Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
Аппарат у постели Галины Зиновьевны бесстрастно, вкрадчивым голосом начал
докладывать:
  - Сон глубокий. Пульс нормальный. Деятельность мозга...
  Александр Николаевич выключил аппарат. У Гали все благополучно, да и в
институте ничего не может случиться.
  По-прежнему тянет встать, какое-то непонятное нетерпение.
  Звук... Нежное кваканье, но какое-то осмысленное. Длилось всего секунду...
  И ударила в голову сумасшедшая мысль: "А что, если!.. Мой мозг и его мозг
одинаковы. Если и возможна связь... Что, если там, на Коллеге, сейчас
начал жить о н!"
Стало холодно от этой мысли.
  А потом стыдно...
  Кто он - мнительный неврастеник или ученый? Он же прекрасно знает, что
святой дух не может переносить ощущения, их переносит что-то материальное
- электромагнитные или какие-то другие волны. Но какие бы они ни были, эти
архитаинственные волны, не могут же они двигаться быстрее обычных
радиоволн. Даже если предположить невероятное: двойник жив, сообщает о
себе, - то услышишь его через те же тридцать шесть лет, ни больше, ни
меньше. Ожил сейчас - дудки!
  Но тогда, что с ним?
  И нет ответа, кроме обывательски убогого: "Нервишки пошаливают..."
Лежать он не мог, встал с постели, накинул халат, прошел в другую комнату,
сел за стол и записал все: ощущения, звуки, год, месяц, число, время -
двадцать два часа пятьдесят пять минут - время первого толчка.


  На следующий день Александр Николаевич попросил сделать самую
тщательнейшую проверку его здоровья. Для виду жаловался на головные боли.
Научные сотрудники посмеивались: "Наш дед стал мнительным".
  Исследования показали: сердце не в очень хорошем состоянии, слегка
пошаливает печень, можно желать лучшего от кроветворной системы, но
нервная система совершенно здорова, память по-прежнему необычно емкая,
цепкая. Память, вошедшая у людей в пословицы.
  Все время он испытывал какое-то возбуждение, все время его тянуло куда-то
ехать, что-то делать, появился прилив молодой энергии, а по ночам он плохо
спал.
  Как-то раз проснулся от парной духоты. Жара и вязкая влага окутывали тело.
Скинул одеяло, сел: в спальне, как всегда, было прохладно, воздух чист и
легок. Он попробовал и сам вызывать эти ощущения.
  Шел рабочий день Александр Николаевич сидел в институте один, в кабинете.
Солнце косо било в обширные окна, перечеркивало пластикатовый паркет.
Стол, заваленный бумагами, фотографиями, пленками, на подвижной подставке
экран телеаппарата, кресла, диваны, а с улицы доносится весенний крик
грачиной стаи. За последние десять лет грачи густо заселили институтский
парк, навешав на подросшие дубы тяжелые шапки гнезд. Обстановка, не
способствующая галлюцинациям.
  Положив руки на стол, глядя перед собой в бесстрастную поверхность
выключенного телеэкрана, Александр Николаевич заставил себя думать только
о своем двойнике, о планете Коллега. Прошла минута, другая... Матовый,
ничего не выражающей экран, крик грачиного базара за окном, но в то же
время настойчиво возникают в воображении какие-то неожиданные гигантские
призраки, окутанные плотной мглистостью. И он словно окунулся во мглу.
Мгла не обычна, не серая - какая-то очень светлая, перенасыщенная светом,
напоенная им. Темные громады размыто правильной формы чем-то напоминают
однообразно чередующиеся колоссальные кристаллы, их ломаная линия
двигается в одну сторону. Александр Николаевич скорее угадывал, чем
чувствовал, густоту воздуха, его влажную липкость, но это было даже
приятно, он как бы купался в ней. Гиганты утонули в сияющей мгле,
растворились, но снизу поползла какая-то сумрачная, угрожающая, тяжелая
туча. Ползла от почвы, ширилась и росла, растрепанная, бесформенная...
Нет, не туча, похоже - заросли, можно разглядеть широкие, почти черные
листья с мокрым блеском, можно услышать их жесткое, клеенчатое шуршание...
И нет неба, нет далей - золотистый тумак над головой, золотистый туман над
вершинами странных растений, атмосфера, в которой, кажется, как в воде,
можно плавать. И Александр Николаевич вздрогнул: знакомый квакающий звук!
  Матовый телеэкран, солнце, наискось хлещущее в кабинет, загроможденный
бумагами и пленками стол, и с воли - земной из земных - взбудораженно
весенний грачиный переполох.
  Может, матовая поверхность телеэкрана и вызвала в воображении туманные
картины. Но эти кристаллы-колоссы, эти деревья с их жестким, кожаным
шумом, наконец, этот уже знакомый звук. Никогда прежде ничего подобного не
приходило в голову...
  Среди бела дня - бред с сокрытыми глазами. Бред, вызванный по желанию...
Он сам не верит. Однако странный бред.
  Он хотел посоветоваться с Игорем. Но Игорю некогда интересоваться небом,
он слишком увлечен Землей.
  Совсем недавно Бартеньев-младший, профессор Института мозга, стал
стучаться в двери киностудий, в мастерские видных художников, к режиссерам
театров, к известным поэтам.
  В разных концах земли живут два человека. Один счастлив, другой несчастен.
И если счастливому сказать: с таким-то стряслась беда, тот-то страдает, -
счастливый чаще всего останется равнодушным. Трудно проникнуться тем, что
далеко, незнакомо, не проходит перед глазами, и никаким увеличением
количества "мыслительных" клеток под черепом не сделаешь его отзывчивее.
Разве не случается, что видный ученый менее отзывчив, чем самый заурядный
человек?
  Но вот между счастливым и несчастным встает художник. Он способен заразить
и счастьем и несчастьем. Чем талантливей он, тем сильней его влияние, -
гений добивается того, что чужая беда становится твоей собственной. А
переживший беду, привнесенную художником, человек меняется, становится
тоньше, внимательнее. Говорят: искусство - форма общения. Если так, то
самая наивысшая, какая только доступна человечеству. С помощью искусства
можно сродниться с тем, кто живет на другом полушарии. С помощью его
становятся близкими занесенные из средневековья страдания Гамлета.
Пространство, время, разница характеров не помеха.
  Игорь Бартеньев считал, что если б древнюю идею справедливости с ученым
видом объясняли только философы, то мир выглядел бы гораздо непригляднее.
  Пришло время буквально каждого из людей Земли заставить жить искусством,
дышать им. Ум воспитывается, нужно воспитать и душу, и уж тогда
сопереживающее друг с другом человечество освободится от каких бы то ни
было болезней, зашагает в бессмертие.
  Игорь Бартеньев стучался в двери режиссеров и художников, музыкантов и
писателей. И эти режиссеры, художники, писатели выдвинули идею "Театра без
зрителей". Идея эта не родилась, она была поднята из праха веков, как
неудавшаяся в свое время, отвергнутая, напрочь забытая.
  Театр без зрителей...
  Сценой этого театра выбрали громадный кусок казахских степей. Здесь будут
играть полтора миллиона актеров. Большинство из них никогда не ступало
ногой на сцену, даже на любительскую.
  Три недели без перерывов и антрактов, три недели днем и ночью должно
длиться эпохальное представление "Гражданская война в России".
  Массовое творчество началось задолго до "поднятия занавеса".
  Все должно быть так, как было в минувшее время - время героев и злодеев,
бескорыстных фантазеров и корыстолюбивых узурпаторов, высоких идей и
низменного политиканства, время "Интернационала" и разухабистого "Эх,
яблочко!..", время тифозных вшей, голодного брюха, взведенного курка и
страстно-возвышенных декретов на оберточной бумаге.
  Историк критиковал художника, художник советовался с инженером. Философ
объяснял актеру мировоззрение его героев, а сам учился у актера актерскому
мастерству.
  Изобретатели ломали головы над тем, как устроить, например, снаряды,
которыми можно было бы стрелять из пушек, чтобы взрывались, но не могли
никого ранить.
  Среди степей воздвигалась часть старой Москвы с мощеными булыжником
тесными улочками, обшарпанными стенами дряхлых особняков, разломанными
заборами, лохматящимися плакатами, требовательно взывающими: "Ты!
Записался добровольцем?" Часть старой Москвы с Красной площадью без
привычного Мавзолея Ленина под торжественной кирпичной стеной Кремля.
Легендарный Ленин жил и работал за этой стеной в скромном кабинетике, у
дверей которого стоял часовой-рабочий...
  Ленина должен был играть всемирно известный режиссер Фогт-Дантон, а
Герберта Уэллса, фантаста-скептика, - артист Гаврилов.
  С того и должна начаться эпопея, что Герберт Уэллс под охраной безупречно
услужливого матроса едет через всю взбаламученную, растерзанную Россию в
Москву. Впереди у него встреча с Лениным...
  А для того, чтобы затянутый благополучным жирком писатель-фантаст ехал,
строится старомодная железная дорога. Специально воссозданы паровозы.
Прокопченные, мазутно-грязные, расхлябанные машины-ископаемые, выплевывая
из труб угарный дым, потянут обшарпанные вагоны-теплушки мимо загаженных
станциюшек с копотно-красными водокачками. Станции будут забиты пестрым
народом: бабы с сидорами и мужики с сундуками, тяжелыми, как атомные
реакторы, обросшие, голодные, грязные, озлобленные солдаты с винтовками,
слинявшие дворяне, выгнанные революцией из родовых имений,
угрожающе-анархистского вида матросня, увешанная маузерами, гранатами,
пулеметными лентами. И завяжутся драки у вагонов, и на крышах поедут
одетые в рванину люди, и недоступные воображению беспризорники станут
цепляться за буфера.
  А кругом будет жить молодая Советская Россия. В специально скопированных
бревенчатых избах, с изгородями у околиц, с коровами, телегами, лошадьми,
собаками, мужиками дремучего вида и бабами. Деревни тех времен - нищета и
затаившееся сытое благополучие, забитость от темноты и волчья ненависть от
страха за свою шкуру, батраки и кулаки, спрятанный хлеб и отряды
продразверстки, заседания комбедов и выстрелы из-за угла, брат, на брата
подымающий топор во имя классовой ненависти.
  А по полям пойдут окопы, и обутые в лапти красноармейцы станут бросаться в
штыковую атаку на таких же мужиков-лапотников, одетых в английские шинели.
Комиссары в кожаных куртках и офицеры в золотых погонах, полководцы,
выросшие из рядовых, и опустившиеся, дегенеративные генералы царских
времен, кавалерийские атаки и многокилометровые переходы, полевые пушки и
тачанки с пулеметом на задке... В тачанках будет разъезжать и шайка батьки
Махно, разудалая и озлобленная.
  Из этой клокочущей жизни, собственно, и свяжется такая же пестрая и
клокочущая постановка Театра без зрителей, распадающаяся на сотни, а
может, тысячи конфликтов, связанных только одним - осмыслением отдаленных
веками тектонических сдвигов в обществе.
  Видные писатели, философы, историки создали обширный сценарий, своего рода
грандиозную задачу, ставящую исполнителей перед необходимостью образного
анализа событий. Этими событиями будут двигать режиссеры, они участвуют в
игре, как люди, облеченные властью, - революционные вожди и видные
белогвардейские генералы, комиссары и контрреволюционные организаторы. Они
обязаны придерживаться лишь общего развития действия, частности сами собой
должны проявляться.
  Все должно быть так, как было, - быт, одежда, нравы людей... И прошла
дискуссия: а как с питанием? Три недели актеры Театра без зрителей должны
играть голодный народ. Тут хотели сделать уступку, но актеры дружно
взбунтовались. Играть, так играть всерьез. Проникать в дух времени, так
проникать до конца - никаких компромиссов. Три недели! Страна голодала
годами!
  И специалисты стали выяснять, как печь ржаной хлеб с мякиной, чтоб
оставался непропеченным...
  Красноармейцев, солдат, казаков, мужиков, просто представителей
деклассированных элементов играло множество кинооператоров, вооруженных
неприметно маленькими, сверхпортативными кинокамерами. Они обязаны были
схватывать эпизоды игры, как схватывают хроникеры-документалисты.
Наверняка окажутся заснятыми сотни километров пленки. Смонтированные
операторами фильмы поступят на конкурс. После того, как жюри конкурса
определит лучший фильм и удачливый оператор получит признание, ему
предоставят право назвать имя любого кинорежиссера. Вместе с этим
кинорежиссером он, оператор-победитель, должен составить, пользуясь
материалами всех фильмов, один общий фильм.
  И этот фильм пойдет по экранам всех континентов, его будут показывать по
телевидению. Театр без зрителя получит миллиардного зрителя. Театр ли? Эхо
песни нельзя же назвать песней.
  Весь мир был увлечен этой затеей. Желающие играть составили целые армии,
по своей численности, пожалуй, превосходящие те, что когда-то сражались в
гражданскую войну. Седовласые профессора выражали желание стать
мешочниками, капитаны космических лайнеров готовы были работать кочегарами
допотопных паровозиков.
  Игорь Бартеньев выбрал для себя роль матроса-большевика с крейсера
"Аврора".


  Уже много дней в казахских степях рвались импровизированные снаряды,
скакали конники, носились тачанки.
  А каждое утро в восемь часов Александр Николаевич Бартеньев шагал к
институту, нес в себе не остывающее ни на минуту ощущение потайной связи с
легендарной планетой, кружащей возле далекой звезды Лямбда Стрелы.
  Миражи находили на него во время бодрствования, только в покойные минуты.
Во время сна ему снились обычные, земные сны.
  Как-то он присел на скамейку перед домом. Был тихий предвечерний час,
солнце, налитое усталостью и ленью, спадало к горизонту.
  Он сидел и водил прутиком под ногами, старался ни о чем не думать,
наслаждаться отдыхом. И неожиданно для себя он заметил, что прутик в его
руках вывел на утоптанном песке четыре отчетливые буквы, складывавшиеся в
странное слово:

  И М Я Т

  Что это такое? По привычке пальцы потянулись к виску. Александр Николаевич
напряг память: "Имят?.." Знает ли он это слово? Но память на этот раз -
быть может, впервые в жизни - отказывалась ответить. Такого слова он не
помнил. Но тогда почему ему взбрело в голову написать именно эти четыре
буквы?
  Решительные шаги. По дорожке шел странный человек в плотной, черной,
слишком теплой, не по сезону, одежде. Широкие штанины мели песок, на
голове шапочка блином, на туго затянутом грубом кожаном поясе плоская
коробка неправильной формы, она била человека по ляжке.
  - Здравствуй, отец!
  И тут только Александр Николаевич узнал - Игорь в старинной одежде моряка,
небритый, помятый, потемневший от солнца и пыли.
  На осунувшемся лице незнакомое, пугающе суровое выражение, запавшие глаза
загадочны. Обдав каким-то кислым запахом, Игорь осторожно обнял отца,
тяжело опустился рядом.
  - Как это в наше время говорилось: укатали сивку крутые горки, - сказал
отец. Игорь с силой провел ладонью по грязновато-рыжей, словно подпаленной
щетине на щеке.
  - Расстрелян белогвардейцами час назад.
  - Вот как... Рад видеть воскресшим.
  - В теплушках вповалку ездил, на угле в паровозном тендере спал, жрал
конину, сваренную на костре.
  - Конину! Ну, это слишком.
  Из дому выбежала мать.
  - Ого! Серьезный воин!
  Рядом с поднявшимся сыном, выглядевшим сейчас кряжистым и сильным в своей
воинственно грубой одежде, мать выглядела слишком сухонькой, какой-то
воздушной.
  - Не заболел ли?
  Отец подсказал:
  - Расстреляли его. Не может пережить.
  Игорь махнул рукой:
  - Пройдет... Ванна, а потом постель... Минутку еще посижу возле вас и
пойду.
  У Галины с возрастом ссыхалось лицо, а глаза становились больше и ярче.
Сейчас в синеве ее глаз - пытливое, озабоченное внимание. Неожиданно мягко
попросила:
  - Ты же что-то хочешь рассказать. Рассказывай.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг