Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
    Сзади рявкнул клаксон, я отскочил в сторону, споткнулся  о  чью-то
надежду и упал. Мимо пролетел кто-то одетый в белые  "Жигули"  девятой
модели. Кажется, это был Марк Клавдий Марцелл.  Следы  Вероники  пылью
поднялись над дорогой  и  щекотали  ноздри.  Я  чихнул.  Марк  Клавдий
Марцелл обдал меня напоследок облаком едкого презрения  и  скрылся  за
поворотом.
    В следующее мгновение я обнаружил себя  несущимся  в  ту  сторону,
где, удаляясь, звенели и звенели колокольчики вероникиного смеха,  еще
слышные за ревом мотора.
    Сразу за поворотом начинался  спуск.  У  подножия,  растопыренными
руками загораживая мне путь, стоял этот модный бело-жигулевый тип.
    Мне некогда было разбираться, Марк Клавдий  Марцелл  это  или  кто
другой. Мне преграждали путь, и этого было достаточно. И смех Вероники
был уже едва различим.
    Лишь  секунду  помедлив,  я  плотнее  нахлобучил  гривастый  шлем,
перебросил тяжелое копье с руки на руку и ринулся вниз, все быстрее  и
быстрее, разгоняясь на крутом  склоне  холма,  и  скоро  ноги  уже  не
успевали за стремительным движением вперед  закованного  в  сверкающую
медь туловища, и вот тогда...
    ... родился вопль.  Шестьдесят  глоток  одновременно  извергли  из
глубин  существа  оглушительное   "И-а-э-х!"   Живой   таран-черепаха,
шестьдесят человек, по шесть в  ряд,  сверху  и  с  боков  прикрывшись
щитами, в середине сосновое бревно, летел к воротам.  И  уже  не  было
мыслей, не было боли, было  одно  стремление,  одна  страсть:  бежать,
орать, добежать, протаранить ворота, а уж там...
    До судорог в скулах желанное там!
    Вперед и быстрее,  сквозь  ливень  стрел.  Кто  упал,  тот  погиб.
Желанием ты уже там,  за  стенами,  так  добеги  до  себя!  Нет  силы,
способной остановить лавину железа и страсти.
    С  оглушительным  "И-а-э-х!"  черепаха  врезалась  в  ворота,  они
затрещали, но выстояли. И еще раз "И-а-э-х!", и еще, но уже слабее,  с
каждым разом слабее. А сверху, со стен, -  возмездие:  камни,  горящие
клочья, кипящее масло, помои.
    Черепаха распалась, кричали раненые, живые искали пути к спасению.
Прижавшись к стене, можно  было  уберечься  от  камнепада,  но  масло,
кипящее оливковое масло доставало и  здесь.  Те,  у  кого  не  хватило
выдержки или сообразительности,  выбегали  на  открытое  пространство,
устремляясь к лагерю, и падали, пораженные в спину меткими защитниками
стен.
    Я остался один. Я бился с воротами,  честная  схватка  -  один  на
один.
    Я ломился в ворота и чувствовал - поддаются! Я был уже там, мщение
обидчику и жажда  забрать  свое,  но  забрезжила  вдруг  предательская
мыслишка - дальше что, приятель? - и обрушилась тотчас боль обожженной
маслом кожи, заныли уши, и ворота отбросили меня прочь.
    Я вжался в крохотное углубление в стене. Не я вжался, тело, так не
вовремя вспомнившее о себе, искало эту спасительную щербину в каменном
монолите и нашло, и вжалось, растеклось, слилось со стеной,  и  только
потом все это отметил рассудок.
    Я скорчился в  три  погибели  и  прикрылся  щитом.  Сверху  что-то
ударило, придавило.
    Только бы не масло. Только бы не заметили.
    Меня не заметили.
    Немного погодя я осторожно выглянул из-за щита. От четырех лохосов
гоплитов, составивших мою черепаху, в  живых  осталось  всего  ничего.
Большая   часть   храбрецов   полегла   перед   воротами,    несколько
счастливчиков, бросив оружие, чесали во все лопатки по  направлению  к
неподвижно застывшим в боевом порядке фалангам.
    Вслед им неслись хохот и проклятия.
    Крепкостенная выстояла.
    Я ожидал, что с минуты  на  минуту  распахнутся  Скейские  ворота,
пенным гребнем на волне  выплеснется  на  равнину  свирепая  геренская
конница, а следом и сама волна накатится - беспощадные эфиопы Мемнона,
кавконы, куреты, страшные в рукопашном бою рдарданцы...
    Но время шло, утих  шум  на  стенах,  дрогнули  фаланги  в  долине
Скамандра, смялся сверкающий строй,  и  солнце  долго  еще  играло  на
шлемах уходящих за холмы, к лагерю, воинов.
    Звезды высоко - не достать. Ворота крепки - не сломать. Чем дальше
я ухожу от них, тем они крепче. Кто-то смотрит со стены мне  в  спину.
Удивительно знакомый кто-то.  И  чувствуя  затылком  этот  взгляд,  я,
оплеванный, ошпаренный, ушибленный, пружиню шаг и расправляю плечи.
    Бегство? Какое бегство, просто я тут, ну, скажем, прогуливаюсь.
    И все равно паршиво.
    - Ты трус, приятель, - говорю я себе.
    - Вовсе нет, - возражаю я. - Почему обязательно трус? Нужно иногда
останавливаться и думать. Должен же быть предел безумствам.
    - Ступил на дорогу - иди до конца.
    - А стоит ли идти до конца, если на полпути усомнился в цели?
    - Прекрати. Словоблудом ты всегда был изрядным.
    Меня на эту удочку не поймаешь, перед кем другим распинайся. Нужно
дойти до конца хотя  бы  затем,  чтобы  подтвердить  или  опровергнуть
сомнения.
    - Не знаю, не знаю. Каждую вещь нужно покупать за ее цену.
    - Трудно мне с тобой будет, приятель.
    - Не нравится - не ешь.
    Стены отдалялись, и  я  едва  сдерживался,  чтобы  не  побежать  к
виднеющейся на побережье цепочке костров.
    Стены отдалялись, и я едва сдерживался, чтобы не повернуть обратно
и не грохнуть в последний раз кулаком в ворота - вдруг отворятся?
    Стены отдалялись, и я едва  сдерживался  от  узнавания  того,  кто
смотрел мне в спину.
    Я вспомнил, как зимой мы зайцами ехали с Вероникой  в  автобусе  и
целовались на задней площадке. В кратких перерывах - на  один  вдох  -
она спрашивала: "А вдруг контролер?", а я касался ее ресниц  своими  и
уверенно отвечал: "Отобьемся". И не брать  билет  стало  делом  чести.
Только контролер в самом деле появился.
    - И ты заплатил штраф?
    - Не драться же мне с той свирепой бабищей. Всякая  категоричность
- признак ограниченности. Понял?
    - Твой идеал - манная каша до горизонта?
    - Заткнись!
    Я заткнулся и пошел дальше. Тяжелое  копье  бесполезно  оттягивало
руку, я зашвырнул его в темноту. Следом отправился пятислойный щит,  и
едва не снес голову возникшему из темноты кентавру Василию. Василий не
обиделся. Был он тих, задумчив и пах дезодорантом. Он молча пожал  мне
руку и пошел рядом, изредка передергивая плечами и  хлеща  хвостом  по
крупу.
    - Только пыль из-под копыт, - бормотал он. -  Только  пыль  из-под
копыт... Не  понимаю,  решительно  не  понимаю.  Я  хотел  сделать  ее
крылатой. Я уговаривал ее и уговорил, она согласилась. Я - кентавр,  а
она обыкновенная  кобылица,  этого  бы  не  поняли.  Пусть  знаменитых
кровей, но - обыкновенная. Кентавр  и  крылатая  кобылица  -  это  уже
что-то... Ты меня понимаешь? Я купил самые лучшие крылья, какие только
можно  найти.  Достал  у   спекулянтов   супер-клей   "Момент"   фирмы
Хейнкель... В  последний  момент  она  взбрыкнула  своим  божественным
крупом и ускакала. Только пыль из-под копыт бескрылой лошаденки...
    Я ожидал чего угодно, но  чтоб  Василий,  хронический  холостяк  и
выпивоха,  любитель  едко  комментировать  ритмическую  гимнастику   и
синхронное плавание...
    - Что вы всё Василий да Василий! - обиделся кентавр.  -  Особенный
я, что ли? Не такой, как все? У Василия тоже есть  сердце...  Ах,  эти
бабки, высокие стройные бабки, этот  дерзкий  изгиб  шеи,  шелковистый
теплый круп, горящие глаза, эта пеноподобная грива и хвост...
    Он глухо то ли замычал, то ли зарычал и  ударил  себя  кулаком  по
лбу:
    - Но ведь бескрыла! Бескрыла!
    - А вдруг  еще  отрастут?  -  неуверенно  предположил  я.  Василий
возмущенно фыркнул, топнул, брызнули из-под копыт искры!
    - Отрастут! Как же, жди! Скорее я начну жрать  сено!  -  Он  вдруг
резко остановился, схватил меня за  локти,  подтащил  к  себе  и  -  с
мольбой проговорил: - Ты скажи, скажи мне, почему мы всегда  любим  не
таких, как мы сами? Почему мы всегда видим их  не  такими,  какими  их
видят другие? Ты скажи мне...
    Что я мог ему сказать? Я и сам не знал. Василий понял.
    - Да что там говорить. Не о чем говорить, - сам себя  оборвал  он,
оттолкнул меня и поплелся прочь, весь как-то сгорбившись, уныло шаркая
ногами и вяло помахивая  хвостом,  в  котором,  как  всегда,  застряли
репьи.
    - Бескрыла! Решительно бескрыла. Насовсем! -  донесся  из  темноты
его безнадежный голос.
    - Два циклопа по лесу идут, один нормальный, а другой Полифем...
    - И в Киле, и в Ларисе было полегче.
    - Возьмем город - повеселимся.
    - А первый-то циклоп и говорит: все, говорит, пришли.
    - А второй: здравствуй, бабушка!
    - На печени гадал и на бараньей лопатке,  кости  раскидывал,  воду
лил, и по всему выходит - возьмем! Быть того не может, чтоб не  взяли.
Экая силища собралась! Девять  птиц  пожрал  дракон  и  превратился  в
бездыханный камень. Возьмем!
    - Скорее бы.
    В три ряда, корма к  корме,  от  Сигейского  мыса  до  Ретейского,
стояли на песке  укрепленные  подпорками  крутобокие  черные  корабли.
Бесчисленные костры раздирали пламенем тьму, отодвигая границу ночи, и
по одну сторону этой границы ссорились, ели, играли  в  кости,  точили
оружие и готовились к схватке пришедшие со мной, поклявшиеся отомстить
за мою обиду аргивяне, локры, чубатые абанты, фессалийцы,  копьеносные
критяне, а по другую... Я не решался переступить границу света и  тьмы
и сказать им... Что я мог им сказать? Что передумал? Что не  будем  мы
брать город, не за что мстить? Прав, тысячу раз прав Феогнид: "То, что
случилось уже, нельзя неслучившимся сделать". Ошибся, ребята, скажу  я
им, в горячке был, не додумал. А город, что ж город, город ни при чем.
    Та, которая за его  стенами,  будет  еще  неприступней  и  дальше,
сровняй мы стены с землей. Не те стены рушим. Такие дела.
    Это им сказать?
    Я шел в темноте вдоль кромки света. Шел, не зная куда и  зачем.  Я
знал, уже знал, что не нужно, и не знал, как нужно.
    Я услышал знакомые голоса у одного из костров и остановился.
    - Даже обладающий знанием поступает согласно  своей  природе,  ибо
поведение каждого человека зависит от влияния трех гун.
    - Быдло. Все и всё - быдло. Дай прикурить.
    - И  гуны  эти,  движущие  человеком,  -  добродетель,  страсть  и
невежество...
    - Все так, но пропорции! Пропорции! Каждая  личность  неповторима,
потому как пропорции разные!
    - Нет личностей, есть типажи. Старик Феофраст...
    - И путь разума выше  кармической  деятельности.  Нужно  искать  и
искать, но не сиюминутное, а бесконечное и вечное. Важен не результат,
а процесс.
    - Нет, ты послушай, что я  скажу,  послушай.  Сидят  два  бога  на
вершине Памира, и один говорит...
    - Драть надо! Как Сидорову козу. Кнутом и по субботам.  От  Земли,
от исконных корней нас пытаются увести, в этом все дело,  это  причина
всех бед. Но мы не позволим!  Единым  фронтом,  плечом  к  плечу,  как
былинные богатыри! А бабы, что бабы, они  силушку  любят.  Раньше  как
было? Выдали девку замуж, и не моги рыпнуться, потому -  порядок.  Это
все их штучки, абстрактное  искусство,  свободная  любовь...  Разврат!
Раскол!
    - ...а второй и отвечает: Новый Год - это  хорошо,  но  женщина  -
лучше. Проходит еще месяц...
    - Не будем корней  своих  знать,  ничего  не  будет,  растворимся,
исчезнем, погибнем. Только этого они и ждут, потому как близок срок...
    - ...и первый отвечает: женщина - это хорошо, но Новый Год чаще.
    - Быдло.
    Кто-то расхохотался хрипло, закашлялся. Звякнуло оружие.  Блеснули
в свете костра фиолетовые ногти, паучьи пальцы коснулись струн кифары,
вылетел из прокуренной глотки ломающийся куплет:

              Обгорев на кострах эмоций,
              Мы по жизни шагаем упрямо,
              Симпатичнейшие уродцы
              С перекошенными мозгами...

    - Заткнись!  -  лязгнуло   металлически,   и   дробью   посыпались
отрывистые фразы:
    - Всем проверить  оружие  и  обмундирование.  Выставить  дозорных.
Потом спать. Хватит пустой болтовни.
    Слишком   много   болтаете.   Хватит.    Говорящий    сомневается.
Сомневающийся  предает.  Обсуждать  нечего.  Мне  цель   ясна,   этого
достаточно.
    Лязганье     перебилось     другим      голосом,      бархатистым,
обволакивающе-проникновенным:
    - Цель ясна, но средства, друг мой, средства? Мы  все  целиком  на
твоей стороне, до определенного, разумеется, предела. Но средства? Она
там, за стенами, а стены неприступны. Ворота крепки и запоры  надежны.
Ты сам имел возможность в этом  убедиться.  Мы  все  пошли  за  тобой,
верные клятве, но вовсе не для того, чтобы расшибить лбы. Так  как  же
со средствами, друг мой?
    - Средство есть. Верное средство. Она сама откроет ворота...
    Я приблизился к самой границе темноты, не рискуя переступить ее, и
увидел, узнал всех, сидящих у костра.
    Вовка-йог  перебирал  четки,  Марк  Клавдий  Марцелл  -   походную
коллекцию  сердец.   Фиолетовые   ногти   нервно   потрошили   длинную
ароматическую сигарету, из точечных ноздрей выплывали аккуратные сизые
колечки. Косоворотки, положив  топорики  на  колени  и  ослабив  витые
пояски,  сидели  рядом  с  потертостями  на  покатостях  и  расписными
деревянными ложками черпали черное и зернистое, из пузатого бочонка, а
в  Голубых  Глазах  не  отражалось  пламя  костра.  Чуть  поодаль  два
поклонника высокогорной мудрости наставляли на путь истинный  травести
на пенсии. Травести болтала в воздухе ногами и мерзко хихикала.
    А над ними, у самого огня, широко расставив защищенные поножами до
колен ноги, в блестящем панцире  с  устрашающей  эгидой  на  груди,  в
развевающемся без ветра плаще,  с  зажатым  в  опущенной  правой  руке
обнаженным мечом, с пятислойным щитом, в высоком гривастом шлеме стоял
и вылязгивал слова я:
    - Она сама откроет ворота, и я знаю, как ее заставить.
    Я стоял в темноте и слушал, как я у костра излагаю план захвата.
    А потом я бтступил и пошел прочь, а я остался у костра.
    Но это был не Я. Это был - Я-штрих.
    Я уходил все дальше и  дальше  от  огней.  Туда,  где  у  подножия
многовершинного хребта стоял город, уже обреченный на гибель.
    Или же уходил не я?
    Птиц  приманивают  свистом,  рыб  -  хлебным  мякишем,  девушек  -
цветами.
    Дарите подснежники и ландыши весной, тюльпаны, розы  и  гладиолусы
летом, хризантемы осенью, гвоздики зимой.
    Не дарите часто, дарите иногда.
    Не дарите по поводу, дарите просто так.
    Не дарите помногу, веточка  сирени  окажет  достойную  конкуренцию
охапке мимоз.
    Я не понимал этих маленьких хитростей, я не любил охоту и рыбалку,
я не дарил Веронике цветов.
    Вероника любила тюльпаны.
    Нераскрывшийся бутон, оставленный на  песке  там,  где  еще  вчера
стояли корабли, был огромен. Весь город,  впрягшись  в  постромки,  на
колесной платформе тащил его к воротам.
    Ворота оказались малы, их, сняли. Часть стены пришлось разобрать.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг