в
рекламе, у него не было причин торопиться заявлять о своих новоявленных
способностях, но, наоборот, его не оставляло стремление сперва самому
получше во всем разобраться.
Мнение специалистов на сей счет оказалось единодушным: "Бред!" Так Диме
заявлял любой специалист, какого ему удавалось вовлечь в беседу на эту
тему, - и специалист по собакам, и специалист по разговорам, и любой
другой специалист, в какой бы форме ни пытался Дима преподнести ему свой
феномен: в форме ли анекдота, или в форме предположения, или даже просто в
форме: "А вот мне рассказывали..." Все равно ответ бывал кратким и
удручающим: "Бред!"
- Да, Олюшка, - жаловался Дима вечерами, - не спешат и не поспешат
давать нам с тобой Нобелевскую премию, не верят они в тебя, в лучшем
случае про рефлексы твердят... А так хотелось бы славы!
- Да, слава - вещь хорошая, - соглашался Оливье.
- Вот видишь! - радовался Дима поддержке.
- Еще как вижу! - подтверждал Оливье.
- А еще, даже покажи им сейчас тебя, так ведь непременно потребуют
воспроизводимости, а где я им ее возьму? Как я им докажу, что ты не
мутант, не выродок какой-то, а что любую шавку так научить можно?
- Никак не докажешь, поскольку любую шавку научить нельзя. Любого дога
в лучшем случае! - Оливье тоже был не лишен тщеславия.
- А! Шавку, дога!.. - Дима отмахивался. - Тебя-то я учил правильно?
Вроде да, поскольку ты говоришь... Но, с другой стороны, заговорил-то ты в
мое отсутствие!.. Ты сам-то хоть знаешь, _как_ это произошло?
- Стараюсь разобраться...
- А побыстрее не можешь?
- Быстрее всего было бы попробовать научить еще одну собаку. И обобщить
опыт. К тому же в двух собак поверят вдвое быстрее. Две собаки вдвое
очевиднее.
- А где я тебе возьму вторую собаку? Ведь на шавку ты не согласишься? -
Дима искоса, с лукавой издевкой взглядывал на Оливье, но тот отвечал
серьезно и утвердительно:
- Да, на шавку я не соглашусь. Только догессу с хорошей родословной -
надо думать и о потомстве!
- То-то, что надо... А сколько она стоит, твоя догесса, знаешь?
- Должно быть, немало... - И на этом их беседа заходила в неизменный
тупик - денег не было, и взять их было негде. Пару раз с отчаяния Дима
пробовал сходить на бега, но, проиграв оба раза по двадцать пять рублей,
окончательно убедился, что везение потому и везение, что неповторимо, и об
ипподроме думать перестал, предложение же Оливье облаивать или даже
хватать за ноги неугодных лошадей, дабы те сбивались и не мешали угодным,
замахав руками, отверг, как чреватое и нереальное.
Вот в таких вот занятиях и проскочили два месяца, отделяющие первые
слова Оливье от тех слов: "Я имею в виду...", какими он начал, когда мы
его прервали. Сказал же он:
- Я имею в виду, куда он их денет.
- А вот черт его знает, - отозвался Дима, - если вовремя не конфискуют,
то, может, так они у него и сгниют в кубышке! - Судьба этих денег
расстроила его чуть не до слез.
- Почему же тогда их у него не отнимут? - резонно спросил Оливье.
- Да, видать, некому, - пожал плечами Дима, - впрочем, не все еще
потеряно, может, успеют конфисковать...
- А что для нее нужно, для конфискации?
- Ну, во-первых, чтобы он попался. А потом решение суда...
- Такой попадется, жди... - усомнился Оливье.
- Думаешь, нет? - в тоне Димы была безнадежность... - А между тем нам
бы с тобой этих денег, а, Олька? - Дима оживился. - Машину бы купили,
чтобы ездить, - Дима закинул ногу на ногу и обхватил колено, - машинок бы
пишущих, сразу школу для вас, неучей, организовали бы, а дальше уж вы сами
- какая сенсация, а? Это ведь не просто говорящий пес, необъяснимый
феномен природы, от которого, ты уж извини, больше цирком попахивает... И
ты, как уже было оговорено, Директор Первой Школы Собачьего Пробуждения.
Уж тут тебе скучать и унывать не пришлось бы, не то что сейчас ты что-то
нос повесил. - Дима погладил собаке уши и потрепал ее по горлу. - Тут у
тебя дел бы хватало - комиссии принимать, на звонки из районо отвечать,
неразумных щенков видом своим пугать да еще на преподавателей давить,
чтобы не портили пресловутый процент успеваемости... И разве только это?..
- Действительно, далеко не только это представилось сейчас Диме. Впрочем,
стоит ли пересказывать, о чем он вдруг замечтался? Разве каждый из нас не
может с легкостью и удовольствием представить, куда он денет громадные
деньги? Словом, "Эх, мне бы миллион!"... Могу только вас уверить, что
фантазия у Димы работала ничуть не хуже, чем у любого из нас, и
ассортимент всяческих представляемых удовольствий никому не показался бы
скудным и убогим.
- Представляешь, Олька, - заговорил между тем Дима, все больше при этом
вдохновляясь, - сколько ходит по земле всяческих изобретателей, не гениев,
гении - те всегда пробьются, а просто талантливых, и вот изобрел этот
талантливый что-то очень полезное, мелкое, правда, такое, о чем ни один
гений и задумываться бы не стал, но полезное все же, а ему каких-нибудь
ста рублей не хватает, чтобы хоть модельку-то аппаратика-то своего
соорудить, а то ведь не верят ему, вот не верят, и все... Он, может, в
институтах не обучался, он, может, в интегралах этого всего представить не
умеет, вот ему и не верят... А у другого заболел кто-то, лекарства дорогие
нужны, редкие, а у третьего... У третьего, может, свадьбу сыграть не на
что... - Дима задумался, и тишину прервал Оливье:
- Это мне как раз свадьбу сыграть не на что.
- Как то есть? - не сразу среагировал Дима.
- Точнее сказать, не на что невесту купить!
Дима хмыкнул.
- Впрочем, - продолжил Оливье, - моя-то беда поправимая. Ты продаешь
меня этому Якову, получаешь деньги, покупаешь мне невесту, а потом я от
Якова сбегу.
- А он придет требовать тебя судом. Увы, для закона ты - вещь.
- А на суде я продемонстрирую наличие у меня сознания и свободы воли,
после чего сделка станет незаконной, и он меня не получит.
- Вот-вот! Тебя-то он не получит, он деньги свои назад получит, а я
получу пару лет за мошенничество.
- Тогда я, перед тем как сбежать, перегрызу ему глотку.
- Этого еще не хватало! - Дима вскочил с дивана. - Тогда ведь тебя...
- А кто будет знать, что я - это я? У меня что, паспорт есть? Или
отпечатки пальцев?
- Паспорт у тебя как раз есть, и без паспорта он тебя не возьмет, так
что и тебя возьмут, голубчика, и со мною вместе...
- Однако! А чего мне стоит прихватить с собой и паспорт, и даже твою
расписку в получении денег, если он ее с тебя вытребует?
- Прихватишь у него! Да он их так запрячет...
- А я подсмотрю!
- У такого подсмотришь!
- Ты нет. Я да.
- Ага, глазастый какой... Небось догадается Яков меры-то принять,
предосторожности...
- От кого меры, от меня? От собаки?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг