Николай Владимирович Томан.
КЛИНИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ ПРОФЕССОРА ХОЛМСКОГО
1
Конечно, Евгения Антоновна Холмская могла бы поговорить с
академиком Урусовым во время его неоднократных посещений Михаила. Но
разве могла она при нем расспрашивать Олега Сергеевича обо всем том,
что так тревожит ее? Особенно необходим ей этот разговор теперь, когда
с мужем ее происходит что-то непонятное. А поговорить нужно именно с
ним, специалистом в области физики. Ни доктор Гринберг, никто иной
тут, видно, не помогут. Она и сама ведь психиатр и понимает, что одной
психиатрии для лечения ее мужа явно недостаточно.
А что, если самой сходить к Урусову? Ей, правда, известно, что он
очень занят в последнее время, но она не посторонний ему человек, а
жена его старого друга. Да и причина для такого посещения
немаловажная.
- О, это очень хорошо, что вы зашли ко мне, дорогая Евгения
Антоновна! - взволнованно произносит Олег Сергеевич Урусов, помогая
Холмской снять макинтош. - Я и сам собирался к вам сегодня.
Это тревожит Евгению Антоновну еще более, но Олег Сергеевич, не
давая ей произнести ни слова, торопливо продолжает:
- Надеюсь, вы не разрешаете Михаилу слушать радио и не приносите
ему иностранных газет? Я, конечно, шучу, но это невеселая шутка.
Знаете, что они передают и пишут? Они намекают, что Михаил может
оказаться... виновником происшедшей в Цюрихе катастрофы. То есть,
проще говоря, чуть ли не диверсантом! Человеком, взорвавшим
Международный центр ядерных исследований. И не стоит большого труда
догадаться, с какой целью. Затем, конечно, чтобы уничтожить
находившихся там ученых и овладеть результатами их экспериментов...
- Но ведь это чудовищно!
- Да, чудовищно! Об этом пишут, правда, пока лишь в самых
реакционных буржуазных газетах Америки и Западной Европы. И не прямо,
но так, чтобы легко было прочесть это между строк. А началось все
из-за того, что один крупный ученый в интервью, данном им
корреспонденту "Нью-Йорк таймс", высказал мысль, будто эксперимент,
ставившийся на цюрихском ускорителе, мог иметь военное значение.
- Но ведь все же знали...
- Да, все знали, что ведутся исследования дискретных свойств
пространства, но официально ничего не было объявлено. И не могло
быть... Никто вообще не знал, что у них может получиться. Это был
первый опыт подобного рода в ядерной физике. Новый ускоритель,
построенный в Швейцарии на международные средства, давал ведь
возможность получать частицы с энергией, близкой к энергии космических
лучей, движущихся с релятивистскими скоростями. А знаете, что это
такое? Брукхейвенский ускоритель в Америке рассчитан на энергию в
тридцать миллиардов электроновольт, наш серпуховской - на семьдесят, а
совместными усилиями физиков Европы и Америки удалось довести энергию
частиц до нескольких тысяч миллиардов электроновольт! Представляете,
что это такое?
Хотя смысл эксперимента, поставленного на цюрихском ускорителе,
Евгении Антоновне все еще непонятен, она не решается расспрашивать
Олега Сергеевича. Он слишком взволнован и возмущен вымыслом буржуазной
прессы. Ей, правда, объяснял идею задуманного эксперимента сам Михаил
Николаевич перед поездкой в Цюрих, но она не очень представляла себе
тогда всю его сложность. А потом, когда произошла эта катастрофа,
когда жизнь Михаила висела на волоске, вообще было не до этого. Но и
сейчас, видимо, не время просить разъяснения у академика Урусова,
который даже не замечает, каким специальным языком говорит он с ней об
этом.
- И знаете, в чем еще счастье? - вдруг хватает ее за руку Олег
Сергеевич. - Счастье, что подозрение возникло только теперь, а не
раньше... Не сразу же после катастрофы...
- Вы думаете, что они не отпустили бы Михаила? - заметно
переменившись в лице, спрашивает Евгения Антоновна.
- Да, могло быть и такое. Лечили бы его, пожалуй, там, в
Швейцарии... А может быть, увезли бы и в Америку. Будем считать, что
все это хорошо кончилось. Положение, однако, очень замысловатое. Даже
мы, ученые, не знаем, что там у них произошло. Несомненно только одно:
они проникли в такие глубины материи, в которых обнаружились
принципиально новые ее свойства. Очевидно, уже на квантовом уровне
пространства - времени. А это область сплошных и притом очень смутных
догадок. Мы ведь даже об открытом уже микромире не все еще знаем
достоверно, а там... Ну, в общем вы сами понимаете, какой это простор
для необузданной фантазии буржуазной прессы. Подогревается это еще и
тем обстоятельством, что доступ журналистов в Международный центр
ядерных исследований в Цюрихе был запрещен.
- А почему?
- Там собрались серьезные ученые Европы и Америки, и они
опасались преждевременных сенсаций.
- Но ведь что-то все-таки об этом писали...
- Да, но не ученые, а все те же журналисты. Их прогнозы уже тогда
разжигали страсти, накаляли атмосферу. Обстановка теперь такова: в
Международном научно-исследовательском центре сделано крупное, видимо,
мирового значения открытие. Все участники его трагически погибли.
Буквально чудом, в состоянии клинической смерти, уцелел только
советский ученый. Да, он все еще болен, частично утратил память, но
все же жив и по энергичному настоянию Советского правительства увезен
в Советский Союз. Понимаете, какие мысли порождает все это у склонной
к подозрительности западноевропейской и американской публики? В такой
обстановке она готова поверить любым домыслам безответственной
буржуазной прессы.
- Да, я хорошо представляю себе это, Олег Сергеевич... Но что же
делать?
- Нужно всеми средствами окончательно восстановить память
Михаила.
- Это главное, конечно. И я думаю, что это удастся. Ну, а если...
- Не удастся?
- Нет, не это... Если он не сможет объяснить, что там у них
произошло?
- Нужно быть готовыми и к этому.
- Ну, и как же тогда?
- Тогда будет проще. Самое сложное все-таки сейчас. Они могут
подумать, а может быть, и думают уже, что мы что-то скрываем от них...
Что Михаил симулирует потерю памяти...
- Но ведь его исследовали их же психиатры. Неужели и им могут не
поверить? Я не говорю о читателях их газет, но врачи, ученые,
интеллигенция - должны же хоть они-то считаться с мнением своих
психиатров?..
- Найдутся и такие. Особенно те, которые связаны с военными
ведомствами. Их не может не беспокоить то обстоятельство, что о
каких-то, видимо, качественно новых явлениях природы нам станет
известно раньше других. Ну, в общем, Евгения Антоновна, голубушка, вы
уж постарайтесь...
- Да что вы меня так просите, Олег Сергеевич? - невольно
улыбается Холмская. - Я бы сделала все, что смогла, будь это любой
больной, а ведь он мой муж.
- Ну, простите вы меня, пожалуйста! - взволнованно пожимает ей
руку академик Урусов. - Для меня он тоже не только коллега, но и друг.
А сейчас очень уж многое зависит от окончательного его выздоровления.
Только-только начали ведь налаживаться более серьезные, чем прежде,
международные наши контакты в области науки. Контакты, от которых
будет зависеть судьба не только всего человечества, но, может быть, и
самой планеты... Хотелось бы поэтому, чтобы ни малейшая тень недоверия
не могла возникнуть между учеными.
- Можете не сомневаться, Олег Сергеевич, я...
- А я и не сомневаюсь, дорогая вы моя Евгения Антоновна! -
дружески кладет ей руку на плечо академик Урусов. - Но я хотел бы,
чтобы вы отважились и на благоразумный риск. Не ждали бы естественного
процесса восстановления памяти Михаила, а подстегнули бы ее
чем-нибудь, помогли бы ей "растормозиться".
К академику Урусову шла Евгения Антоновна с надеждой на его
помощь, а возвратилась в еще большем смятении. Правда, ей теперь
понятна причина ухудшения состояния Михаила. Он, видимо, слушал
иностранные радиопередачи на английском или немецком языках, которыми
в совершенстве владел до катастрофы, а потом, после этого несчастья,
забыл так же, как и многое другое. Но теперь он вспомнил, наверно
Может быть, даже случайно, включив приемник и услышав английскую речь.
2
Доктор медицинских наук Александр Львович Гринберг - старый
учитель Евгении Антоновны Холмской. Она училась у него в студенческие
годы, продолжает учиться и теперь в психиатрической клинике. С кем же
ей посоветоваться, как не с ним? Он, правда, несокрушимый оптимист, а
психиатрия так еще беспомощна во многом... Потому, может быть,
неугасимая вера его в благополучный исход лечения даже безнадежно
больных иногда кажется Евгении Антоновне напускной. И все-таки она
верит ему больше, чем иному другому авторитету в области психиатрии.
В тот же день она созванивается с ним и едет к нему домой.
- Хочу посоветоваться с вами, Александр Львович...
- О чем советоваться, Женечка? - Он еще со студенческой поры в
неофициальной обстановке называет ее Женечкой. - Вы же показывали его
мне, и я за него спокоен. А то, что в первое время у него афазия
наблюдалась, то теперь ведь этого уже нет. У него она была сенсорная?
- Да, амнестическая. Ему и сейчас еще нелегко вспомнить некоторые
названия и научные термины. Особенно в области его родной физики. А
главное - Михаил все еще побаивается, что у него необратимое
интеллектуальное расстройство. Он, правда, говорит это в шутку...
- Ну, если шутит - уже хорошо, - смеется Александр Львович.
- "Теперь, - говорит, - у тебя дома свой сумасшедший..."
- И он абсолютно прав. Физики, они все сумасшедшие, даже те,
которые без всяких травм. Мне рассказывали, что когда известный
немецкий физик Паули сделал в Нью-Йорке доклад о новой теории
элементарных частиц, созданной им совместно с Гейзенбергом,
присутствовавший при этом знаменитый Нильс Бор заметил: "Все мы
согласны, что ваша теория безумна. Вопрос только в том, достаточно ли
она безумна, чтобы иметь шансы быть истинной. По-моему, она
недостаточно безумна для этого".
- Вы не шутите, Александр Львович, я ведь жена физика и знаю, что
они называют "безумными" лишь принципиально новые идеи, такие, как
теория относительности Эйнштейна, например.
- Нет, Женечка, они вообще все немножко сумасшедшие! - смеется
доктор Гринберг, энергично полируя свою, сияющую в солнечных лучах,
лысину. - В какой-то статье я читал, что солидный американский
физический журнал "Physical Review" отклоняет рукописи многих
ниспровергателей основ современной науки не потому, что их нельзя
понять, а как раз наоборот - потому, что их можно понять. Ну ладно, не
буду больше шутить, хотя все это и не шутки вовсе. Ну, так что же
хочет ваш "сумасшедший"? Чтобы мы произвели над ним
патопсихологический эксперимент? А вы знаете, это идея!
- Ну, а если?..
- Уверяю вас, он с блеском выдержит такое испытание. Хотите, я
лично проделаю с ним это?
- Да, пожалуйста, лучше уж вы...
- Вот и отлично! Мы проверим его на реакции с выбором. Вы ведь не
сомневаетесь в его сенсомоторном акте? Не вполне? Ну, а я совершенно
уверен, что он не будет иметь существенных отклонений от нормального
стандарта.
- А что, если попробовать показать ему "чернильные пятна"
Роршаха?
- Ну, что вы такое говорите, милая моя! - возмущенно машет руками
доктор Гринберг. - Этим очень модным на Западе проективным методом
пользуются главным образом неофрейдисты.
- Мы же не будем вскрывать с его помощью "либидозные комплексы"
Михаила. Мы...
- Нет, нет и нет! - упрямо мотает головой доктор Гринберг. - Меня
буквально воротит от всего, что хоть чуть-чуть попахивает фрейдизмом
или гештальтпсихологизмом. Давайте уж лучше проведем над ним
ассоциативный эксперимент, который ведет свое начало еще от Сеченова.
Не брезговал им и Бехтерев.
- Нужно будет тогда проверить еще и состояние его процессов
обобщения, логического хода и целенаправленности мышления. И хорошо бы
проделать все это сегодня же.
- Ну что же, Женечка, сегодня я свободен, и вы можете считать
меня в полном вашем распоряжении.
3
Уже раздевшись у Холмских, доктор Гринберг обнаруживает, что не
надел своего "визитного" пиджака, а пришел к ним в стареньком
джемпере.
"Ну, да это и лучше, пожалуй, - осмотрев себя в зеркале, решает
доктор. - По-домашнему... Я ведь у них свой человек..."
- Ну-с, дорогой мой Михаил Николаевич... - с широко
распростертыми руками идет он навстречу Холмскому. - Думаете, наверно,
что скажу: "Как мы себя чувствуем?" Э, нет, это старо! Этого я уже не
говорю. Теперь я задаю моим больным вопросы, которым может
позавидовать даже армянское радио.
Небольшой, толстенький Александр Львович Гринберг больше похож на
провинциального портного, чем на столичного психиатра, доктора
медицинских наук, профессора, читающего лекции чуть ли не во всех
московских медицинских институтах, автора трудов по невропатологии и
психиатрии, переведенных на многие иностранные языки.
"А вы знаете, - смеясь, говорит он своим коллегам, - это даже
хорошо, что у меня такой простецкий вид. Больные меня не боятся, не
подозревают во мне гипнотизера и вообще подавляющей их сильной
личности. Им ведь все время кажется, что не только
психиатр-экспериментатор, но и лечащий врач - их враг, действующий на
них гипнозом, читающий их мысли. А меня они не боятся и многое
доверяют".
Крепко пожав Михаилу Николаевичу руку и похлопав его по плечу, он
спрашивает с лукавой усмешкой:
- Не хотите, значит, быть сумасшедшим? А еще физик! Ну-с, а как
же тогда быть с "сумасшедшими идеями"?
- Мне не до шуток, доктор, - серьезно говорит Холмский. - Я
действительно хотел бы...
- Ну что ж, - сразу же становится серьезным доктор Гринберг. -
Раз вы сами этого требуете, подвергнем вас патопсихологическому
испытанию со всею строгостью. Ну-с, с чего же мы начнем? Давайте-ка с
ассоциативной экспертизы. Я буду называть вам разные слова, а вы
должны будете отвечать мне другими, имеющими противоположное значение.
Ну-с, вот отец, например.
- Мать, - поспешно отвечает Холмский.
- Осень.
- Весна.
- Ангел.
- Демон.
- Республика.
- Монархия.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг