сначала тяжело, преодолевая вязкое сопротивление, плыл над землей, огибал
ветви деревьев, столбы, провода, поднимался выше, выше, еще выше...
Я парил над Домом, крохотным с высоты, садом, шахтой, кочегаркой со
ставком, над всем своим миром. Чем выше поднимался, тем легче становилось
лететь. И вдруг наступало, обрушивалось чувство безотчетного восторга,
абсолютного пронзительного счастья, которое высвечивало весь мир изнутри,
ласково заставляло каждую жилку трепетать в унисон какому-то невероятно
радостному чистому ритму.
Странно безлюден был этот мир во сне.
Я стал населять его. Появилась новая привычка: просыпаясь, зная уже,
что проснулся, я подолгу не открывал глаза, стараясь осознанно удержать
ощущение счастья, восстановить хотя бы часть ускользающей светлой пелены
сна, запомнить мышцами тот ликующий ритм, зацепиться за ниточку, потянуть
и распутать клубок воспоминаний и радоваться, если удавалось закрепить в
памяти то, что раньше закрепить не удавалось.
В памяти, подобно островам из глубины океана, рождались, казалось,
навсегда утерянные подробности.
Запахи моего мира, всегда цветные: блекло-голубой, трепетный - ночные
фиалки по вечерам во дворе; табачный, сизый и стойкий, щекочущий ноздри -
дед; неуловимая радуга аромата, от которого хочется тихо плакать - мать...
Наплывами из летней кухни - густые сладковатые волны. Варится
кукуруза.
Кукурузу варили в большой зеленой выварке с отбитой ручкой,
перекладывали початки зелеными листьями. Оттого и запах. Она варилась
нестерпимо долго, зато потом - обжигающий пальцы ароматно парящий початок,
посыпанный крупной солью.
Никогда я не ел ничего вкуснее!
Соседка кричит на своего сына: <Усэ высасуй, бисова дытына, усэ! Там
вытамын!>
В углу веранды горой - арбузы... нет, не арбузы, этого слова я тогда
не знал, знал другое, сахаристо-крупчатое на изломе, истекающее сладким
соком, - кавуны. Потом их уберут в погреб, в песок и опилки, чтобы
доставать по одному каждое воскресенье, до весны. А пока они горбятся в
углу веранды под брезентом. Над одним, откатившимся в сторону и
треснувшим, лениво кружат осы.
А утром я шел в осточертевшую школу, безуспешно дрался, терпел
насмешки и знал: я не такой, как все. Они живут только здесь, а у меня
есть еще и другой, мой собственный, совсем не похожий на этот мир. И
верил: наступит день и из моего мира прилетит самолет, сквозь торосы
пробьется собачья упряжка, покажутся на горизонте алые паруса, и тогда,
стоя на палубе, поправляя летный шлем или поглаживая вожака упряжки, я
прокричу им всем, оставшимся на берегу или за кромкой летного поля: не
такой, как все!
...Их было трое. Они преследовали меня везде, просто так, из
непонятной детской жестокости, потому что я не был похож на них. В школе,
в спортзале, в парке. Валерик, Серый и Кондер.
Валерик больно толкнул в плечо.
- Деньги. Ты обещал нам, скажешь нет?
Серый, прилипала и слабак, тут же подхватил:
- Обещал, обещал, не отнекивайся!
В ладошке, сразу вспотевшей, зажата горстка медяков, сэкономленных на
завтраках, а в лавке как раз появился нужный моторчик для лодки. Будь
Серый только один, с ним можно было бы справиться. Будь он с Валериком,
можно было бы убежать, но рядом переросток Кондер...
Провалиться сквозь землю, испариться, исчезнуть, только бы их не было
рядом!
Когда же, когда наконец прилетит самолет и почему так долго нет на
горизонте парусов?!
Я зажмурился и шагнул вперед: будь что будет!
Шагнул раз и другой, и еще раз шагнул по усыпанному крупной галькой
берегу, пока не услышал над ухом насмешливый голос:
- Не споткнись, приятель!
Не было Валерика, Серого и Кондера. Не было ненавистного чужого
города, задыхающегося от липкой жары. Было море и причал, терпко пахло
водорослями, поскрипывал снастями бриг <Летящий>, матросы катили по
сходням бочки с китовым жиром, и веселый шкипер в зюйдвестке, перегнувшись
через фальшборт, крикнул:
- Эй! Не хочешь ли пойти в юнги, приятель?
Хотел ли я?! Господи! Конечно же, я хотел!
И все было так, как я хотел. Был карнавал в Заветном Городе, и
сильный верный друг - Варланд, и ветер надувал паруса. А когда вернулся
домой, выяснилось, что деньги у меня все-таки отобрали, но было не жаль. У
меня появилось другое богатство - Дремадор.
А потом появилось еще одно.
Я не знал, где она живет и как ее зовут. Я звал ее Вероника.
Мы встречались в парке, там, где крутой мостик с резными перилами, и
лебеди скользят по тихой воде. Я не помню ее лица, только запах духов,
взмах руки и развевающиеся на ветру волосы.
Может быть, она жила в соседнем доме, а может быть, она мне
приснилась. Или я встретил ее в Дремадоре и она просто стеклышко в моем
калейдоскопе.
Потом мне хотелось думать, что приснилось.
Я делился богатством, брал ее с собой в Дремадор. Или она брала меня
с собой. Какая разница? Мы крутили калейдоскоп, и миры кружились вокруг
нас в разноцветном хороводе, и пушистые волосы щекотали щеку, невесомые
ладони лежали у меня на плечах...
Когда боишься потерять, теряешь непременно.
- Кондер! Ты погляди-ка, кто здесь! Нет, Кондер, ты погляди!
- А ничего киска. В самом соку. Дай-ка я тебя потрогаю.
Валерик, Серый и отбывший срок Кондер. Осеклась музыка. Мир сжался до
размеров крохотной пустой площадки в темном парке.
Может быть, так:
...я выхватил шпагу. Граф Валерик не успел отразить молниеносный
выпад и с проклятьями рухнул на каменные плиты. Негодяй Кондер, угрожающе
ворча, отступил.
- Мы еще встретимся, - пообещал он, скрываясь в подворотне.
Или так:
... - Сударыня, дорога каждая минута, бегите! Я их задержу!
Не знавший хлыста породистый скакун возмущенно заржал, почувствовав
увесистый удар, взял с места в карьер и скоро скрылся за поворотом, унося
свою драгоценную ношу.
Я проверил затравку на полках пистолетов и стал ждать.
Или так:
... - Тебе это дорого обойдется, парень!
Я уклонился, и удар пришелся в плечо. От ответного хука Валерик
перелетел через стойку и нашел приют среди ящиков с виски, где уже лежал
Серый. С Кондером пришлось повозиться, он был здоров, как племенной бык на
ранчо Кривого Джека.
- Запиши на мой счет, - бросил я через плечо, когда все было кончено.
Не так. Все не так.
Я просто сбежал в Дремадор. Один. Я не мог до нее дотянуться. Ее
закрывала от меня спина пыхтящего Кондера, а Серый и Валерик держали меня
за руки.
Я вернулся. Конечно же, я вернулся. Туда или не туда, не знаю, но
Вероники я больше нигде не встречал. Кто-то сказал, что склянка с
диэтилдихлорсиланом была полна, а от органических ядов не спасают.
Такие дела.
А потом понеслось, закружилось. Я швырял себя из мира в мир, чтобы
найти, забыть или забыться. Чтоб поняли - но кто? или понять - но что? Но
время шло, кружились миры, и я вдруг почувствовал, что число миров, в
которые я могу попасть, стремительно сокращается, и все чаще я оказываюсь
в том невероятном и страшном, которого не может, не должно быть, но он
есть и я его боюсь.
- Варланд! Прекрати, Варланд, хватит!
- Да, - сказал Варланд, - хватит.
Он собрал меня, разодранного в клочья, усадил на табурет.
- Хватит, - повторил он. - Порота Тарнад сегодня утром на кухне был
прав: пора выбирать, сколько ж можно? Мы все жаждем прекрасного, но что
делать с тем ужасным и грязным, что в нас есть? Мы ищем лучшего из миров,
но как быть с тем худшим, из которого бежим? Но выбор, выбор есть всегда:
стать Вечным Странником и раз в году быть желанным гостем Заветного
Города, или...
- Или? - как эхо повторил я. - Или что?
Варланд усмехнулся.
- Все вокруг тебя - это ты. Все вокруг меня - это я.
- Ну и что? - нетерпеливо сказал я, раздражаясь от его туманной
манеры выражаться. - Что с того?
- Нет других миров, кроме тех, которые мы создаем. Ты бежишь из
одного мира, и попадаешь в другой, но тот, другой, тоже создан тобой!
Я начал понимать, ясности еще не было, но где-то вдали забрезжил
огонек.
- А люди? Те люди, что вокруг меня?
- Это тоже ты. Всегда ты и только ты. Это зеркало, в котором ты
видишь свое отражение. Есть миры, в которых ты даришь, и есть те, в
которых ты отбираешь, предаешь и спасаешь, убегаешь и догоняешь.
- Значит, есть мир, в котором Вероника...
- Да, - сказал Варланд. - Конечно, есть.
- А ты? Кто ты?
- Вечный Странник. Я вырвался из заколдованного круга миров. Тебе это
еще предстоит, и тогда ты будешь жить долго и счастливо, и умрешь, когда
захочешь сам. А сейчас иди и помни: выбор есть всегда.
Строфа 5
- Поздравляю, - сказал Камерзан. - Не ожидал.
- П-поздравляю, - сказал Дорофей.
Андрей тоже пожал мне руку и сказал:
- Ну, старик, от всей души! Поздравляю!
- С чем?
- Ишь, скромник! Только что записался у Ружжо в добровольцы и еще
спрашивает!
ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ
Строфа 1
Может не сработать закон всемирного тяготения или правило буравчика,
может отказать закон больших чисел и, зачеркнув пять из тридцати шести,
зачеркнешь нужные пять из тридцати шести, может отказать и не сработать
все, что угодно, кроме закона вселенского ехидства. Его формулировка, как
и все гениальное, проста: если неприятность может случиться, она
непременно случится. И заветная карточка с выигрышными номерами почему-то
оказывается неотправленной, молоко закипает именно в тот момент, когда
звонит телефон, а привычный и надежный кухонный кран вдруг превращается в
гейзер, окатывает новое платье ржавой водой и лихо разделывается с
несмываемым заморским макияжем, превращая лицо в подобие ритуальной маски
тасадай-манубе.
Мокрая с головы до ног, я несколько секунд ошеломленно наблюдала за
весело фыркающей струей, пока не сообразила, что от хрестоматийной
ситуация отличается тем, что есть только одна труба, из которой вытекает,
и ни одной, в которую бы втекало, так что при пассивном отношении к делу
кухня очень скоро превратится в бассейн.
Я сделала первое, что пришло в голову: попыталась заткнуть отверстие,
образовавшееся после предательского отваливания крана, пальцем. Это было
ошибкой. Толстая струя, бьющая в потолок, распалась на множество тонких,
бьющих во все стороны разом.
В качестве затычки я по очереди испробовала катушку ниток, крышку от
чайника и половую тряпку, пока не вспомнила, что где-то на трубе есть
такая маленькая штучка, которой воду можно перекрыть. Я принялась
лихорадочно разбирать завал молочных бутылок под раковиной, обнаружила
наконец краник, еще не веря в успех, повернула его, и гейзер опал.
Минут десять ушло на то, чтобы развесить мокрое платье и с нервным
смешком уничтожить остатки макияжа. Оставшись в одних трусиках, я еще
минут сорок собирала тряпкой воду, а когда смогла со стоном разогнуться,
времени оставалось ровно столько, сколько необходимо для переодевания
манекенщице за занавесом подиума Колонного Дворца Совета Архонтов, когда
на просмотре новых моделей купальников присутствует супруга басилевса.
Я натянула нелюбимый - потому что колючий - свитер, втиснулась в
джинсы - отлично сели после стирки! - массажкой разодрала то, что еще
недавно было модной прической, и вылетела из квартиры, решив лицо
нарисовать по дороге.
- В редакцию <Вечернего Армагеддона>, - выдохнула я, устраиваясь на
заднем сиденьи.
Извозчик, здоровенный детина, на плечах которого трещала по швам
моднейшая заморская куртка, молча покачал головой.
Вот еще новости! Я наклонилась вперед, прочла надпись под фотографией
на панели и, чертыхаясь в душе, проворковала:
- Давид Голиафович... Дэвик, очень нужно.
Извозчик поправил зеркальце, я улыбнулась и поправила челку. Он
хмыкнул. Целый табун лошадей заржал. Экипаж тронулся.
И вот теперь можно было достать косметичку и заняться фасадом. О,
дьявольщина! Как я могла забыть?!
- Отбой! Поворот на месте кругом! Дэвик, милый, на площадь
постоянных, в Институт, пожалуйста.
Что прошипел сквозь зубы извозчик, я благоразумно решила не
расслышать.
Малыш Роланд, мой горе-помощничек, уже ждал в крохотной забегаловке
неподалеку от Института, известной тем, что хозяин, безрукий и безногий
инвалид, заставлял посетителей самих варить себе кофе.
- Шеф-академик послал меня в далекое далеко, - сообщил Малыш Роланд.
В далекое далеко его посылали редко, поэтому реакция Малыша была
болезненной.
- Всего-то?
Я уселась в кресло и закурила.
- Брось хандрить и свари кофе. Еще какие хорошие новости?
Малыш Роланд тяжело встал со стула и отправился в угол, где на
маленьком столике стояла спиртовка, дже зва, сахарница и несколько чашек.
На его спине под рубашкой перекатывались могучие мышцы, словно он махал
ломом, а не отмеривал крохотной ложечкой кофе. Глядя на него, я вдруг
почувствовала жалость, смешанную с изрядной долей презрения.
- Ты со спины похож на извозчика, который вез меня сюда. Тот тоже,
наверное, культуризмом тешится.
- Атлетизмом.
- А-а, не все ли равно, - небрежно отмахнулась я и быстро перебила
собравшегося возмутиться Малыша. - Вари-вари, опять убежит.
Мне захотелось его позлить. Люблю злить громадных мужиков.
- Слушай, а почему это чем мужик здоровее, тем им легче управлять?
- Ты это о чем? - подозрительно спросил Малыш, разливая кофе.
- Так просто. - Кофе был отвратительный. - Ну и гадость... Ты когда
научишься?
Малыш Роланд обиделся.
- На тебя не угодишь. У тебя комплекс. Мужикомания. Что бы мужик не
делал - все плохо. Разбавить?
- Не надо. Ни разбавлять, ни угождать. Знаешь, что сделал бы на твоем
месте настоящий мужик? Со словами <Не нравится - вари сама> отобрал бы у
меня чашку и выплеснул, - я шлепнула по протянувшейся руке. - Без
подсказки надо, не маленький. Так какие же новости?
Малыш оживился. Парень он неплохой, и с моей стороны, конечно,
большое свинство в качестве пробного камня бросать его во всякие
сомнительные болота.
- Значит, так. Завтра без двадцати восемь черные совместно с Дружиной
собираются устроить погром.
- Знаю. Дальше.
- В совете басилевса готовится какой-то странный законопроект...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг