- Верно. А как подмочь?
- Не знаю.
- А ты подумай.
- Ну, не знаю... Накормить?
- Хэ! Рассудил! Да ведь если кормить да кормить, да кормить да кормить,
так людишки и работать бросят. Один ты работать и будешь, на них стараться.
А ну как у тебя еда вся выйдет? Где новую взять? Откуда ж еда, если никто не
работает? Нет! Думай еще.
Бенедикт стал думать: как подмочь брату. Правда, у него брата не было,
и думать было несподручно. Представлялся кто-то докучный, долговязый: сидит
будто на тубарете и нудит: "Бра-а-ат... Помога-а-ай... Помога-а-ай,
бра-а-ат..." И не захочешь, а по шее дашь.
- Может, постеречь чего? Пока он там ходит?
- Ага. Вот и стой столбом до вечера. А он тем временем - по бабам.
Бенедикт рассердился на брата: вот ведь стервец! Что же ему надо-то?
- Сдаешься, - покачал головкой Тесть. - Ну ладно. Вот давай мы с тобой
так рассудим. Ты репу садил?
- Садил.
- Садил. Хорошо. Стало быть, технику знаешь: посадишь репу и ждешь.
Ждешь ты, скажем, репу, - а не знам чего вырастет. Половина - репа, половина
- сорная трава. Ты траву полол?
- Полол.
- Ладно. Значит, знаешь. Что ж тебе и объяснять. Ежели репу вовремя не
прополешь - все поле сорняком зарастет. А репа-то сквозь сорняк и не
пробьется. А? И кормить нечем, и сторожить нечего. Так-то!
- Верно, - признал Бенедикт.
- А еще бы не верно. Теперь следи. "Репку" читал? Переписывал?
- Сказку? Читал: посадил дед репку, выросла репка большая-пребольшая.
- Но. Только это не сказка. А притча.
- Что значит притча?
- Притча есть руководящее указание в облегченной для народа форме.
- И чего ж тут указано? - удивился Бенедикт.
- А вот плохо ты читал! Тянет дед репку, а вытянуть не может. Позвал
бабку. Тянут-потянут, вытянуть не могут. Еще других позвали. Без толку.
Позвали мышку, - и вытянули репку. Как сие понимать? А так и понимать, что
без мыши - никуда. Мышь - наша опора!
А ведь верно! Вот как Тесть объяснил, - так все сразу понятно стало,
все и сошлось. Большого ума человек.
- Так что в обчем и целом, - заключил Тесть, - картина у нас выходит
такая: коллектив опирается на мышь, как есть она краеугольный камень нашего
счастливого бытия. Это я тебе излагаю обчественную науку, не верти головой.
И опершись таким манером, тянет что может. Репу - хорошо, а нет репы, - так
хвощ, али ржавь на худой конец.
- Это точно. Верно говорите. У меня о прошлом годе всю ржавь из чулана
стянули! Я пришел, - двери настежь, все вынесли!
- Хорошо, вот ты уже думать начал. Ну а как ты понимаешь свою задачу?
- Какую?
- Какую! Да полоть!
Бенедикт крепко подумал.
- Полоть?.. Хм. А надо полоть?.. А! Воров ловить?
- Каких воров!.. Соображай! Кто это - воры?
- Воры? Это которые крадут.
- Ну? А кто крадет?
- Кто крадет... кто крадет... да все крадут.
- То-то! - засмеялся Тесть. - Все крадут! Кого же ты ловить собрался?
Себя самого, что ли? Экой ты забавник.
Тесть открыл рот и посмеялся как следует. Бенедикт отворотил голову: уж
очень дух у него изо рта нехороший.
- Ну дак как ты свою задачу понимаешь?.. Сдаешься?.. Да лечить! Лечить
надо людей, золотой ты мой!
Бенедикт похолодел.
- Кто - я?
- Ну а кто же? Конечно, ты! Вот отъешься маленько, - малый крюк тебе
дам, а попривыкнешь, руку набьешь, - и большой выслужишь.
- Я не могу, нет, нет, нет, я не могу, как же... я не могу крюком, нет,
нет, нет... тьфу, тьфу, тьфу, не могу, нет, нет, нет...
- Ну вот, пожалте! Объяснял я тебе, объяснял, вроде так ты хорошо
слушал, и нате: не могу! А ты через не могу! Есть у тебя долг перед
обчеством али нет? К светлой жизни народ должен прийти али нет? Брату
подмочь надо? Надо! Не спорь. Задача у нас, мил человек, благороднейшая, а
народ отсталый, недопонимает. Страхи глупые, сплетни распускает. Дикость!
Бенедикт затосковал. Только что все понимал, и вот тесть как-то
вывернул - и опять ничего не понятно, а только тоска.
- Так что: книги читать нельзя, что ли?
- Почему нельзя? - удивился тесть. - Читай на здоровьичко, у меня
цельная библиотека старопечатных, есть и с картинками. Я тебе доступ сделаю.
- Так а зачем лечить?
- Опять двадцать пять! Потому что Болезнь!
- Я ничего не понимаю...
- Не все сразу. Поймешь.
- Ну а вот... вот вы сказали, что мышь - наша опора. А отчего у нас в
доме мышей нету?
- Оттого у нас мышей нету, что у нас жизнь духовная. Нам мышь без
надобности.
УК
Старопечатных книг у тестя - целый склад. Когда Бенедикт доступ к
книгам-то получил - и-и-и-и-и-и! - глаза-то у него так и разбежались, ноги
подкосились, руки затряслись, а в голове паморок сделался. Горница такая
просторная, на самом верхнем этаже, и с окнами, а вдоль стен все полки,
полки, полки, а на полках-то все книги, книги, книги! И большие, и
маленькие, всякие. Которые совсем с ладошку, - а буквы в них большие. А
которые большие - а буквы в них малые. Есть книги, - а в них картинки, да не
простые, а цветные! Право слово, цветные! Цельная книга цветных картинок, а
на них бабы голые, розовые, - и на траве сидят, и на тубарете, и в
раскорячку, и по-всякому! Которые тощие, как метла, а другие ничего,
полненькие. Одна вон на лежанку лезет и одеялку откинула, - ничего бабец.
Ничего.
Полистал дальше, - мужики какие-то идут себе куда-то, идут, идут, с
граблями, - должно, репу сажать.
Потом море, а на нем ладья, а над ней на палках простыни. Видать,
постирушку затеяли и сушат. Но дак оно и удобно: вон в море воды сколько.
Опять отлистал назад, где баба на лежанку лезет. Хорошая баба. Вроде
Оленьки, только личико без сметаны.
Потом еще много голубчиков на зверях сидят, - звери эти вроде козляка,
но без бороды. Тесть сказал: это конь. Конь. Ага. Это, значит, вот он какой,
конь. Страшный какой. Но а эти-то сели на него и не боятся.
Потом цветы цветные. Горшок, а из него цветы торчат. Это скучно. Потом
вообще все закалякано, не разбери поймешь чего. Тоже скучно. Потом еще
полистал, а там картинка такая: ничего на картинке нет, один лист белый, а
посередь черная дыра квадратная. Больше ничего. Вроде как конец всему.
Смотрел на дыру, смотрел, - вдруг так что-то страшно стало, как во сне.
Захлопнул быстро книгу и бросил.
В других книгах тоже картинок без числа. Бенедикт три дня на полу
сидел, листал. Чего только не нарисовано, и-и-и, Боже ты мой, Господи!
Девушки такие приятные с дитем сидят, смеются, а вдали белые дороги, зеленые
холмы, а на холмах города горкой, светлые такие, голубые али розовые, как
заря. Мужики сурьезные, важные, на голове шапка блином, на грудях цепь
желтая, рукава пышные, как у бабы. А то целая толпа голубчиков, и ребятенки
малые с ними, а только все голые, только тряпки цветные на них накручены, и
будто летят куда вверх, а цветов да венков набрали, - ужасти. А должно, на
прополку всем семейством ходили, а лихие люди их ограбимши, зипуны-то
посрывамши.
Раз знакомое что-то на глаза попалось - никак, "Демон". Точно. Это что
Федор Кузьмич в дар преподнес. Бенедикт долго сидел - аж ноги затекли,
смотрел на "Демона", думал. Вот одно дело других слушать, а совсем другое -
самому видеть: точно это, не наврали, не Федор Кузьмич книги пишет, а другие
голубчики. Вот приглянулся, видать, Федору Кузьмичу, слава ему, этот демон,
он хвать - и выдрал картинку-то из книги-то. Вот ведь какой, - маленький, да
удаленький. А как-то горько: обманул Бенедикта, обставил, за дурака
посчитал.
После этих книжек сны снились цветные, с сердцебиением. Все больше
холмы зеленые, муравой укрытые, да дорога, а будто бежит Бенедикт по той
дороге легкими ногами, и сам дивится: до чего бежать-то легко стало! А на
холмах деревья, а тень от них резная да бегучая: солнце сквозь листья
играет, на мураве пляшет. А он бежит себе да смеется: вот до чего же легко,
рассказать бы кому! А никого и нетути, все будто попрятамшись. А тоже
ничего: когда надо, выйдут, вместе с Бенедиктом смеяться будут! А куда он
бежит, он не знает, а только ждет его кто-то и радуется, похвалить хочет:
хороший Бенедикт, хороший!..
А то будто он вроде как летать умеет. Невысоко, правда, и недолго, но
все-таки. Это тоже на дороге, но вроде темно. И тепло. Лето, стало быть. Вот
будто на Бенедикте штаны белые, и рубаха белая тож. И вот будто он понял:
ежели ногой от земли оттолкнуться, а потом спину-то эдак прогнуть, а руками
в стороны разводить по-лягушачьи, то прямо по воздуху плыть можно, аршин
десять можно проплыть. А потом сила эта вроде как иссякает, дак опять ногой
оттолкнуться, и опять плыви. И будто Бенедикт это кому-то показывает,
разъясняет. Вот, дескать, как это просто, только спину прогнуть, а животом к
земле, а руками, дескать, вот эдак. Проснешься - вот жалость: умел ведь
летать-то, а к утру забыл.
А раз приснилось, будто хвост у него вырос кружевной да резной, весь
белый, как у Княжьей Птицы. Вот он голову через плечо обернул и на свой
хвост смотрит... А в горнице темновато и прохладно, и окошко низкое. И
солнце в окошко утренним светом бьет и по белым перьям мелкой радугой
дробится, дрызгами искристыми. А он хвост то распустит, то снова подберет, и
смотрит, как искры по белому играют, как вот снег бывает пушистый, летучий.
И уж так ему этот хвост нравится, так уж нравится, - сейчас бы пригнуться,
да в окно порхнуть, да на ветку, да по ветке пройтись: ко-ко-ко. Да только
хвост этот немного болит, и ходить с ним несподручно. Вот уж он не у окошка,
а по лестнице какой-то спускается, а хвост за ним шуршит, по ступеням
волочится, тугой такой, прохладный, и еще пышнее стал. И входит Бенедикт в
горницу, а там семья. За столом сидят и смотрят... Лаптями елозят. И смотрят
так сурово, с осуждением, али гневом, на Бенедикта. Бенедикт тоже смотрит -
а он голый. Забыл штаны надеть, али потерял, али что. А надо обедать. Вот он
за стол садится, и хочет хвостом срамоту прикрыть, и так, и эдак, а не
выходит, потому как хвост короток. Как же так: сейчас ведь длинный был,
волочился, а тут вдруг короток. Он его руками-то нашаривает, голову
вывертывает, из подмышки на него смотрит, а хвост уж не тот. Потемнел, и
рябой весь, и перья в руках остаются: тронешь - отваливаются...
Вот чудь какая приснится! - не знаешь, что и думать. А когда все книги
с картинками пересмотрел, за другие взялся. Сначала глаз старопечатные буквы
не брал, вроде как соскакивал. А потом приноровился, будто так и надо. Будто
Бенедикт всю жизнь только и делал, что запрещенные книжки читал! Сначала
хватал все без разбора, а потом решил в этом деле порядок навести. Все
подсчитать и по порядку расставить. Книги с полок сгреб на пол и по-своему
все переделал. Первое время по цвету книжки расставлял: в этот угол желтые,
в тот - красные. Не то что-то. Потом по размеру книжки ставил: большие -
туда, малые - сюда. Самому не понравилось; а почему не понравилось, потому
что на каждой книжке, слышь, на коробке ее обозначено: кто писал. Скажем,
Жюль Верн. Так он и большую книжку, коричневую, сочинил, и малую, синенькую.
Как их в разные углы пихнешь? - их надо вместе. Потом закавыка вышла: есть
книжки, а называется журнал, а там не один голубчик сочинямши, а целых
десять, да каждый - свое. Эти журналы надо тоже вместе, по цыфрам: сначала
номер один, потом номер два, а потом, - что же? - надо номер три, а
третьего-то и нет, а сразу семь. Что такое? А нету! Вот досада-то. Может,
где завалялось, потом отыщется. А журналы разные, а названия у них чудные,
которые понятные, которые нет. Вот "Звезда", это понятно. Это ж дураком надо
быть, чтоб не понять. А вот "Кодры", что за "Кодры"? А должно, ошибка вышла,
а надо: "кадры". А Тетеря так девушек встречных называет. Бенедикт чернил из
ржави сварил, палочку обстругал, навел порядок, все переправил. А в этом
журнале про девушек, правда, много понаписано.
А вот есть "Вопросы литературы". Бенедикт посмотрел: никаких там
вопросов, одни ответы. А должно, был номер с вопросами, да пропал. Тоже
жалко.
А есть журнал "Картофель и овощи", с картинками. А есть "За рулем". А
есть "Сибирские огни". А есть "Синтаксис", слово какое-то вроде как
непристойное, а что значит, не понять. Должно, матерное. Бенедикт пролистал:
точно, матерные слова там. Отложил: интересно. На ночь почитать.
А есть "Задушевное слово". "Вестник Европы". "Весы". Эти какие-то не
такие, сильно плесенью пахнут, но это неважно, а вот там среди букв,
почитай, в каждом слове, еще какие-то буквы, науке неизвестные. Бенедикт
думал, это не по-нашему, а по-кохинорски, а потом приловчился читать, и
ничего, перестал лишние буквы замечать, будто их и нету.
А некоторые голубчики расстарались, сочинили книги аккуратненькие,
одинакового размера и в одинаковый цвет покрашены, а называется "собрание
сочинений". Вот Золя, например. Или Антонина Коптяева. А в этих собраниях
еще чего учудят: портрет голубчика, что сочинял, нарисуют. Такие портреты
смешные, ужасти. Вот голубчик Сергей Сартаков: уж такое личико
неудобосказуемое, на улице повстречаешь, - шарахнешься. А тоже сидел,
сочинял. Много сочинил.
Которые книги трепаные, грязные, листы с них вываливаются, а которые -
уж такие чистенькие, как вчера сделаны. Любо-дорого посмотреть. Скажем,
Антон Чехов. До того книга у него трепаная! Видать, криворукий мужик,
забулдыга. Может, подслеповатый был. Вон на лице у него, на глазках -
Последствие: оглобелька, и веревка с нее висит. А вот Коптяева, видать, баба
чистая, себя соблюдает. Уж такая книжечка, можно сказать, нетронутая.
Коптяеву тоже себе на ночь отложил.
Тесть пришел, посмотрел, как Бенедикт все переставил, - похвалил:
- Я смотрю, ты культуру любишь.
- Культуру страсть как люблю.
- Дело хорошее. Мы тоже читать любим. Другой раз в кружок сядем,
читаем.
- М-м.
- А то есть которые культуру не уважают, портят.
- М-м.
- Страницы вырывают, немытыми руками листают.
- Ага... Это кто?..
- Есть такие...
Постоял, подышал, - вся горница нехорошим пропахла, - и ушел.
Вот Бенедикт с утра, не пимши-не емши, только морду ополоснет, - и
читать. Зовут обедать, - вот досада, на самом интересном месте оборвут!
Сначала он так делал: быстро сбегает, накидает в рот чего ни попадя, - и
опять к книге. А потом сообразил: можно и за столом читать. Даже вкуснее, и
времени не теряешь. Семейство, конечно, обижается. Теща обижается, что
Бенедикт ее стряпню мало хвалит, Оленька, - что он в книжках про баб
вычитывает, а она сидит одна, как дура. Тесть вступается: оставьте его, это
искусство.
Оленька воет:
- Он книжки читает, а на меня никакого внимания!
Тесть на защиту встал:
- Не твоего ума дело! Молчи! Читает - значит надо.
- Чего он там читает-то? Он про баб читает! А на жену не смотрит! Вот
порву все книжки-то ваши!
- Ничего не про баб! Вот, написано: "Роджер вынул пистолет и
прислушался. Скрипнула дверь". А не про баб.
- Видишь? Он не про баб.
- Ну конешно! Не про баб! Чего ж он писдолет-то вынул, срамник?
- Дак сейчас мистер Блэк войдет, а он его по балде пистолетом.
Роджер-то. Он за портьерой спрятамшись. Не мешай.
- Какой такой мистер Блэк?
- Семейный нотариус. Не мешай.
- Чего ж он семейному человеку свой писдолет выкладывает? Свою семью
заведи да и выкладывай!
- Вот то-то ты и есть дура! - это тесть ей. - Семья семьей, а
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг