научный эксперимент?
- Считать его человеком?.. Мне? Сейчас?
- Себя-то вы считаете...
- Не могу представить.
- А все-таки представьте. Он будет таким, как вы, точно таким. С вашим
умом и с вашей впечатлительностью. А теперь представьте себе, что вы
оживаете в чужом мире, среди непохожих на вас существ, по духу непохожих.
Мало того, вы будете понимать, что никогда не встретите ни отца, ни мать,
ни сестер, ни братьев. Ведь в то время, когда вы вернетесь обратно, все
они будут лежать в могилах. Любовь, привязанности - все умрет. Забытый
странник без родины. Вам это нравится? Вам не хочется за это попросить у
него прощения?
- Да его же нет! Быть может, не будет совсем. Если и будет, то через сорок
лет!
- Для вас - сорок. Для нас с вами. Для него - вчера.
- Но чем я мешаю, если встречаюсь?
- Очень сожалею, что я не успел помешать, узнал с опозданием. Не
усугубляйте: чем дольше это будет продолжаться, тем страшнее. Оборвем
сейчас!
- Страшнее?.. Не пойму.
- Лунные ночи, вздохи, нежные взгляды, маленькое божество и большая
любовь. Он все это увезет с собой; сорок лет спустя он будет это помнить,
как будто бы случилось вчера. И будут глодать мысли, что маленькое
божество никогда не встретится, превратится в дряхлую старуху.
Убийственные мысли для человека, напрочь оторванного от родины... Перед
тем, как передать второму "Я" все свое, - влюбиться! Может, вы еще медовый
месяц проведете?.. Давайте удесятерим впечатление земного счастья, память
о котором он увезет с собой. Удесятерим, чтобы загибался от ностальгии,
отчаивался от невозвратной потери, чувствовал себя несчастным. А нам нужен
энергичный, полный сил посол, не растравленный хлюпик. Не скрою,
беспокоюсь за эксперимент, но мне его и по-человечески жаль. Пожалейте и
вы. Пожалейте, как самого себя.
- Что я должен сделать?
- Выбросить из головы милую девушку.
- Не могу!
- Должны смочь!
- Не волен в этом...
- Представьте, что вы сами летите. Сами!
- Я все понимаю.
- Не имеете права на такую роскошь сейчас.
- Понимаю... И все-таки не могу.
- Вы с ней не встретитесь.
- Как так?
- Ее здесь нет, не ищите. Сегодня утром по моему приказу улетела.
- Ссылка? Арест?
- Называйте, как хотите.
Александр молчал.
- Подумайте, взвесьте и постарайтесь не обижаться на меня... До свидания.
Шаблин кивнул головой, прямой, со вздернутыми плечами, стал спускаться к
берегу.
Александр долго стоял, поглаживая пальцами висок.
Плясала луна на воде, пришептывала река, пресно пахло осокой, тронутой
осенним тлением.
7.
Зима, весна, лето - снова липовые рощицы залиты пронзительно-лимонным
светом, и снова снег, и, наконец, зацвел северный апельсин за окнами
коттеджа.
Александру обрили голову. Когда гляделся в зеркало, казалось, что его
макушка пускает солнечные зайчики.
Появился Шаблин, не в обычной куртке, мягких брюках, - черный,
торжественный костюм, начищенные ботинки, сам он замкнут и величав, словно
юбиляр перед приемом высоких делегаций.
- Пошли, - скупо сказал он и озабоченно оглядел бритую голову Александра.
Умеренно большой зал, залитый с потолка мягким зеленоватым светом. В этом
зале, как в аквариуме, бесшумно плавали люди в белых халатах. Шаблин средь
них в своем черном костюме - мудрый ворон, такой же чужой и, казалось,
такой же обреченный, как Александр.
Он подвел Александра к круглому столику, выбросил на его плечо сухонькую
легкую руку, властно нажал.
- Садись. Сейчас будет все готово.
Люди бесшумно двигались, словно исполняли слаженный танец. На столике
перед Александром почему-то стояла рюмка. Александр оглядывался.
- Я тебе рассказывал обо всем этом устройстве. - Шаблин сегодня впервые
обращался к нему на "ты".
Александр кивнул бритой головой.
- Знаю.
Посреди комнаты, как трон, массивное кресло. Над самым креслом с потолка
свисает предмет, похожий на хромированную чашу с раздутыми толстыми
стенками. Углубление в этой чаше специально подгонялось под череп
Александра. Он сядет в кресло, чаша опустится на голову... Она -
чувствительнейший экран, вернее, много тысяч тончайших экранов, один над
другим, как слоеный пирог. Это своего рода объектив, способный проникать в
глубь мозговых клеток. А где-то за стенами этого зала ждет молекулярное
запоминающее устройство. Чаша-объектив передает каждую клетку, каждую
молекулу в клетке мозга Александра на этот аппарат, и он запоминает. Он
станет электронной копией мозга, точнейшим фотографическим негативом, но
негативом непроявленным.
И если б человек стал "проявлять" этот негатив, клетку за клеткой, то
прошло бы не одно столетие, поколение сменялось бы поколением, пока
кропотливый труд был бы закончен. Электронную копию мозга станут
допрашивать счетные машины по строгому плану с машинной педантичностью и
скоростью многих тысяч операций в секунду. Одни машины - подсчитывать,
другие - обобщать: одинаковые клетки - под одну рубрику, изменения,
исключения - на заметку... Компактные математические выводы опять же
машинами шифруются особым кодом на пленку, которая поступит прямо на
астрономические радиостанции.
Человек только даст толчок, а дальше все станет делаться без его
вмешательства. Человек даже при желании ничего не сможет изменить,
усовершенствовать, как фотограф, проявляющий фотоснимок, не в состоянии
изменить сфотографированное изображение.
Все это Александр знал. Знал он и то, что само по себе "фотографирование"
мозга в общем не сложная операция, она займет от силы минуту. Сложен
процесс "проявления" и обработки.
- Мы готовы, - раздалась в стороне.
На пульте управления призывно мигал глазок.
Шаблин пододвинул к Александру рюмку.
- Выпейте.
- Что это?
- Ничего особого. Средство, возбуждающее нервную деятельность, особенно -
коры головного мозга. Выпейте и почувствуете, как "прочистит мозги".
Александр выплеснул содержимое рюмки в рот, сморщился - не амброзия.
- К креслу!
Он встал и уже через пять шагов, пока шел к креслу, почувствовал какую-то
кристальную, праздничную ясность в голове, движения стали четкими,
скупыми, легкими. Стоявшие вокруг кресла люди, само кресло - белое в
зелень, при зеленоватом освещении, - крупные контакты, провода, чаша,
свисающая с потолка, словно рефлектор лампы над операционным столом - все
замечалось с особенной остротой, все имело свой значительный, потайной
смысл.
Его усадили, обнажили запястья, грудь, прикрепили контакты. Умелые,
тренированные руки хозяйничали над его телом.
У пульта управления стоял мужчина, на зеленовато-бледном лице - суровые
брови. Он глядел пристально на Александра, а рядом с ним на пульте
продолжал призывно мигать глазок.
И Александр подумал, что эти брови, этот мигающий глазок - последнее, что
увидит, что запомнит, что увезет с Земли его двойник.
- Есть! - раздалось над ухом.
На голову сверху плотно легла чаша, ее прикосновение было нежным и теплым,
как материнская ладонь.
- Есть!
Из-под бровей, вскинутых, как птичьи крылья в полете, - пристальный взгляд.
И тут потух свет - полный мрак, полная тишина. Сердце слишком громко
стучало в груди.
Что-то щелкнуло. В темноте вспыхнул глазок. Он не мигал, он горел в
темноте, словно маленькая луна.
А вслед за этим по комнате разлился свет. Умиротворяющий, зеленоватый,
окрашивающий лица людей в бледный, потусторонний цвет.
И все засуетились, громко заговорили, кто-то сказал над ухом:
- Поздравляю вас.
И снова умелые, быстрые руки забегали по телу, отстегивая контакты.
Обнимавшая голову чаша поднялась, стало холодно голове, словно снял
меховую шапку.
- Можете встать.
Александр легко поднялся, соскочил на пол. Человек с разметанными бровями
подошел, зачем-то ласково взял под руку, повел к столику, за которым,
сгорбившись, сидел Шаблин.
У столика Александр почувствовал усталость, ноги стали ватными.
- Ничего. Реакция после возбуждения. Составчик-то крепенький! - Шаблин
ткнул рукой в пустую рюмку. - Через полчаса все пройдет. Усадите его.
Александр опустился в кресло. В зеленоватом свете, заполнявшем комнату,
поплыли оранжевые пятна, похожие на спокойный глазок - маленькую луну.
Минут через двадцать он очнулся.
- Кажется, я в состоянии встать.
- Не спешите. Посидим еще, - сказал Шаблин. - А у меня вам подарок...
Тяжелая дверь мягко распахнулась. Солнце ослепило. Он шагнул вперед...
Шагнул и замер. В светлом кремовом платье, оттенявшем смуглое в легком
загаре лицо, стояла Галя, прижимала к груди букет цветов.
Кругом были люди, собравшиеся со всех концов института посмотреть на того,
чей мозг был только что сфотографирован для небывалого зазвездного
путешествия. Посмотреть на того, кого из века в век станет вспоминать
история.
И они не обнялись. Он лишь взял ее под руку и повел через просторный двор,
мимо людей. Галя послушно шла, зарыв подбородок в цветы.
8.
Шаблин им сказал:
- Уезжайте, здесь не отдохнете: заедят корреспонденты. Я знаю один райский
уголок, где можно спрятаться... Возьмите с собой акваланги.
Райский уголок...
В глуши Тихого океана, далеко в стороне от крошечной группы островов,
когда-то торчали из воды рваные черные скалы - макушка давным-давно
потухшего вулкана. Быть может, в течение столетий не раз буря заносила к
нему случайные корабли, люди видели этот крохотный островок и равнодушно
забывали... Несколько тощих кустов, чудом выросших на камне, несколько
десятков ящериц, тоже бог весть как попавших на этот жалкий осколок суши.
До середины двадцатого века этот островок не появлялся на морских картах,
да и после он долгое время значился как риф, который следует обходить
стороной.
На нем не было пресной воды.
Но в конце концов люди и его прибрали к рукам, установили электростанцию и
агрегат-опреснитель, прозрачные ручьи потекли по скалам, скалы затянулись
зеленью, не какой попало, а избранной: цветы и полезные травы, кокосовые
пальмы и хлебные деревья, декоративные кусты и фруктовые насаждения.
Павлины спесиво носили хвосты, полыхающие всеми цветами радуги, доверчивые
лани паслись в живописных камерных долинках - воистину райский уголок.
О его существовании знали немногие, только те, кто время от времени хотел
уединения.
На острове коротала свой век чета стариков, сморщенных, темнолицых,
курчавых. Их сыновья и дочери давно разлетелись по свету, один из них
работал в Институте мозга. Старики командовали автоматами, заботились,
чтоб стол для гостей был разнообразен, чтоб комнаты сверкали чистотой.
Оглушающая тишина, узкий мирок, тесные границы, но эти границы
разрывались, когда на лицо натягивались маски аквалангов и море смыкалось
над головой. Коралловые сады, пестрые рыбы и ртутно-тяжелый потолок воды,
о который вдребезги разбивается потустороннее солнце. Можно уплыть на
десятки километров, открывать страшные провалы, на дно которых вряд ли
опускались смельчаки, вынимать из расселин скал жестких лангустов,
стрелять из примитивных ружей по тунцам, заигрывать с по-щенячьи
жизнерадостными дельфинами.
Александр и Галя с утра до вечера пропадали в океане.
По утрам аппарат фотопочты выбрасывал на столик только что принятые по
радио газеты и воскресные журналы. Обложки этих журналов были украшены
портретами Александра - бритая голова, широкие скулы, почему-то
сонливо-отсутствующий взгляд. Известные поэты посвящали ему стихи, в
только что выстроенных городах улицы назывались его именем. Командиры
лайнеров из космоса присылали ему поздравительные радиограммы. "Покоритель
космоса номер один, звездный Гагарин", - не шути...
Александр был не прочь оставить тихий остров вместе со всем Тихим океаном,
окунуться в шумиху. Но Галя читала газеты с неодобрением.
- Подвиг? Да?.. А ведь ты к этому подвигу не имеешь никакого отношения.
И тащила его в очередное подводное путешествие.
А где-то за тысячи километров отсюда шло другое путешествие по неоткрытому
материку, площадь которого не превышала каких-нибудь двух с половиной
квадратных метров. Шло путешествие по коре головного мозга Александра
Бартеньева. Днями и ночами, ни на минуту не останавливаясь, лихорадочно
работали счетно-электронные машины: каждая секунда - сотни тысяч операций.
Кусочек за кусочком, клеточка за клеточкой открывался и исследовался
необъятный материк.
Машины работали, люди терпеливо ждали результата.
Александр ждал весточки от Шаблина.
Однажды они плыли вдоль края подводной пропасти. Словно окисленные,
зеленые, корявые скалы стремительно скатывались во мрак, таинственный и
угрюмый - океанская преисподняя. Над черной бездной летали рыбьи стаи,
иногда в глубине мелькало какое-то светлое пятно - и там была жизнь...
Они плыли дальше и дальше, а конца пропасти не видно. Казалось, в этом
месте земля раскололась пополам до самого центра. Александр пытался
остановить Галю: вернемся, пора. Она отмахивалась.
Наконец, дно начало уходить вниз, унося вместе с собой окисленные скалы и
страшную пропасть. Да и вода над головой стала темнеть: близок вечер.
Плыть вперед бессмысленно.
А Галя плыла и плыла. Сгустился мрак внизу... Он нагнал ее, обхватил ее
талию, пошел вверх...
Перекатывались пологие волны. Красное, плоское - раскаленный блин - солнце
садилось в них. И багровые отсветы облизывали темные волны, и все еще
стояла перед глазами оставленная внизу мрачная пропасть, расколовшая
планету пополам, и не видно острова. Волны, волны, перекидывавшие друг к
другу холодное и багровое пламя уставшего солнца. И казалось, что попали в
первобытный океан, а нем нет ни кусочка протоплазмы, из которой бы могла
выпестоваться первая клетка, прапрабабушка всего живого. Они вдвоем. Они
лицом к лицу с первобытным океаном и невозвратно тонущим солнцем.
Александр нажал кнопку на запястье, вскинул вверх руку. Аварийный
аппаратик заработал, разбрасывая тревожные радиосигналы.
А через пятнадцать минут, скача с волны на волну, помигивая ослепительным
маячком, подлетел спасательный катерок. На нем не было людей, он
самостоятельно нашел заблудившихся в океане.
Они взобрались на него, когда солнце спряталось, оставив на небе скупое
закатное зарево.
В темноте на берегу их встретил старик.
- Далеко заплыли? - спросил он буднично.
- Черт те куда...
- Ничего, случается... Случается, заплывают и дальше. Никто не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг