трудно. У Окаян-дерева ствол еще тоньше, все узлами, шишками, колтунами,
одно слово: Окаян-дерево! Верба - негоже, сусень - волокнистый очень,
хватай-дерево - круглый год мокрое. Много еще всяких пород, али сказать,
разновидностей, еще когда их пересчитаешь, а мы все, почитай, знаем. Вот
сейчас кору обдерем, долотом ямки наметим... к свадьбе и спроворим идола.
Бенедикт вздохнул, пошептал, плюнул, все как полагается, и - Господи,
благослови! - топориком вдарил по дубельту.
ОН
Терем у Оленьки, у семьи ихней, с улицы не видать. Забор высокий,
глухой, островерхий. Посередь - ворота. В воротах - кольцо каменное. От
ворот сбоку - будка. В будке холоп.
Бенедикт, когда с Оленькой сговаривался, хотел вперед себя сватов
выслать. Оно как-то легче, когда сваты за тебя все что надо скажут, по рукам
ударят, сговорятся. Расхвалят тебя за глаза: мол, он у нас и такой уж, и
сякой уж, и разэдакий, не мужик, а розан в цвету, ясный сокол. Но Оленька
замялась: нет, не надо сватов... мы семья современная... не надо. Сами
приходите. Сядем рядком, поговорим ладком... Покушаем...
Гостинцы взял: мышей связку, жбан квасу, - чтоб не с пустыми руками в
дом приходить, - и букет колокольчиков.
Вроде все путем. А боязно. Что будет?
Подошел к воротам, постоял. Из будки холоп вышел. Недовольный.
- К кому?
- Ольги Кудеяровны сослуживец буду.
- Назначено?
- Назначено.
- Обожди тут.
Холоп в будку возвернулся, долго берестой шуршал.
- Как звать?
Бенедикт сказал. Опять холоп берестой пошуршал.
- Проходи.
Калитку малую в заборе отворил, - Бенедикт прошел. А там другой забор,
аршин на пять от прежнего отступя. И еще будка, а в ней тоже холоп, еще
недовольней прежнего.
- К кому?
- Ольги Кудеяровны сослуживец.
- Что несешь?
- Гостинцы.
- Гостинцы сдать.
- Как это... Я ж в гости зван, как я без гостинцев?
- Гостинцы сдать и вот тут расписаться. - Холоп Бенедикта будто и не
слышал. Бересту развернул и записал: "Мышь домашняя бытовая - дюжина. Квасу
жбан деревянный малый - один. Цветки синие полевые - пучок".
Бенедикт вдруг - к месту, не к месту, - рассердился:
- Цветки не отдам!!! Не имеете права!!! Я в гости самолично Ольгой
Кудеяровной приглашенный!!!
Взял, да перед тем как расписаться, "цветки" и вычеркнул.
Холоп подумал-подумал:
- Пес с тобой. Проходи.
Как выразил-то нехорошо, - "пес". Но пропустил. За второй забор
пропустил, - а там третий. У третьих ворот два холопа с лавки поднялись, не
говоря худого слова, а и доброго не говоря, Бенедикта с ног до головы всего
ладошами обхлопали: видать, дознавались, не запрятал ли чего в штанах да под
рубахой. А только ничего лишнего, кроме хвостика, у него не было.
- Проходи.
Бенедикт думал, там опять забор, а нет, забора не было, а только
открылся сад-палисад с деревьями да цветами, да всякими пристройками, а
тропки желтеньким песком усыпаны, а в глубине сада - терем. Вот раньше
Бенедикт не боялся, а тут забоялся: никогда он такого благолепия и богатства
не видывал. Сердце в груди заколотилося, а хвостик из стороны в сторону:
туда-сюда, туда-сюда, - замахал. И в глазах притемнилось. Не помнил, как его
и в дом-то ввели под белые руки.
Вот холопы-то его ввели, да в палате одного и оставили. Сколько-то
времени прошло, - вроде зашуршало за дверями. Зашуршало, двери отворилися, -
и выходит Сам. Папенька Оленькин. Добра этого хозяин. Тесть будущий.
Заулыбался.
- А добро пожаловать. Ждем. Бенедикт Карпыч? А меня звать Кудеяр
Кудеярович.
И смотрит. И Бенедикт смотрит. А сдвинуться не может - ноги будто к
полу приросли.
Росту Кудеяр Кудеярыч большого, али сказать, длинного. И шея у него
длинная, а головка маленькая. Поверху головка вроде лысоватая, а окрай плеши
- волос венчиком, бледный такой волос, светленький. А бороды нет, один рот
длинный, как палочка, и углы у него вроде как книзу загибаются. И он этот
рот то приоткроет, то призакроет, будто ему дышать непривычно, дак он
по-всякому пробует. А глаза у него круглые и желтые, как огнецы, и на дне
глаз вроде как свет светится.
Рубаха на нем белая, просторная, враспояску. Порты широкие, книзу-то
пошире. На ногах - лапти домашние.
- Что встали, Бенедикт Карпыч? К столу прошу.
И под локоток в другую горницу подталкивает. А в другой горнице стол
накрыт. И-и-и-и-и! - чего только нет на столе на том! От одного края до
другого - миски, миски, блюда всякие, котлы да тарелки! Пирожки без счету,
блины-оладьи, пампушки витые, кренделя, вермишель разноцветная! А гороху! а
из хвощей снопы сделаны да по углам расставлены! а грибыши! - цельные тазы,
и с нависанием: сейчас через край поскачут. А птички цельные, махонькие, в
тесто завернуты: с одного конца ножки торчат, с другого - головка! А
посередь стола - туша мясная: никак, козляк! Цельного козляка на стол
потратили, а ведь того козляка еще поди вырасти! А, знать, правильно у него
гостинцы отобрали: куда ему со своими мышами да супротив козляка!
А за столом Оленька сидит, нарядная, зарумянившись, и глазки потупила;
вот как она Бенедикту в видениях представлялась, так и сидит: блуза на ней
белая, шейка бусами обмотана, головка гладенько причесана, на лбу лента! А
как Бенедикт в горницу взошел, так Оленька еще больше раскраснелася, а глаз
не подняла, только сама себе улыбнулася.
Страшно!
А с другой стороны горницы еще одна дверь отворилась, и входит теща.
Али, сказать, вплывает: баба толщины необъятной, половина уж в горнице,
здоровается, а другая половина еще и в двери не взошла, ждать надо.
- А это, - тесть говорит, - супруга наша Феврония. Роду стариннейшего,
из французов.
- Така у нас семейная легенда, - говорит теща.
Бенедикт теще в ножки упал, рукой поклон отмахнул, другой рукой букет
колокольчиков сунул.
- Кушанья стынут, - говорит теща. - Откушайте, не побрезгуйте.
Сели за стол, на лавки. Бенедикт напротив Оленьки, тесть с тещей по
бокам.
- Накладывайте, - теща говорит.
Бенедикт опять заробел: как себя держать-то? Ежели он себе много
наложит, подумают: о, какой зять прожорливый! Такого, небось, не прокормишь!
А если мало возьмешь, подумают: о, какой зять слабосильный! Небось и гвоздя
не забьет. Пирожок, что ли, взять. Потянул руку к пирожку, и все на эту руку
посмотрели. Отдернул.
- Мы любим много кушать, - теща говорит. Наложила себе. И Кудеяр
Кудеярыч наложил. И Оленька. Бенедикт опять руку потянул, - к оладьям, и
все: раз! - и посмотрели. Опять отдернул.
Жуют.
- Стало быть, - говорит тесть, - жениться хотите.
- Хочу.
Опять молчат да жуют. Бенедикт в третий раз думал чего-нибудь себе на
тарелку наложить, только руку приподнял, а они опять - глядь!.. И у тестя в
глазах будто огонь какой блеснул. Что такое...
- Жениться - дело сурьезное... Я вот, когда на супруге своей Февронии
женился, так ей и сказал: это дело сурьезное.
- Да, мы на свадьбе много поели, - теща.
- Хорошо поели на свадьбе, - тесть.
Намекают они, что ли? У Бенедикта хвостик от волнения стал легонько об
лавку постукивать.
- Почему плохо кушаете? - теща опять.
Ай, была не была. Руки вытянул, козляка ножку отхватил, на тарелку себе
плюхнул, и еще вермишели сверху. И хвощей взял. И как он это сделал, так
вдруг у них у всех в глазах-то опять будто свет какой мелькнул, как все
равно луч.
- Стало быть, к семейству нашему присоединиться желаете, - это тесть.
- Желаю.
- Трудностев семейных не боитесь? Хозяйство вести - не бородой трясти.
- Не боюсь. Я на всякое дело сподручный.
- На всякое?
- Ага.
Тут под столом чего-то прошуршало. Мышь, должно быть.
- Ну а ежели дело очень сурьезное?
- Готов. Пожалуйста.
- О как.
Тут за столом вроде бы опять чуток светлее стало. Бенедикт себя
пересилил, глаза поднял, посмотрел, - а у тестя в глазах, точно, чего-то
светится. Как если б огнец через себя огонь пропускал. И в горнице, - вечер
уже смеркаться начал, - от этих глаз лучи исходят. Вот как от лучины, если
на нее через кулак смотреть: кульком кулак свернуть и смотреть. Как дорожка
лунная. Смотрит тесть в свою тарелку, а все, что в ней наложено, и в
сумерках видать. Смотрит на стол, - и как огнем шарит, освещает. На
Бенедикта посмотрел, - еще больше свету подпустил, так что Бенедикт
отморгнулся и головой дернул.
А Оленька тестю:
- Папенька, контролируйте себя.
Бенедикт покосился вбок, - такие же лучи теща пускает. И Оленька. Но
послабже.
И опять под столом прошуршало. И хвостик у него забился пуще прежнего.
- Вы себе побольше накладывайте, - говорит теща. - У нас вся семья
очень много кушает.
- Стариннейшего роду, из французов, - подтвердил тесть.
- Вермишельки еще возьмите.
- Благодарствуйте.
- Но а мыслей у вас каких неподходящих не водится? - опять тесть.
- Каких мыслей?
- Всяких мыслей неподходящих, - своеволия, али злоумышления какого...
- Никаких таких мыслей у меня не водится, - испугался Бенедикт.
- Ну а насчет душегубства как?
- Какого душегубства?..
- Мало ли... А не думается ли: вот женюсь, да тестя с тещей изведу, да
сам себе все их добро и заберу?..
- Вы что?..
- Нет?.. А не думается ли: вот бы их загубить, а самому на их место
засесть, да день-деньской яства кушать?..
- Да что же вы это такое говорите?.. Да с чего?.. Кудеяр Кудеярыч?! Да
я...
- Папенька, - Оленька опять голосок подала, - контролируйте себя.
А под столом опять что-то заскреблось, - ну просто вот совсем рядом.
Бенедикт не выдержал, локтем кусок хлеба нарочно со стола спихнул, и
нагнулся, будто поднять. А под столом - ноги тестя в лаптях. А сквозь те
лапти - когти, длинные такие, серые, острые. И теми когтями он пол под
лавкой скребет, и уже наскреб целую горку, - лежит как все равно волосы, али
солома какая кудрявая, светлая. Посмотрел - и у тещи когти. И у Оленьки. У
Оленьки поменьше будут. Кучка под ней поменьше наскребана.
Бенедикт ничего не сказал, - чего тут скажешь? Взял и оторвал себе еще
козляка кусок. И хвощей цопнул - много. Очень много.
- Но а скажите, - тесть продолжал, - а не приходят ли такие мысли:
дескать, не так живем, неправильно жизнь наша устроена?..
- Нет, не приходят.
- А не приходят ли мысли: найти виноватого, да и удавить его, али в
бочку головой?
- Не приходят.
- А то хребтину переломить, али с башни оземь сбросить?..
- Нет, нет!
- А что это так стучит-то? - Теща голос подала. - Вроде стук какой?..
Бенедикт быстро под себя руку сунул и хвостик зажал.
- А не приходят ли мысли: дескать, мурзы во всем виною, а сковырнуть
их?..
- Нет!!!
- А Самого-то Набольшего Мурзу никогда сковырнуть не замышлялось?..
- Нет!!! Нет!!! Не понимаю вашего разговору!!!
- Как же не понимать?.. Самого-то Набольшего Мурзу, говорю, Федора
Кузьмича, слава ему, сковырнуть мечтаний не было?..
- Кудеяр Кудеярыч!!!..
- Контролируйте себя, папенька...
- Ну хорошо... А вот чего покажу...
Тесть из-за стола встал, в другую горенку сходил, и - книгу выносит.
Старопечатную. Бенедикт обе руки под себя заложил и крепко там держал.
- Чего покажу... Это видел?
- Никогда!!!
- А что это, знаешь?
- Нет!
- А если подумать?
- Ничего не знаю, ничего не видел. Не слыхал. Не понимаю, не хочу, не
мечтал.
Тесть книгу на коленях разложил, свет на нее пустил и страницы
переворачивает.
- Хочешь такую?.. Подарить тебе?.. Хорошая!..
- Ничего не хочу!!!
- А жениться?..
Жениться!.. Бенедикт чуть не забыл, - от страха, тоски, непробудного
позора, зажатого в кулачках под туловом, - что ему жениться надо. Жениться!
- как ему и в голову-то это дело прийти могло! Вознесся, дубина, пес
приблудный! Мало ему было Марфушки, Капитолинки, Верки Кривой,
Глашки-Кудлашки да и других многих! Ишь, на какую девушку размахнулся:
глазки долу, личико белое, коса в пять аршин, подбородок с ямочкой, на ногах
когти! Бежать! Право, бежать, - котомку за плечо да и бежать, на восход ли,
на юг ли, без оглядки, до самого до Море-окияна, до синего простора, до
белых песков!
А Оленька глаза подняла, да свет-то глазами пустила, красноватый такой,
слабенький, словно ложный огнец на темном стволе повернулся, да бровки-то
возвела под самую ленту, да усмехнулась красным ротиком, да блузу белую свою
на грудях оправила, да плечиком повела:
- Экий вы, папенька, шалун неуемный. Все уж промеж нами сговорено.
Обнимайте зятя.
- Так... Сговорено. За папенькиной спиной сговорилися... Папенька
день-деньской трудится, рук не покладает... Все хочет как лучше... Всех
насквозь вижу! - крикнул вдруг тесть.
- Право, папенька... Не вы один такой...
- Не нашей он породы! - крикнул тесть.
- Папенька, вы не на службе!
- А что за служба такая? - прошептал Бенедикт.
- Как что за служба? - удивилась теща. - Ужли не знаете? Кудеяр
Кудеярыч у нас - Главный Санитар.
ПОКОЙ
На работу Бенедикт ходить бросил. А зачем? Все равно пропадать. На его
счастье, тут и лето настало, писцам отпуск вышел. А не то забрали бы его на
дорожные работы, как Праздношатающегося. Пора уж было репу сажать, да тоска
навалилась такая, что никакого прежнего к репе настроения у него не было.
Сходил в дальнюю слободу, купил у голубчиков гонобобелю. Нюхал. Не сильно
полегчало. На лежанке лежал. Плакал.
К Никите Иванычу ходил, пушкина из бревна помаленечку резал. Головка у
идола уже круглилась, большая, как котел. Унылая. Нос на грудь свесился.
Локоть торчал, как просили.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг