тьфу, пропасть, язык не поворачивается! Басилевс теперь у нас, вот! В
точности, как у заморцев, пропади они пропадом.
По-военному безыскусная болтовня эта изрядно мне надоела, а проклятия
заморцам вызывали раздражение сродни чесотке, потому что в существование
заморцев я никогда особо не верил. Как-то не доводилось мне видеть заморца
живьем, а все рассказы о заморских странах воспринимаются как сказка.
Красиво, но не бывает.
Я пробормотал вежливо-неразборчиво в том смысле, что как-нибудь все
образуется и украдкой глянул на часы. Уже можно было идти без опасения
нарваться на Мальчика-с-пальчик.
- Плюну на все и пойду! - объявил дед Порота. - Хоть бы и в Дружину.
Должен же кто-нибудь порядок навести.
Дружина - это что-то новенькое, но деду Пороге наверняка подойдет.
Сколько ему, собственно, лет? - подумал вдруг я. Сорок, пятьдесят,
семьдесят? Коротко постричь, сбрить эту дикую скифскую бородищу...
Десантные высокие башмаки, маскировочную камуфлу, ремень потуже... Ничего
себе будет вояка.
- А возьмут в Дружину?
Дед Порота обиделся.
- Кого ж брать, как не меня? - Он поддернул рукав, утвердил на столе
жилистую ручищу с внушительным кулаком. - Попробуем?
А ведь он, точно, он тогда был со скифами. И кулак этот преотличнейше
мне знаком.
- Не хочешь? То-то же! - хмыкнул довольно дед Порота. - Не возьмут!
Пусть только попробуют! Уж мы наведем тут порядок, не в таких местах
наводили. Порядок, он порядок и есть. Первым делом в военных комиссиях
поможем, призыв обеспечим, гадам всяким хвост прищемим, а там и еще
кой-какие задумки имеются... Это вы, молодежь, все сомневаетесь да языками
треплете, лишь бы не делать ничего. Нам же сомневаться некогда, мы жизнь
прожили. Ты вот тоже хорош: сидишь тут, заболтал меня совсем, а там,
небось, работа стоит. Не так, скажешь?
- Уже иду.
Я выбросил окурок за окно, спрыгнул с подоконника и зашкворчал от
пронзившей все тело острой боли.
- Э-э-х! Молодежь, молодежь, все-то у вас через афедрон
проистекает... - Дед Порота сгреб меня в охапку, усадил на табурет: -
Давай сюда ногу. По девкам, небось, шлялся?
Пока он сильными пальцами мял мне щиколотку, я мужественно мычал.
- Легче, легче, не зажимайся! Не зажимайся, кому говорят! В-о-т!
Молодцом. Жениться тебе надо, парень, вот что я скажу. Сколько ж можно
кобелировать. Так никогда до мужика не дозреешь, всю жизнь в пацанах
пробегаешь. Ого! Гляди, что полетело! - удивился он, а когда я поддался на
уловку и глянул в окно, резко дернул.
В щиколотке хрустнуло. Я взвыл, потому что...
Ортострофа 1
...звенит смех Вероники, загорелая, гибкая, она убегает от волн,
сбивает ладонями их белопенные верхушки, а рассыпавшиеся по плечам волосы
пахнут морем и солнцем, и вся она пахнет морем и солнцем, соленые брызги
на податливых губах, пустынная подкова пляжа, удивленно-счастливый шепот,
прикосновение прохладных пальцев, благодарный стон, и в высоких стаканах
на столике под полосатым тентом не растаяли прозрачные айсберги.
Вероника...
До боли реальные воспоминания о том, чего не было.
Воспоминания о том, что будет или могло быть, а пока...
...похожая на колючую проволоку трава ломается с хрустом под
башмаками, рассыпается в пыль, от которой першит в горле, глаза слезятся и
постоянно хочется чихать.
Замор.
Стало быть - замор.
Будь проклят - замор!
Вылинявшая, мокрая от пота камуфла липнет к спине. Ремень автомата с
каждым шагом все сильнее врезается в плечо, тянет, гнет книзу.
Сбросить его!
Бесполезное в заморе оружие грохается на землю.
Не забыть бы подобрать на обратном пути.
А вот клинок - двумя руками и покрепче.
И по инструкции - горизонтально перед собой.
И по инструкции - чутко прислушиваться к ощущениям в руках.
И по инструкции - корректировать направление на центр замора,
отклоняясь на несколько шагов то в одну, то в другую сторону.
Когда мозги плавятся, надежда только на вколоченную в них инструкцию.
Не расслабляться, не дать замору поймать себя фальшивыми
воспоминаниями, предательски красивыми и желанными, как тихая улыбка по ту
сторону свечи. Думать о чем-нибудь простом и надежном. Об инструкции по
вычислению размеров аномальных областей, попросту, заморов. По пунктам.
Пункт первый, пункт второй, пункт третий...
И затихает смех Вероники и шорох волн, смывающих на изумрудном песке
следы, которых там никогда не было. Громче хруст травы, бурая пыль
забивается под камуфлу и в башмаки, жжет кожу, шершавеет язык, клинок
тяжелеет.
Атака замора не удалась, медленными и неопасными становятся мысли.
Сунуть сопревшие ноги в таз с водой, откинуться на лавке, банка пива
в одной руке и сигарета в другой, отсохнуть полчасика, а кто-нибудь из
салажат уже форму надраит и положит аккуратной стопкой рядом на лавку и
уйдет на цыпочках, чтоб не потревожить и не схлопотать по ушам. А потом
под душ. И состричь ногти, побриться и к Витусу в кантину, и отыграть свой
нож, отличный нож, доложу вам, ребята, старой ручной работы,
сбалансированный, с рукояткой из кожи клювана, и выпить за тех, кто не
вернулся из рейда, и за то, что, хвала Предыдущим, не гробанулись на этот
раз, вовремя Малыш Роланд неладное почуял, вот уж у кого чутье! И еще
выпить, и отбить какую-нибудь девицу у задастых штабистов, и пить, пока
она не станет красивой и куда-нибудь денется, вечно они куда-то деваются,
стоит им стать красивыми, а когда Витус закроется, взять у него с собой, и
не дать Малышу Роланду влезть в безнадежную драку и орать во все горло, до
хрипа, и если в патруле будут салаги и начнут рыпаться, вмазать им по
зубам, а если ветераны - дать отхлебнуть, потому как они свои парни и
понимают, зачем пьют после рейда.
Чтоб не свихнуться, вот зачем.
Чтоб не озвереть, не провонять псиной и не начать крушить черепа
своим, и чтоб свои не пристрелили из жалости.
Чтоб не забыть, что кроме этого мира есть другой, где не нужно стричь
ногти по два раза на день, где в чистом стакане позвякивают льдинки, и
смеются девушки, и следы на изумрудном песке ведут в кружево прибоя...
Вероника...
Будь проклят - замор!
Строфа 2
...взорвалась притухшая было боль, ослепила и рассыпалась
фейерверком.
- Да ты никак сомлел, парень! Очнись, ну очнись же!
Дед Порота совал мне под нос какую-то вонючую дрянь. Я поглубже
вдохнул. В голове так просветлело, что из глаз брызнули слезы и волосы на
макушке встали дыбом.
- Все, - слабо прошептал я. - Хватит, дедушка, хватит.
- Ну народ пошел хлипкий, ну народ! - озабоченно бормотал дед Порота,
чувствительно шлепая меня по щекам. - Я вот помню, меня так один палицей
угостил по шишаку... Нога-то как?
Я осторожно пошевелил стопой. Все в порядке, работает, будто и не
болела никогда.
Волновало другое: мой Дремадор. В нем сотни миров, но я все чаще
попадаю в тот, который нравится мне меньше других. Нет, это слишком мягко.
Я терпеть его не могу, потому что он слишком похож на тот, в котором я
живу.
И уже на улице я сообразил, что подсовывал мне под нос дед Порота.
Помет клювана, сильнейшее лечебное снадобье.
А клюваны водятся там же, в ненавистнейшем из миров.
Строфа 3
А в Новом Армагеддоне, бывшем Парадизбурге, все было как всегда.
Транспаранты на стенах призывали построить, разрушить и построить
заново, чтобы было что разрушать.
Вокруг универмага кольцом замкнулась очередь. Первые, купив, тут же
пристраивались в хвост, потому что в одни руки по три штуки, а запас
карман не тянет.
Пока я дошел от улицы Святого Гнева до проспекта имени Благородного
Безумия, меня трижды записали в партию зеленых, дважды в партию клетчатых,
а упитанный молодой человек в черной до колен рубахе, подпоясанной витым
шнурком, и яловых сапожках, пристально вглядевшись и поигрывая топориком,
выдал мне орластое с золотом удостоверение и сказал, что завтра в семь
сорок все наши собираются в трактире <Под лаптем> и идем громить.
На площади перед Институтом под бюстами постоянных Планка, Больцмана
и гравитационной после интервью с телевизионщиками мирно закусывала
компания голодающих девиц из Союза обнаженной души, тела и мыслей. На
аппетитные тела, тщась разглядеть душу и приобщиться к полету мыслей,
глазели из окон сотрудники Института.
Мальчик-с-пальчик если и встречал зорьку на номерах, засаду свою уже
покинул, так что первым, кого я увидел в Институте, был Лумя Копилор, с
поясным кошельком, похожий на беременного кенгуру. Подпрыгивая и
размахивая руками, Лумя безуспешно пытался прикрепить на доску объявлений
большой лист ватмана. Я никогда не мог сосчитать, сколько у него рук, но
сейчас ему их явно не хватало. Лист норовил свернуться в рулон, и это ему
удавалось.
- Пободи, - пробулькал Лумя, не разжимая зубов. - Кбай подебды.
- А?
- Кбай подебды, дебт дебя подеби!
Лумя поперхнулся, дрыгнул толстенькой ножкой, потом выплюнул что-то
на одну из ладоней и ясным голосом сказал:
- Мать твою! Проглотил, кажется.
Шевеля пухлыми губами, он пересчитал на ладони кнопки и удрученно
сообщил:
- А брал десять. Будешь должен.
Проглоченная кнопка огорчила его из соображений меркантильных, а
вовсе не гастрономических. Как-то я был свидетелем, как Лумя съел на спор
чайный сервиз вместе с серебряными ложечками и лопаткой для торта. Что до
кнопки, так это ерунда, на один зуб, не будь они таким дефицитом в
Институте, а ко всяческому дефициту Лумя уважением исполнен трепетным.
Совместными усилиями непокорный лист был обуздан, и на нем
обнаружился выведенный каллиграфическим луминым почерком текст: <1.
Феномен замора. Лекция профессора Трахбауэра. 2. Сообщение военного
комиссара Ружжо. 3. Единодушное выдвижение Л. Копилора в депутаты Советы
Архонтов>.
- Разве он не помер? - удивился я, имея в виду не бессмертного
комиссара Ружжо, а профессора Трахбауэра, портрет которого в траурной
рамке своими глазами видел в газетах.
Лумя фыркнул.
- Конечно помер. Так ведь это когда было! Потом он передумал. Во
такой мужик! - Лумя оттопырил большой палец на одной из рук, а тремя
другими схватил меня за плечи и горячо зашептал, подмигивая и озираясь:
- Я его в аэропорту встречал, потом в гостиницу отвозил, сам
понимаешь, больше некому. Среди ночи с постели подняли. Девочка была -
класс! Потом познакомлю, скажешь - от меня. Лумя, говорят, надо! Ну ты
ведь меня знаешь...
Лумю Копилора я знал преотлично. Был он лжив, нечистоплотен с
женщинами, предавал друзей и никогда не отдавал долги, но была, была в нем
какая-то гипнотическая липкая сила и от женщин он редко слышал отказ, а
друзья отдавали ему последние гроши. И, зная все это, я осторожно
попытался высвободиться, но не тут-то было. Моих двух рук против его - уже
шести - не хватило. А Лумя кружил, плел, заплетал меня в кокон.
- ...рад, говорит, с вами познакомиться. Большая, говорит, честь для
меня. По глазам вижу - честнейший вы человек. Скоро на таких бо-о-льшой
спрос будет, так уж вы, говорит, своего не упустите. Вот сейчас, пока мы с
вами, как у нас, заморцев, говорят, в четыре глаза...
- Так он из заморцев? - удивился я.
- Спрашиваешь!
- А переводчик?
Лумя оскорбился.
- Фу! За кого держишь? Так разве ты забыл, что я по-заморски лучше,
чем на родном?! Их-либе-дих-фак-юселф-гибен-зи-алиментара-пыне-твою-флорь!
Чувствуя, что слабею, я постарался улизнуть в Дремадор, бросив себя
здесь на съедение, но то ли плохо старался, то ли момент был упущен, то ли
Лумя был вездесущ.
И тогда я сдался, начал впадать в летаргию, веки стали тяжелыми и
закрылись. Лумя оплел меня уже в несколько слоев. Желудочный сок впрыснут,
жертва начала перевариваться и скоро будет готова к употреблению.
А Лумя журчал и журчал, ткал свою липкую паутину.
- ...и по всем, говорит, расчетам начнется это у вас. Случаи с
нестартовавшими ракетами указывают безошибочно... Сначала встанут все
атомные станции, потом заглохнут реактивные двигатели... тогда они и
появятся, морды длинные, собачьи, шерсть жесткая. Какие-то двое, Квинт и
Эссенция, они знают, в чем тут соль...
- Лумя, милый, - донесся до меня мой расслабленный голос из глубины
кокона. - Отпусти меня на волю, не бери грех на душу. Все, что надобно,
все сполню. Отпусти, родимый.
- Совсем другой теренкур! - обрадовался Лумя. - Я всегда говорил, что
с тобой можно иметь дело, хоть ты и не от мира сего. Так бы сразу и
говорил, что, мол, можешь, дружище, на меня рассчитывать, весь я, Лумя, в
твоем полном распоряжении, а то мямлишь, как... Дело, собственно,
плевое...
Я потряс головой, напрягся и - о, чудо! - путы ослабли.
- Нету, - твердо сказал я. - Ты мне еще четвертак должен.
Лумя весело рассмеялся, хлопнул себя по бокам и сказал ласково, как
ребенку:
- Глупенький. Тебе деньги скоро все равно не понадобятся, я у Ружжо
списки видел. Перейдешь ты, сударь мой, добровольно на казенный кошт, а
когда вернешься, я тебе все сразу и отдам с учетом инфляции, девальвации и
конверсии. Но это все ерунда, не про то. - Лумя пригорюнился, покачал
головой. - Сердце, сердце у меня болит за тебя. За то, что ты по своей
простоте и политической девственности коллектив подвести можешь. Видишь,
что здесь написано: <Единодушное выдвижение>, так? Кто объявление вешал?
Все знают, все видели, мы с тобой его вешали, верно? И представь, какой
будет для тебя позор, если вдруг окажется, что выдвижение не единодушное,
если ты вдруг по ошибке, без злого умысла проголосуешь не так, как надо,
а? Я и не представляю, как ты жить дальше сможешь, как в глаза людям
смотреть...
- Лумя, - тихо, но твердо сказал я. - Ламбада.
Лумя окаменел.
Пока окаменевший Лумя Копилор со скрипом поворачивался, провожая
взглядом недостижимую свою мечту, от которой не слышал ничего, кроме
<нет>, - директорскую секретаршу Сциллу-ламбаду, прозванную так за
головокружительную амплитуду бедерных колебаний, я сбросил с себя остатки
кокона и ретировался с максимально возможной скоростью, так и не выяснив,
о каких списках говорил всезнающий Лумя и почему мне скоро не понадобятся
деньги.
Впрочем, мне было все равно.
Строфа 4
Где-то на подстанции запил дежурный электрик, энергию отключили, и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг