Анри ТОРОСОВ
ОЛИВЬЕ - ДРУГ ЧЕЛОВЕКА
1
Вечером второй пятницы октября молодой человек, привыкший считать, что
Дима - это и есть то, что он из себя представляет, гулял по улице и
бормотал стихи, стараясь набрести на забытое обстоятельство или желание.
- Та-та-та та-та-та-та, купить, - бормотал Дима про себя какие-то
строчки. - Хорошо бы чего-то купить!.. - И поправился тут же: - Да не
"чего-то", а "собаку"!.. Вот там как: "Хорошо бы собаку купить!" Собаку...
Купить... Хорошо бы... Вот это было бы действительно хорошо! - И поскольку
за последние двенадцать часов это была первая мысль, показавшаяся ему
действительно хорошей (может, и появлялись вчера какие другие, да
забылись), то он немедленно шагнул к проезжей части и вскинул правую руку:
- Такси!
Неторопливо проезжавший красненький "Москвич" с надписью "Социальное
обеспечение" на дверце тормознул.
- В центр? - спросил Дима шофера.
- Пара рублей? - ответил тот вопросом, и Дима повалился на заднее
сиденье, чихнув от поднявшейся пыли.
"Господи, и чем это тут только пахнет?" - мысленно ужаснулся Дима, но
мысль о запахах вновь напомнила ему о собаке и вернула ощущение хоть
какой-то уютности бытия.
Через двадцать пять минут Дима был уже у старинного своего
приятеля-доголюба, а через двадцать пять часов Диму уже знакомили с
Оливье.
К моменту знакомства с Димой Оливье было полтора года, и все эти
полтора года он прожил у людей интеллигентных, обаятельных и умных до
такой степени, что, когда в их институте встал вопрос, кого послать в
двухгодичную заграничную командировку, никаких сомнений не возникло.
Ребенка решено было оставить у бабушки, собаку брать бабушка категорически
отказалась, и вот, уплатив весьма скромную сумму, даже не половину
пятничного выигрыша, Дима оказался хозяином громадного пепельного дога с
отличной родословной, великолепным характером и прекрасно обученного.
- Вы ведь понимаете, нам не деньги нужны, - говорил хозяин, торопливо,
не считая, засунув в карман Димины червонцы: он спешил высвободить руку,
дабы смахнуть набежавшую слезу, - нам нужна уверенность, что Олюшка - так
мы иногда зовем его, - словом, нам нужна уверенность, что Олюшка попадет в
хорошие руки...
- Конечно... - соглашался растроганный Дима, а Саша-доголюб, их общий
приятель, тем временем нетерпеливо переминался с ноги на ногу, торопясь
получить обещанный Димой портвейн.
- Вот здесь мы с тобой и будем жить, - говорил Дима вечером, открывая
дверь своей квартиры и приглашая Оливье пройти первым. Он был слегка пьян
от Сашиного портвейна, хоть и мало пил, зато говорил теперь чуть больше,
чем обычно.
- Вот наша комната... - говорил Дима, снимая плащ и бросая его на
диван, - а жить ты будешь... ну, скажем, здесь... Да, здесь будет лучше
всего, в углу, у телевизора... Сейчас для тебя подстилку найдем... вот...
будем, значит, жить с тобой по-холостому, будем уют друг другу создавать,
да?
Оливье молчал, разумеется, но от грусти ли только - трудно сказать.
Конечно, ему тяжело было расстаться с хозяевами, такими милыми и
заботливыми, да и не в том дело, каковы были хозяева, все равно Оливье не
мог не грустить, но грусть свою старался не подчеркивать, понимая, что уж
Дима тут совершенно ни при чем и не за что портить ему настроение, и без
того не ахти какое, своей меланхолией. Итак, Оливье молчал, а Дима говорил
непрерывно:
- Вот, уют, значит, будем создавать... Будешь у меня за домохозяйку...
Чашки там мыть будешь, языком вылизывать... Половичок об мусоропровод
вытряхивать и вообще... Блох нет? Хотя, что я, какие там у тебя блохи...
Ну вот, живи... - Дима закончил сооружение подстилки из старого своего
пальто. - Ложись сюда... - Оливье лег. - Удобно? - спросил Дима и,
убедившись, что удобно, произнес уместное, как ему показалось, слово из
собачьего лексикона: - Место!
Оливье понял, вздохнул, вытянулся и тем самым показал, что, по крайней
мере, сегодня ничем больше досаждать хозяину не будет.
- Ну, вот и чудненько, - резюмировал Дима. - Ты полежи, а я попробую
поработать. Над диссертацией. Знаешь, что это такое?
Оливье знал это слово, более того, услыхав его, почувствовал
одновременно и успокоение - не произошло резкой перемены среды, в чем до
сих пор пес не мог не сомневаться. И Оливье, уложив голову на лапы, замер
окончательно.
Дима тем временем выволок на стол свою старую пишмашинку "ундервуд"
чуть не первых лет выпуска, заправил бумагу и решительно вывел заглавие:
"ДИССЕРТАЦИЯ". В напечатанном виде слово Диме понравилось, и он не очень
умело, так как пользовался машинкой редко, подчеркнул его. Машинка
повиновалась, и хоть и со скрипом, но довольно-таки ровную черту под
словом провела. Это вселило в Диму окончательную уверенность в собственных
силах, и он решительно вдарил по клавишам, отчего на первых же словах у
машинки отвалилась буква "е". Дима расстроился, плюнул на диссертацию и
включил телевизор. Увидев, что показывают, расстроился еще больше,
телевизор вырубил, свет вырубил и, бросив псу прощальное: "Спокойной
ночи!" - повалился на диван спать. Было довольно рано еще, но сон пришел
скоро, навеянный портвейном, мерным дыханием Оливье и решением завтра же
купить электрическую машинку взамен "ундервуда": если покупать в кредит,
то денег не только хватит, но еще и останется...
К середине ноября, когда снег лег уже основательно и прогулки начали
доставлять Диме гораздо большее удовольствие, он окончательно подружился с
Оливье. Беды и горести обоих то ли забылись, то ли притупились, во всяком
случае, ни один о них не вспоминал, но каждый был занят своим делом - Дима
исправно посещал службу, вечерами сочинял дальние подступы к диссертации,
регулярно выводил гулять Оливье, отчего сам поздоровел, а из людей ни с
кем, кроме сослуживцев и Саши-доголюба, почти не общался. С Сашей они
теперь особенно сошлись, часто ездили друг к другу в гости, но Дима все же
чаще - и в центр легче выбраться, чем наоборот, и квартира у Саши
двухкомнатная, по наследству досталась, да и просто веселее бывало у Саши,
всегда кто-нибудь сидел, всегда о чем-нибудь болтали, а Оливье тем
временем находился дома и, чтобы не очень скучать, воображал, что сторожит
квартиру. Этим, в сущности, в отсутствие Димы все его занятия и
ограничивались. Вот когда Дима был дома, дел у Оливье становилось больше:
надо было слушать Димину болтовню, выполнять нехитрые команды типа
подноски шлепанцев, наконец, самое главное, надо было создавать
_настроение_, когда Дима садился работать, и это как раз у Оливье
получалось лучше всего, пока однажды он не перестарался.
Это случилось, когда, постучав на машинке довольно времени, Дима ее
выключил и потянулся к телевизору с намерением щелкнуть, и при этом
мимолетно загадал: вилка в сеть включена или нет? И тут он увидел Оливье,
который, держа вилку в зубах, тыкался ею о розетку, явно намереваясь
включить телевизор. Когда это ему наконец удалось, он был немедленно
повален на пол хозяином - к немалому удивлению Оливье. Тот пришел в
восторг от такого нехитрого фокуса.
Последствия сказались уже на следующий день. Дима приволок с работы
собственноручно вылепленный пульт управления телевизором - ящик
крупноватых размеров с кнопками включения-выключения и длинным рычагом
регулятора громкости. К концу вечера недоумевающий Оливье освоил всю эту
механику, за что и получил поцелуй в нос, кусок пирожного и разрешение
пользоваться телевизором самостоятельно в отсутствие хозяина.
Поцелуй Оливье обрадовал, пирожным он остался доволен, а вот
телевизором воспользоваться что-то не поспешил - наверное, тот своим шумом
помешал бы ему воображать, что он стережет квартиру.
А мозги Димы тем временем, раз заработав в направлении Оливье и
механизмов, крутились теперь не переставая, и вот у Оливье появилась куча
разнообразных занятий - он включал и выключал по команде все
электроприборы, какие только имелись в доме, он стал выносить мусор на
помойку, хоть в доме и имелся мусоропровод, но зато для этого ему пришлось
выучиться пользоваться лифтом, наконец, Дима стал приучать его брать
телефонную трубку по звонку, класть на столик и говорить в нее "гаф", что
у Оливье, поскольку был он догом, а не шавкой, получалось как "гоу!".
Теперь Дима приставал ко всем сослуживцам с просьбой набирать свой
номер, те набирали, лай Оливье и ум его хвалили, но остыли к этому занятию
значительно раньше Димы и набирать номер впредь, хоть дело и происходило в
рабочие часы, наотрез отказались. Таким образом, одна из забот Оливье
уменьшилась, хоть и не исчезла совсем: во-первых, Диме звонили порой и не
только для того, чтобы послушать Оливьиное "гоу", а во-вторых, разве редко
люди попадают отнюдь не туда, куда рассчитывали, опуская последнюю свою
двушку в автомат? Вот и к Диме попадали так частенько, и тогда, заслышав в
трубке какое-нибудь: "Алло, Сидора Моисеевича, пожалуйста!", Оливье лаял с
особенным удовольствием. Получались ли из-за этого инфаркты, Оливье знать
не мог.
Кончилось дело тем, что Саша позвонил Диме на работу и осведомился:
- Ты что, заболел шизической френией? Немедленно отучи собаку
заниматься ......! - и Саша употребил непечатное, но весьма выразительное
слово.
Если бы Дима его послушался!
Теперь Оливье говорил свое "гоу", только если Димы не было дома; если
же был, то Оливье не говорил ничего, а только клал трубку на столик, и ее
подбирал Дима. Так шло до тех пор, пока какой-то неприятный знакомый не
поймал Диму своим звонком и не проморочил ему голову с добрых полчаса.
- Эх, собачка, - сокрушенно молвил Дима, кладя наконец трубку, - что ж
ты не сказал, что это Мотыль звонит?
И с этого вечера идея научить Оливье разговаривать перешла в Диме из
латентной фазы в открытую.
Конечно, у Димы и не возникало бредовой идеи научить собаку изъясняться
глоткой - не годится собачья глотка для разговоров, и баста, и Дима это
знал не хуже нас с вами. Даже увиденный как-то по телевизору казус не
переубедил его, а легкость, с которой новая электрическая "Оптима"
фиксировала Димины мысли на бумаге, с самого начала внушила ему намерение
научить собаку _писать_. Для мышления необходима вторая сигнальная
система, то есть речь, но кто сказал, что речь Может быть только
акустической? Да никто не говорил! Нам это просто кажется естественным,
поскольку соответствует _нашему_ естеству, но и только! Слово - это
символ, знак, а знак в принципе может быть каким угодно, и все с этим
согласны _в принципе_, а вот научить собачек писать почему-то до сих пор в
голову не приходило... И Дима взялся.
Не стоит сейчас останавливаться на трудностях чисто технических, типа
переоборудования машинки и присоединения к ней панели с крупными
клавишами, пригодными для собачьих лап, не стоит поминать о проблеме "Как
закладывать бумагу?", тем более что пока она преждевременна, не стоит
говорить и о том, как Дима заработал отвращение к колбасе, демонстрируя
собаке награждение умной особи, умнеющей написать слово "еда"... Увы, этой
умной особью только он сам и был - Оливье никаких слов не писал... Он
только грустно смотрел на Диму, иногда вилял хвостом, иногда вздыхал, а
порой пытался вынести на помойку полупустое мусорное ведро - словом,
выражал полную готовность служить и впредь с максимальной отдачей всех
своих собачьих сил, но служить именно в рамках _собачьих_ сил.
И ведь что обидно - алфавит-то освоили просто прелесть как быстро!
Всего несколько дней, и Оливье в ответ на любой четко произнесенный звук
уверенно бил лапой по нужной клавише, а бить по клавише в ответ на
предъявление изображения буквы он научился еще быстрее и показал
великолепную способность к запоминанию. А вот складывать из букв слова...
Наконец числа 15 января, когда Саша позвонил Диме и позвал его на дачу
отмечать прошедший Новый год по старому стилю, Дима плюнул на все и
поехал, поручив Оливье заботам доброго соседа-пенсионера.
Когда расставались, Оливье посмотрел на Диму хоть и молча, но так
печально, что того немедленно стала есть совесть, но тут же возникло и
раздражение:
- Да что ты мне, жена, чтобы и уехать уже от тебя не моги?! -
воскликнул он и хлопнул, выходя, дверью.
С дачи Дима вернулся спустя неделю, утром, и отправился с вокзала прямо
на работу, к начальству, за разносом и отпущением, по получении которых
приступил к службе, с увлечением пересказывая сослуживцам дачные
перипетии.
Попав наконец домой и звоня к соседу, у которого оставил ключи, Дима
впервые ясно вспомнил об Оливье и тревожно подумал, а подумав, произнес в
лицо открывающему дверь Ивану Петровичу:
- Ну, как он тут?
- Исключительно умный пес! - умиленно ответил тот, узнав Диму. - Мы
прекрасно провели время, просто прекрасно!
- Дома он сейчас? - кивнул Дима на свою дверь. - Когда один оставался,
не лаял, не шумел?
- Да что вы! - замахал руками добряк пенсионер. - Я вообще его голоса
не слыхал! Тих как мышка!
"Телевизора без меня, значит, не включал, - думал Дима, вставляя ключ в
замок, - действительно умница!", а Иван Петрович тем временем скромно
скрылся, не желая нарушать интимной радости встречи после долгой разлуки.
Оливье стоял за дверью. Убедившись, что открывает именно Дима, а не кто
другой, и увидев наконец драгоценного своего хозяина на пороге, пес
разразился таким бешеным лаем, с такой стремительностью бросился к Диме и
стал лапами ему на плечи, что едва не свалил того с ног, но гораздо больше
на Диму подействовала огромная, бушующая радость, которую проявила собака,
и Дима аж прослезился от умиления и подумал: "Ну зачем такому речь? И так
ведь весь как на ладони!", а Оливье вдруг соскочил с него и бросился в
комнату, и, пока слегка опешивший Дима расстегивал пальто и снимал шапку и
шарф, из комнаты вдруг донесся стук машинки, небыстрый, но ровный и
уверенный. Дима замер.
Оливье вернулся в прихожую, держа в зубах лист бумаги, на котором
заглавными буквами значилось:
"БУДУ ПИСАТЬ, РАЗ ТЫ ХОЧЕШЬ".
Дима вспомнил, что в таких случаях от изумления полагается делать
что-нибудь несуразное, и так как ничего оригинального в голову не пришло,
то он просто уселся на мокрый коврик.
2
Вот что интересно: откуда у Якова Борисовича такие деньги?
Рассказывают, скажем, про всяких кладовщиков, что воруют безбожно, и
про заведующих всеразличными базами, что с завидной регулярностью
занимаются пересортицей, так не Якова ли Борисовича имеют при этом в виду?
Увы, точно ничего мы про это не знаем и скорее всего самостоятельно
узнать никогда и не сможем, да только неважно это - на суде все выяснится,
и не только выяснится, но и огласится в общей части приговора.
Зато мы точно знаем, что деньги у Якова Борисовича есть, немалые
деньги, правда, какие именно, этого Яков Борисович нам не скажет. Более
того, он этого даже своей жене, будь у него жена, не сказал бы. И куда он
их девает, не сказал бы. Во всяком случае, особенно не тратит, не из
осторожности, не из скупости, просто не тратит потому, что деньги ему
нужнее, чем то, что на них можно купить. Но, как и у всякого смертного,
помимо главного призвания, есть в жизни Якова Борисовича и увлечение
поменьше, хобби, так сказать, хоть и связанное с основным Якова родом
деятельности хобби, - любит Яков замки. Замки, запоры, сейфы и все такое,
и как человек, не чуждый прогресса, предпочитает он все самоновейшее,
электронно-лазерное, чтобы ни одной трущейся детали, а только кнопки с
цифирью, ни для кого, кроме Якова, не понятной. И не собирает он ни марок,
ни инкунабул, не гоняется за редкими пластинками с автографами Рихтера или
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг