уварят! Да остудят! да опять процедят! - а тут готовое, пей сразу.
А второе, это если ты в гости пришел, а гости, бывает, не задалися, -
ну, повздоришь с хозяином, что пригласимши, али подерешься, оплюешь кого,
али тебя оплюют, али еще что, - так хоть, думаешь, успел выпить, не все же
пропало.
Но хозяйства своего Бенедикт давно не вел, своей браги у него не было,
а вся кудеяровская, начнешь нацеживать... нет, лишние вопросы ни к чему. Вот
и пришел с пустыми руками. И крюк в сенцах оставил. Взял тубарет, подсел к
лежанке, на лицо сочувствие напустил: брови вверх, рот вниз. Без улыбки.
- Как живете? - Варвара слабым голосом. - Я слышала, вы женаты.
Поздравляю. Замечательное событие.
- Мезальянс, - похвастался Бенедикт.
- Как это должно быть прекрасно... Я всегда мечтала... Скажите мне...
скажите что-нибудь волнующее.
- Хм. А, вот: год объявили, что високосный.
Варвара Лукинишна заплакала. Да уж, веселого мало.
Бенедикт поерзал, не знал что еще говорить. Где она книгу-то прячет.
Под кроватью? Бенедикт выставил ногу, как бы невзначай, просунул под лежанку
и обтрогал ногой, чего там спрятано. Вроде короба.
- Вот, знаете, читаешь в книгах: флердоранж, фата... букетик фиалок,
приколотый к поясу... фимиам...
- Да, эти все на букву "ферт", - сказал Бенедикт. - На этот ферт, я
заметил, ни одногошенька слова не понять. - Через валенок плохо было слышно,
что за короб и где у него крышка. Вот ведь: без крюка - как без рук.
Варвара Лукинишна плакала единственным глазом.
-...алтарь... певчие... "голубица, гряди"... паникадило...
- Да-да. Ни слова не разберешь!
Бенедикт просунул вторую ногу под кровать, наступил валенку на пятку и
потянул ногу из обуви. Портянку заело, - видать, слабо намотано; нет, лучше
оба валенка сбросить. Ведь до чего неудобно без рук! Ну? Ведь чтоб первый
валенок снять, надо вторым пятку прижать, а чтоб второй снять, надо первым
отдавливать; ну а если первый снял, так он будет снятый? Чем же давить-то?
Вот это вопрос научный, а ведь ни в одной книге ответа на него еще не
сыскалося. А если из природы наблюдение взять, то надо ногами, как муха, -
быстро-быстро друг об дружку перебирать; тогда ноги вроде как запутаются:
которая первая, которая вторая; ан, глядь, обувь и слетит.
- ...ведь и юность пролетела без любви! - плакала Варвара Лукинишна.
- Да-да! - согласился Бенедикт. Теперь надо портянку отмотать: путается
и мешает.
- Возьмите меня за руку, друг мой!
Бенедикт примерно решил, где у Варвары Лукинишны рука, взял это и
подержал. Теперь руки заняты, ноге уж точно помочь нечем. Значит надо
крутить ступней, чтоб портянка отматывалась, а что отмоталось, - второй-то
ногой придерживать да отодвигать. Вспотеешь, умаямшись.
- Не трепещите так, друг мой! Поздно! Судьбе не угодно было скрестить
наши пути!..
- Да-да, верно. Я тоже заметил.
Босая-то нога насколько же ловчей обутой! Она ж все равно как зрячая!
Вот стенка короба, шершавая, но без заноз: от бересты заноз не бывает, это ж
не древесина, а луб! А не всякий луб на короба идет: который тонкий, так его
больше на письмо берут, а который потолще - это уж на корзины; столярное
дело понимаем; а тута крышка, так крышку-то пальцем приподдеть...
- Вы тоже волнуетесь? Друг мой! Неужели?..
Бенедикт крепче ухватил руку или что там у Варвары Лукинишны, для
опоры; растопырил пальцы на ноге, оттянул большой палец, поддел крышку.
А-а-а-а! Тудыть!..
...В глазах померкло, взвился весь и упал, хватаясь за что-то:
судорога, проклятая! Забыл, что ноги-то - не руки, тудыть!!!
... Отошло. Фу-х.
...Варвара Лукинишна лежала не шевелясь, с открытым глазом, смотрела в
потолок. Бенедикт удивился и присмотрелся. Чего это? Вроде заехал ей локтем
куда-то... не разбери поймешь. Зашиб, что ли?..
Посидел, подождал.
- Э-э, - позвал.
Молчит. Никак померла?.. а знать, померла. Эвон!.. Отчего это?..
Неприятно-то как... Помирать - не в помирушки играть.
Посидел на тубарете, опустив голову. Нехорошо... Вместе работали. Шапку
снял. Женщина ведь не старая, еще жить бы да жить. Книги переписывать. Репу
садить.
...Родственников вроде не было - кто же хоронить будет? По какому
обычаю? По нашему, али как у Прежних принято?..
Матушку - по Прежнему обычаю хоронили. Навытяжку. Если по-нашему, -
надо потрошить, коленки подгибать, руки с ногами связывать, фигурки глиняные
лепить, в могилу класть. Никогда Бенедикт сам этих дел не делал, всегда
любители набегали, он только в стороне к стенке жался.
- Тетеря! - крикнул в дверь. - Поди сюда.
Перерожденец охотно забежал в избу: тепло в избе.
- Тетеря... Вот баба помре. Сослуживица... Сослуживицу пришел
навестить... Вот прямо сейчас и помре. Что делать-то надо?.. А?..
- Так, - засуетился Тетеря, - руки ей на груди сложи крестом... вот
эдак... да не так!.. где у ней грудь-то?.. хрен ее знает... должна быть
пониже головы... руки - крестом, в руки, конечно, икону; глаза закрыть...
где у ней глаза-то?.. а, один есть! Спартак - ЦСКА, один - ноль; челюсть
подвязать; где у ней челюсть-то?! где че... - неважно; вот так пущай лежит,
а ты, значит, народ созывай, пирогов, блинов, всего напеки, и главное чтоб
выпивки до хуища.
- Хорошо, иди, дальше я знаю.
- Винегрету главное, винегрету побольше! Красного, знаешь, с лучком!
Эх!
- Вон отсюда!!! - заорал Бенедикт.
... Сложил руки крестом, если это у ней руки, глаз закрыл... надо бы
камушком? - откуда зимой камушек! - теперь икону? Это что они на бересте
рисуют? идола-то?
Мышиная синеватая свечка трепетала на столе; это еще Варвара зажигала
свечку; отворил печную заслонку, там полешки: огонек перескакивает, пляшет;
это Варвара совала полешки в печку; разожгла огонь, - и горит он в пустоте,
а ее и нету. Подбросил еще щепочек, чтоб огонь гудел, чтоб свету в избе
больше было.
На столе - берестяные листы стопочкой, письменная палочка, чернильница:
сама ржавь на чернила варила, свои палочки ладила, любила, чтоб все
аккуратно... Домашнее, - говорила, - оно лучше казенного. Приходите,
говорит, ко мне на суп, разве казенный суп с домашним сравнишь?.. Не зашел,
гребешков ее побоялся...
Ах, этот миг, ах, горькое борение...
Пусть пиво бродит в бочке вместе с солодом;
Ведь жизнь могла быть - чистое парение, -
Но небо пролилось дождем и холодом...
`Бенедикт заплакал. Слезы защипали глаза, быстро-быстро набрались,
перелились через край, потекли, налились в бороду. Утерся рукавом. Добрая
была. Чернила всегда свои давала, если у тебя вышли. Слова объясняла. Конь,
- говорит, - это не мышь, - золотые слова. Идола ей в руки...
Хлюпая носом, Бенедикт сел за стол, взял бересту, повертел. Идола
надо... Размял письменную палочку - а давно в руках не держал, - обмакнул в
чернила. Идола. Как его рисовать-то...
...Головку вывел ссутуленную. Вокруг головки - кудерьки: ляп, ляп, ляп.
Вроде буквы "С", а по-научному: "слово". Так... Нос долгий. Прямой. Личико.
С боков - бакенбарды. Позакалякать, чтобы потолще. Точка, точка, -
глазыньки. Сюда локоть. Шесть пальчиков. Вокруг: фур, фур, фур, - это будто
кафтан.
Похож.
Вторнул ей идола в руки.
Постоял, посмотрел.
Вдруг будто что вступило в грудь, ворвалось, лопнуло, как бочка с
квасом: зарыдал, затрясся, зашелся, завыл, - матушку вспомнил? жизнь свою?
весны былые? Острова в море? непройденные дороги? птицу белую? ночные сны? -
спроси, не ответит никто!.. - высморкался, надел шапку.
...Да! Да. Так чего я приходил-то?.. А, книга!.. Где же книга у нее?
Бенедикт стал на коленки и заглянул под лежанку, светя свечкой. Вот короб-то
этот. Выволок, порылся - бабья дрянь, ничего ценного. Нет книги. Еще
посветил - пусто, мусор обычный. Руку глубоко запустил, все обшарил, -
ничего.
На печи. Нету.
За печью. Нету.
Под печью. Нету.
В чулане, - посветил, - одна ржавь; ловкой рукой подхватил крюк, -
насколько ж крюком сподручнее! - протыкал все насквозь, - нету.
Стол - может, ящик какой, - нету; тубарет - двойное дно? - нету;
постоял, обводя избу глазами; сарай! - выбежал со свечой в сарай; то же.
Бани у нее нет, некому было баню сложить. Вернулся в избу.
Матрас!!! Запустил руки под Варвару; мешала; прощупал весь матрас;
мешала; стащил ее на пол, чтоб не мешала; прощупал матрас, подушку, протыкал
крюком; перебрал торопливыми пальцами одеяльце, перинку вороньего пера, -
ничего.
Чердак!!! Где лаз-то? Вон там; полез на тубарет, второпях немножко
толкнул Варвару-то, идол выпал из рук; нагнулся, вторнул идола в Варварину
середину.
На чердаке - ничего. Только лунный свет лежит рваной полосой,
просунулся через слуховое оконце.
Надо бы забить: год високосный, мало ли...
Луна светит, ветер дует, облака идут, деревья качаются. В воздухе водой
пахнет. Опять весна, что ли? И пустота, и бессмысленность, и шорох какой-то,
- сенная труха с потолка сыплется, крыша рассыхается. Нет, еще что-то.
А! - мыши шуршат. Шуршат мыши. Мыши у ней в избе. Жизни мышья беготня.
Что - прелесть ее ручек!..
Что - жар ее перин!.. -
Давай, брат, отрешимся,
Давай, брат, воспарим!
...Бенедикт вернулся к саням; перерожденец посмотрел с вопросом.
Бенедикт размахнулся ногой и бил, бил, бил Терентия Петровича, пока не
онемела нога.
ЕР
Есть хорошее правило: скотину в дом не пускать, не приучать. Собаке во
дворе конуру ладят, пущай там и сидит, хозяйство сторожит.
А если какой голубчик ее пожалеет, - дескать, мерзнет псина, али что, -
пустит ее в дом на зиму, - нипочем собака в конуру не вернется, ей уж в избе
понравилось. Чуть отвернешься, а она опять норовит в дверь протиснуться.
Правило научное, для всякой твари верно; то же и с перерожденцами.
Перерожденцу место где? - в хлеву. Потому как есть он скотина, а скотина
должна водиться на скотном дворе, само название подсказывает за это.
Вот и Тетеря: побывал пару разочков у людей в дому, - сначала Никита
Иваныч хулиганил, сажал тварь за стол, мнениями его интересовался; потом
Бенедикту пришлось кликнуть его, - давеча, у Варвары-то, а это он, знать,
из-за душевного расстройства подзабылся, - побывал перерожденец в дому и
теперь норовил чуть что, - в дом.
Сначала предлоги выискивал: помочь поднести, дверь открыть, канплимент
теще, Оленьке канплимент, потом с советами на кухню, дескать, знаю
наипервейший рецепт, как грибыши сушить, - эвон! Да мы грибыши со времен
царя Гороха сушили, сушим, и до Последних Дней сушить будем! На нитку повесь
да и суши! Наука тут нового слова не скажет!
Потом будто ему от тестя охота указание выслушать: как ловчей на себя
бубенцы приладить, чтобы звону от них больше, когда едешь; какие песни
желательно петь в дороге: заунывные али бойкие; потом, глядишь, а он уж
старший по хлеву, сам покрикивает, чтобы эй! - навоз почистили; не успели
оглянуться, а он уж свой в доме. Только и слышишь: "Терентий Петрович это,
Терентий Петрович то".
Бенедикт ногами топал, ярился, взывал, стыдил, убеждал, грозился, тащил
за рукав, - нет, Беня, оставь, как же без Терентия Петровича? И достанет, и
принесет, и посмешит, и форшмак состряпает, и румяна похвалит, и белила.
Увидит Оленьку в колобашках, в сметане, и будто в сторону, будто сам
себе, не сдержамшись: "Ну до чего ж баба красивая, е-мое!"
В санях катает с посвистом, с песнями; узду заплел косичками, шлею
разукрасил берестяными картинками: посередке идола прибил рисованного, -
усищи в обе стороны; с одного краю баба голая с сиськами, с другого надпись:
ВАС ОБСЛУЖИВАЕТ Головатых Терентий Петрович. Пригласил Оленьку полюбоваться,
Оленька сразу: "все, Бенедикт, это сани мои! Бери себе другие!" - плюнул, но
отдал ей сани-то, и с Тетерей вместе, - уж больно зол на него был, противно
было даже и бить его.
А достался ему перерожденец Иоаким, старец одышливый и с харкотой: все
у него в грудях клекочет и блекочет, сипит и хрипит; еле ноги тащит, пройдет
два забора, да и остановится:
- Ох, Господи, царица небесная... Грехи наши тяжки... Ох, прибрал бы
Господь...
И - кашлять, да с сипом, да с мокротой; да харкать, да сплевывать; пока
свое не отплюет, с место его кнутом не стронешь.
- Матушка небесная... и сорок святых мучеников... забыли меня... Забыл
Никола-то угодник... грехи мои тяжки...
- Давай, дед, давай, трогай! Дома поплюешь!
- О-ох, смерть нейдет... прогневил Господа...
- Песню давай! Удалую!!!
- Христо-о-о-ос воскре-е-е-есе из меееееееееееертвых...
Стыдно было: вдруг кто из знакомых увидит? Зубоскалить начнет? Дескать,
гляньте, гляньте на Бенедикта! Что за кляча-то у него? да где таких берут? а
то еще и прозвище дадут!
И ведь как боялся, так и случилось: тащился на Иоакиме мимо пушкина -
охота поглядеть было, как он там стоит-то, - а тут как раз Никита Иваныч:
залез на наше все и отвязывает ему от шеи бельевую веревку, - ну как всегда.
Увидел Бенедиктов позор и - так и есть! - закричал:
- Да как тебе не стыдно, Бенедикт!!! На старом-то человеке ездить!!! Ты
вспомни, чей ты сын!!! Полины Михайловны!!! Где же это видано?!?!?! Быстрей
пешком дойдешь!!!
Позор несусветный; Бенедикт отвернулся, сделал вид, что не видит, не
слышит, дома наплакался тестю: эвон, на меня даже Прежние пальцами кажут,
тычут, что резвее надо, мать позорю! Давайте Тетерю назад, хрен с ним! - а
уж все, уж Тетеря на других работах занят: возвысился до кухонного мужика,
чистит репу, птицу потрошит, винегреты накручивает.
И дали перерожденца самого простого и среднего: особенностей никаких, и
звать Николай.
Подушки Оленька набила белым пухом; лежать стало куды мягче. Работы
никакой делать не надо, ни рубить, ни тесать; пешком ходить тоже не надо, -
в санях доеду; кушать - беспрерывно пожалуйте, - так что Бенедикт раздобрел,
али сказать, оплыл. Отяжелел. А не столько даже от еды отяжелел, сколько от
дум тяжелых. Словно натолкали в душу ветоши, тряпья старого, валяных
ошметок: и душно, и чешется, и гнетет. Лежи не лежи, а все нет покою.
Должны где-то книги быть. Где-то должны.
Выходил на двор, на мураву, - только-только из-под снега проклюнулась,
- руку размять. Случись изьятие делать, так чтобы в руке легкость была,
приемистость, али поворотистость, чтобы крюк не тыркался, а летал, чтобы он
как бы с рукой сросся, так, чтобы уж разницы никакой не чувствовалось: где
рука, а где крюк.
А то тесть ему все попреки делал, что Бенедикт неловкий, что голубчика
загубил. Встретит в коридоре и головой качает с упреком, сокрушенно:
ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй...
- Ведь крюк, он на что? Он на то и крюк, что он не тыка! У него,
мил-человек, и линия такая, - видишь? - загибается! А почему? а потому что
гуманность в нашем деле допрежь всего. Раньше, конешно, - раньше режим
строгий был: чуть что, разговор короткий, сразу пырь! - и дух вон. Вот
тогда, понятно, тыка сподручнее. А теперь нам другая линия дадена: с
кривизной, али с загибом, потому как не убивать, а лечить надо. Отсталость в
обчестве агромадная, - ведь объяснял я тебе, - а искусство гибнет. Ежели не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг