была еще не верна. Камень попал в голову Руму Младшему, желтоватому
шакалу. Шакал жалобно взвизгнул. Рум старший тоже взвизгнул. Потом глаза
его загорелись зеленым светом, как у рыси. Он бросил на землю своего
мохнатого друга, схватил из костра головню и кинулся на обидчика.
Зубы его оскалились, спутанные волосы на голове встали дыбом.
Озадаченные мальчишки отступили. Рум швырнул головню, подхватил шакала на
руки и бросился вон из лагеря по тропинке, ведущей в лес.
Мальчики тотчас же опомнились и бросились было вслед за ним с
гиканьем и свистом, но в это время на тропинке показалась новая фигура.
Это была высокая девушка, темноволосая, в плаще из волчьей шкуры. Она шла,
опираясь на длинное копье, и несла на плече большую бурую птицу, крылья
которой волочились по земле. В руке она держала светло-серого зайца. Это
была Высокая Дина, охотница женского лагеря. Она принесла соплеменницам
охотничью добычу.
Младшие мальчики обступили охотницу, дергали ее за плащ, хватали за
перья орла. Девочки тоже сбежались со всех сторон, как белки.
- У орла отняла, - сказала Илеиль, указывая на зайца. Его левый бок
был наполовину истерзан чьими-то глубокими и острыми когтями.
- И орла принесла, - сказала Яррия с явным восхищением. - Этого и
Яррий не сможет, - прибавила она, подмигивая Ронте. - Чем ты его убила,
Дина?
- П л о с к и м д е р е в о м, - сказала охотница, указывая на свой
пояс. За поясом было заткнуто изогнутое орудие из легкого и твердого
дерева. Охотники Анаков метали его в воздух, убивая летевших мимо птиц. Но
подбить этим куском дерева огромного орла да еще с добычей, - таким
броском мог похвалиться не каждый охотник.
Охотница Дина не была похожа на других женщин племени. Начать с того,
что она до сих пор не выбрала себе мужа, хотя уже три осени тому назад
женщины благословили ее на брак. Она не уклонялась от праздника и плясала
вместе со всеми кругом травяного колеса, пела и ела с мужчинами, но ни
один не мог похвалиться тем, что осуществил над ней пылкое обещание
брачного гимна:
Я сожму твои груди,
Как спелые ягоды.
Дина была очень красива. Ее зрелая красота затмевала младших подруг и
рядом с женами соблазняла, как невиданный плод. Тело у ней было гладкое,
без единой складки. И груди были, как те золотые яблоки, о которых пела
старинная песня.
Мужчины сражались за Дину, раздирали друг друга когтями, как дикие
звери, но в последнюю минуту она уклонялась и убегала со смехом.
Дина жила по-своему и от мужчин ничего не принимала ни в дар, ни в
обмен. Каждую осень ей предлагали лучшие шкуры на плащ, но она отвергала
их с презрением, не желая платить любовью. И все же, противно обычаю,
неприступная дева носила пышный плащ новобрачной. Этот плащ не был принят
из рук мужчины. Дина добыла его минувшей зимою собственным копьем и
содрала собственным ножом с еще трепетавшего тела матерого волка.
Такова была охотница Дина, ненавистница мужей.
Она остановилась у первого костра и сбросила на землю свою двойную
добычу.
- Ого! - крикнула она звучным голосом. - Малых кормить...
Дина ненавидела мужчин, но очень любила детей. Она свято соблюдала
древний обычай, который повелевает в голодные дни отдавать первую добычу
малышам, кроме охотничьей доли; вторую - беременным женам и матерям с
грудными младенцами; третью - подросткам, и только четвертую - взрослым.
Она сама кормила ребятишек и часто отказывалась в их пользу от своей
законной охотничьей доли.
- Сюда, сюда, сюда! - кликала Дина. И на этот зов малые дети покидали
матерей и шли переваливаясь, ползли на четвереньках и собирались у ее ног,
как муравьи у муравейника.
- Гули, гули, гули... - ласково звала Дина, как будто ворковала. Дети
теснились кругом нее и тоже ворковали, как дикие голуби.
Девочки, не теряя времени, стали теребить орла. Дина схватила зайца и
искусной рукой в два-три приема содрала с него шкуру.
Она прикинула на руке кровавую тушку. Заяц был старый и жирный.
- Сырое мясо, - сказала она весело. Есть сырое мясо считалось мужской
привычкой. Женский лагерь варил свою пищу и часто в разговорах даже
назывался "лагерем горшка". Но Дина и на этот раз желала переставить
установленный обычай.
- Сюда, сюда, сюда, - ласково пела она. - Гули, гули, гули...
Своим острым ножом из редкого прозрачного камня она отрезала мелкие
кусочки заячьего мяса, скоблила кости, обдирала жилы. Дети хватали ее за
руки, жались к ее ногам и пищали, как галчата. Она вкладывала крошечные
порции в широко разинутые рты. Дети глотали, и жевали, и сосали, кто как
умел, и давились от жадности, и подбегали снова.
В самый разгар этой суеты рядом с лагерем, в лощине раздался свист.
Женщины вскочили и прислушались. Свист был резкий, мужской. Он повторился
еще раз с особым переливом, потом еще раз. Свист этот говорил ясно, как
будто словами: "Мясо, свежее мясо".
Воины Анаков часто приносили женщинам куски мяса и целые туши зверей.
Но, по обычаю, они должны были оставлять их поодаль и извещать женщин
пронзительным свистом о своем приношении.
- Это Юн свищет! - крикнула Юна. - Это его голос.
Подруга Черного Юна была высокая, с широкими бедрами и, несмотря на
голод, ее нельзя было назвать худой. И молока у нее в грудях было много.
Оттого ее младенец был гладкий и тяжелый. Но в эту минуту она не думала о
младенце; она сунула его в чьи-то услужливо подставленные руки, и
опрометью бросилась из лощины по тропинке, ведущей налево. Она мчалась,
как ветер, и через две минуты уже была наверху. Перед нею открылась
широкая поляна. С подветренной стороны до нее донесся запах свежего мяса,
и ноздри ее раздулись. Но в эту минуту ею овладела другая страсть, более
могучая, чем голод. Теплые лучи весны, заливавшие зеленую землю,
показались ей лучами брачной осени; перед ее глазами как будто мелькнуло
огненное колесо и пляска брачного хоровода.
Теленок лежал под деревом во мху. Возле него была воткнута ветка с
пучком травы, привязанным к верхушке. Но Юна не смотрела на теленка; она
ловила глазами белое пятно, мелькавшее вдали за поляной среди частых
стволов кленового и букового леса. Это было все, что она могла видеть от
своего мужа Юна, который быстро убегал, согласно закону Анаков. Юна
протянула руки. В ушах ее звучал припев брачного гимна: "Солнце, жги!"
Потом она опомнилась и быстро закрыла глаза. Перед началом оленьей
охоты даже далекий женский взгляд мог осквернить охотника и приманить
неудачу - маленького серого чертенка, который любит вертеться вокруг
людских становищ, катается серым клубком по охотничьим тропам и попадается
по ноги; вырывается из-под самой подошвы камешком или хрустит сучком и
спугивает добычу. Думать о нем нельзя. Только подумаешь, а он уже тут, и
дразнится, и бегает кругом.
Юна сотворила заклинание и обернулась к оленю. Ее первое чувство
погасло. Теперь была не осень, а весна - время голода и свежей добычи.
Женщины ждут внизу. Они будут есть мясо. Она тоже будет есть по праву,
вместе с другими.
Юна тряхнула головой, своими крепкими руками схватила теленка за ноги
и вскинула на спину. Потом твердыми шагами стала быстро спускаться обратно
в лагерь.
Женщины уже собрались внизу, готовые к разделу добычи.
Здесь были матери, костлявые, как смерть, истощенные двойным
бременем: голода и кормления младенцев. Кожа на их животе и боках висела
бурыми складками, даже волосы у них стали тусклые и шершавые от голода.
Еще страшнее были беременные жены. Они должны были родить через месяц и
таскали в своем чреве уже зрелых младенцев, и вся сила и сок их тела ушли
на детей. Спина и ноги были как будто подпорки из кости, обтянутые замшей,
для этого безобразного отвислого мешка.
- Кто будет делить? - спросила Юна, сбрасывая теленка на землю.
- Лото пусть делит, - заговорили женщины, - старуха пусть делит.
Лото считалась самой справедливой старухой всего племени, и ей
надлежало делить первую добычу. Она вынула нож из черного камня, широкий,
обоюдоострый, сжала его в руке и быстрым взглядом окинула всех участниц
дележа. Их было девятнадцать: семь беременных и двенадцать детных. Майра
тоже хотела замешаться в их число, но они отогнали ее в сторону. Дети у
нее были большие, и в эту весну она должна была окончательно отлучить их
от груди.
- Оставьте! - строго сказала Лото. - Майра, иди!.. Будет как раз
четыре руки.
Анаки вели счет по пальцам рук. "Четыре руки" означало четыре пятка,
то есть двадцать.
Опытным глазом старая Лото прикинула размеры туши.
- Будет всем по куску, - решила она, - а кости в котел.
Двадцать услужливых рук уже ободрали кожу с телячьей туши. Она лежала
на земле, вся красная, с ног до головы. Только копыта и ноздри были
черные. И белки глаз резко выступали из орбит. Этими белыми глазами
красная тушка тускло глядела на окружавших ее женщин.
- Посматривает, - хихикнула Исса, другая старуха, за плечами
делильщицы.
Исса была колдунья ночная, подобная Юну, и соседки ее боялись. Она
была совсем сгорбленная и ходила, опираясь на посох. Женщины удивлялись,
как держится дух в этом дряхлом теле. Они говорили, что Исса-колдунья
каждый раз откупается от дьявола смерти чужими головами. Два раза ее
принимались убивать. Но оба раза она успевала вырваться и убежать в лес.
Дня через три она возвращалась, как ни в чем не бывало. И племя принимало
ее без ропота и оставляло в покое. Она была искусница на две стороны:
могла приманить дичь и отогнать ее, дать здоровье или скормить его дьяволу
смерти, перевести любовь с женщины на женщину и с мужчины на мужчину.
Исса-колдунья тоже часто делила мясо между женщинами, особенно
жертвенное. Она стояла сзади Лото и злыми глазами смотрела на теленка. Ее
мучила зависть. Запах крови щекотал ей ноздри.
- Смотрит, Драный, - сказала Исса злорадно.
В толпе женщин послышался ропот. С драным оленем была связана
зловещая охотничья легенда. Она говорила, что Анаки, много лет тому назад,
однажды захватили на реке такое огромное стадо, что насытились убийством и
опустили копья; но олени все шли. Тогда охотники поймали живого оленя,
ободрали с него кожу и в таком виде отпустили его на волю.
С тех пор ободранный олень привязался к племени Анаков. Он ходит
вслед за ними, является им на стойбище и во время охоты и жаждет мести.
Лото подняла нож вверх и молча показала его Иссе.
На плече у черной колдуньи был глубокий шрам от старого, зажившего
пореза. Говорили, что этот порез сделан именно черным ножом старухи Лото,
хотя и не ее рукой.
С тех пор прошло много лет, но Исса не забыла. Она отступила и
затряслась. Нижняя челюсть ее отвисла. Она отвернулась в сторону и
забормотала что-то непонятное, как бормочут колдуньи во время гаданий. Не
то она бранилась, не то жаловалась неведомо кому.
Винда и Рея-Волчица первые схватили по куску и побежали в сторону.
Уже на ходу они торопливо жевали и совали жвачку своим младенцам. Младенцы
захлебывались, и их беззубые рты окрасились розовым соком, и сами они как
будто уже порозовели от одного появления спасительной еды.
Лото резала и раздавала и отсчитывала на пальцах. На третьем пальце
второй руки у нее засосало под сердцем. Во все эти дни голод мало мучил ее
жилистое тело, но теперь теплый пар свежего мяса растравил ее. Руки ее
были в крови по локоть. Но Исса стояла за ее спиной, и она мужественно
воздерживалась даже от того, чтобы облизать свой нож.
- Берите, - говорила она и совала куски. - Девки, ставьте котел.
Илеиль и Яррия давно приготовили мясной котел. Он был сделан иначе,
чем первый, сплетен из прутьев и обмазан слоем глины. Этот котел ставили
прямо к огню. С ним следовало быть очень осторожным, ибо глина трескалась
и бульон выливался в огонь.
- Берите, - машинально повторяла Лото и резала ножом. Глаза ее плохо
видели, голова кружилась. Ее тошнило от голода.
- Пятый палец четвертой руки.
Это была Майра, двадцатая. Лото двинула ножом с последней энергией и
глубоко порезала собственный палец обратной стороной лезвия.
Она крикнула от неожиданности, и, будто эхо, отозвался злорадный смех
Иссы, стоявшей сзади.
- На две стороны, - громко сказала Исса.
Черный нож мог резать на две стороны. У всего на свете есть две
стороны...
Но Лото не слушала. Она бросила нож в сторону и поднесла палец ко
рту. Лизнула, ощутила знакомый сладкий вкус. Но это была ее собственная
старая кровь, а не оленья, уже застывшая.
В глазах у нее стало красно, будто красная река разлилась перед ней.
В ушах зазвенело. Это река звенела о камни. Камни были, как острые ножи.
Они резали тело и все были испачканы красным.
Лото, делильщица мяса, упала без чувств на груду оленьих костей, ни
разу не нарушив своего долга перед племенем.
ГЛАВА 3
Юн Черный вернулся к Лысому Мысу не той дорогой, что прежде. Он
спустился на самый берег реки и пробирался вперед, прячась под нависшими
ярами и переползая в траве. Олени могли спуститься в это самое утро, и
нужно было удвоить осторожность.
И действительно, когда он добрался до последнего поворота и увидел
Лысый Мыс, то различил на его желтых откосах большое пятно, темное,
движущееся. Это были олени. Они построились клином и уже входили в воду.
Юну показалось, что в остриее клина мелькает белое пятнышко.
"Белая телка", - подумал Юн, потом припал к земле и застыл, не шевеля
ни одним членом.
Оленье стадо, действительно, спускалось к реке и собиралось плыть
через волны Даданы на северный берег.
Олени шли, не торопясь, только копыта постукивали, задевая друг за
друга, да тонкие рога поднимались над берегом саженей на сто в ширь, как
сухие сучья.
Впереди шли два передовых. Это были самки, молодые, бездетные. Они
осторожно ступали, поворачивая во все стороны свою стройную головку и
поводя большими черными пугливыми глазами. Но ничего опасного не было
видно. Лагерь Анаков как будто провалился сквозь землю, даже трава на
лужайке не была примята.
Внизу, на изгибе плеса, зеленели тростники, но и там все казалось
безопасным, ибо их гибкие верхушки не шевелились ни от чьих предательских
движений.
Передовая самка в последний раз потянула воздух своими тонко
вырезанными ноздрями, фыркнула, решительно вошла в воду, сделала шаг,
другой и поплыла наперерез течению. Через десять минут все стадо уже
отделилось от берега и колыхалось в зыбких волнах Даданы.
Берег остался сзади, и волны Даданы стали сносить их вниз по течению.
Но впереди показался другой берег, низкий и ровный, весь синий и смутный.
Он проходил мимо вдали, как будто тихо скользил по воде, в обратную
сторону, против течения Даданы.
Внезапно сзади раздались громкие, страшные звуки, гиканье и будто вой
и свирепое тявканье. Были ли это серые волки или желтые шакалы, или самые
страшные из всех, высокие, белые, коварные враги с одним длинным когтем,
прилетающим по ветру? Олени не разбирали. Они, не оглядываясь, слепо, изо
всей силы перебирали ногами. Глаза у них выкатывались из орбит. Голова по
привычке откидывалась назад, как на быстром бегу. Им казалось, будто они
мчатся во всю прыть по этой предательской воде, но быстрые волны мешали им
и сносили их вниз.
Сзади не было ни волков, ни шакалов, - были только Анаки. Они
выскочили из тростников с гиканьем и воем в своих легких берестяных челнах
и мчались по воде, загребая воду длинными двухлопастными веслами то слева,
то справа. Весла гнулись; челноки то зарывались в воду, то почти совсем
выскакивали вон, как играющие рыбы. Анаки гребли изо всех сил, нагибаясь
вперед, и дыхание их вырывалось коротко и со свистом.
Здесь были самые лучшие, сильные, смелые охотники. Старики и
подростки остались на берегу и бежали по песку, потрясая копьями. Они
продолжали выть по-волчьи и лаять по-шакальи, чтобы отогнать оленей от
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг