теплую кровь, и это освежило его. После того он поднял маленькую тушу и
вскинул ее себе на плечи.
"Матка с теленком, - думал он. - Матки идут".
Оленье тело на его плечах было гибкое, теплое, как тело ребенка, и он
вспомнил в этой связи своего белого Мышонка, который в это самое время,
может быть, умирал с голоду в женском лагере.
Юн подхватил свое копье и быстрыми шагами направился на запад, слегка
отклоняясь вправо к реке. Он не думал о медведе, который остался сзади и
пожирал добычу, не думал также о становище своих братьев-охотников. Он
направлялся к женскому стойбищу отнести своему голодному сыну первую
добычу этой весны.
ГЛАВА 2
Женский лагерь помещался в лесистой лощине, доходившей до самого
берега. Он не был похож на становище мужчин. В разных концах горели костры
перед навесами, сплетенными из ветвей и поставленными так, чтобы давать
защиту от ветра. Малые дети не могли оставаться без огня и без крова.
Женщины вообще работали больше мужчин, и работы их были
разнообразнее. Они плели корзины из прутьев, лепили горшки из глины, шили
детям платье из шкур и варили для них пищу у огня. Детские зубки нуждались
в мягкой пище. Мужчины, напротив, презирали все эти ремесла и удобства.
Пищу свою они жарили на камнях или пекли на угольях. Многие части мяса,
хрящи, потроха они потребляли сырыми. Иные воины давали обет есть всю
жизнь только сырое. Это считалось признаком мужества и закаленности.
Занимались мужчины только войной и охотой. В остальное время они приводили
в готовность свое боевое оружие или попросту спали, все равно - днем или
ночью.
Весенний голод был для женского лагеря тяжелее, чем для мужского.
Дети вообще были хлипкие, податливые к смерти. Они мерли, как мухи, -
зимой от холода, а весной от голода. Женщины, кроме того, умели добывать
пищу хуже мужчин. Они собирали съедобные корни и серых червей, ловили
куропаток петлями. Но именно в это голодное время корни были жестки, а
куропатки редки.
Женщины выражали голод иначе, чем мужчины. Мужчины терпели молча, -
жаловаться считалось ниже их достоинства. Женщины кричали и бранились друг
с другом и с собственными детьми. Иные пели, другие плакали, третьи
вспоминали отсутствующих друзей, хотя это и считалось нарушением приличий.
Особенно круто приходилось многодетным, но их было немного. Матери обычно
кормили детей до пятилетнего возраста, рождения разделялись большими
промежутками, и семьи были немногочисленны.
Всех круче приходилось Майре Глиняной, прозванной так за бескровный
цвет лица. У нее была двойня, два шустрых мальчика по пятой зиме. Одного
звали Антек, другого Лиас. Отцом Лиаса считался Лиас Большой из мужского
лагеря, но он наотрез отказался от другого младенца, и после этого на
праздниках любви уже не приближался к Майре. С тех пор Майра жила одна с
детьми и не имела мужчины.
У нее уже не хватало молока для обоих младенцев. Она пробовала
отлучать их от груди, но пищи тоже не хватало. Ее дети были самые голодные
и неугомонные во всем стойбище. И теперь они теребили мать за пояс, справа
и слева, и неотступно кричали "Дай, дай!.."
- Где я возьму? - кричала несчастная Майра.
- Дай!..
Дети карабкались на колени и тянулись к груди матери.
- Нету! - кричала Майра. - Отстаньте!
- Леший, - прибавляла она с угрозой, - возьми этих мальчиков. Они еду
просят.
- Зачем родила двоих? - насмешливо сказала соседка Аса-Без-Зуба.
Она сидела на корточках у своего костра, закутав спину вытертой
шкурой оленя. Соседки накануне поссорились из-за деревянного
приспособления для вытирания огня. Женщины Анаков отличались в зрелом
возрасте вспыльчивым и неукротимым нравом. Никакие бедствия или лишения не
смягчали их охоты к ссорам.
Майра молчала. Она сделала вид, что не слышала слов соседки.
- Один от человека, другой от дьявола, - сказала Аса.
Двойни были редки в племени Анаков и, как все необычное, вызывали
враждебное чувство.
- Оставь, - сказала старая Лото, которая сидела у того же огня и
грела руки. - Лисица четырех приносит, и все настоящие...
Лиас залез на колени к матери и добрался-таки до ее груди. Он потянул
губами сосок, но грудь была пуста, как опорожненный мешок.
Мальчик в ярости укусил зубами сосок. Майра взвизгнула от боли и
одним движением отбросила сына в сторону. На грязной коже ее обвислой
груди показалась рубиновая капля, медленно налилась и упала вниз, как
кровавая слеза.
- Зарежу! - крикнула Майра. Но мальчик быстро пополз в сторону на
четвереньках, как молодой лисенок. Он остановился на порядочном расстоянии
и смотрел на мать тем же блестящим голодным взглядом.
Литта Златогривая сидела поодаль, не разводя огня. Она подостлала под
себя свой меховой плащ, а ее золотистые волосы рассыпались по голым плечам
и грели не хуже плаща.
Она сидела, уткнувшись локтями в колени, и пела монотонным напевом
старую песню о золотых яблоках. Это была любимая песня женщин. Молодые
девушки часто пели ее во время голода. Мужчины во время голода мечтали о
мясе, свирепо и молча, как дикие звери. Женщины же охотнее вспоминали о
ягодах, орехах и плодах, даже о таких, каких никогда не бывало в соседних
лесах.
Золотые яблоки тоже не рождались в стране Анаков. По преданию, эти
яблоки росли в счастливой стране Вияр, откуда пришли первые божественные
люди, породившие племя Анаков.
Литта качалась, как пьяная, и пела тонким однообразным напевом:
Я была в золотом лесу.
Я рвала золотые яблоки.
Сочные яблоки...
Одно яблоко я взяла себе,
Другое отдала своему другу,
Сочные яблоки...
Винда и Рея-Волчица, две молодые матери-сестры, сидели в стороне
вместе со своими младенцами. У них тоже пропало молоко в грудях, и они
поили младенцев белым раствором "земляного жира" в воде. Это была
съедобная глина, мягкая, белая и жирная на ощупь. В голодные дни дети
Анаков поедали ее горстями. Они белели от нее, как будто посыпанные
пеплом; щеки и грудь покрывались мучнистыми пятнами, глаза мутнели и
теряли блеск. Анаки говорили, что дети от "земляного жира" линяют, как
тощая рыба.
Но в этой местности был редок даже съедобный жир земли. Его приносили
с юга за полдня ходьбы. Там наплывал он белыми пятнами в горном ручье
из-под нависшей полуразрушенной скалы.
Девочки-подростки копошились целой стаей у большого костра. Они были
заняты важным делом: варили толкушу из древесной заболони. Дело это было
медленное и трудное. Им распоряжались три подруги: Яррия, Ронта и Илеиль.
Они были однолетки и в ближайшую осень должны были подвергнуться обряду
благословения чрева, который для женщин соответствовал мужскому обряду
посвящения и составлял признание брачной зрелости.
Впрочем, в настоящее время их фигуры не имели никаких признаков
зрелости. У них были тощие плечи, костлявые спины. Они отличались от
мальчиков только гривой спутанных длинных волос, висевших по плечам. У
Яррии были черные волосы, у Илеиль каштановые, у Ронты золотистые, почти
такие же, как у Литты златогривой. Все девочки были наги. Они должны были
получить меховой плащ только осенью, как первый подарок возлюбленного.
Больше всех хлопотала Яррия. Она отдавала приказания направо и
налево:
- Девки, торопитесь... Милка, дров тащи!.. Скорее!..
Милка, совсем маленькая смуглая девочка, топталась у костра и плакала
от голода и нетерпения. Но при этом окрике она поспешно утерла слезы и
побежала в лес.
- Элла где? - спрашивала Яррия вдогонку.
- Сестра? - переспросила Милка. - Под деревом сидит, - прибавила она
на бегу. - Злая, страсть. Я ее позвала: "Пойдем к девкам", а она схватила
полено...
- Девки, торопитесь, - крикнула Милка в свою очередь. - Дров
тащите!.. Скорее!..
Она повторила окрик Яррии точно таким же повелительным тоном, потом
побежала вприпрыжку по узкой тропинке вниз за своими подругами. Иные из
них уже возвращались к огнищу с охапками хвороста. И, несмотря на голод и
слезы, им было весело. Вся эта затея походила на игру, и трудно было
разобрать, настоящая она или не настоящая.
Ронта утвердила на земле странный сосуд, до половины налитый водою.
Он держался на четырех палках, крепко врытых в землю и поддетых под его
края. В сущности это был не сосуд, а мешок, сплетенный из корней. Но
плетенка была такая частая и ровная, что вода держалась, и ни капли не
вытекало.
С десяток девочек сидели на корточках и скоблили заболонь. Она была
двух сортов: тополевая со стволов и ивовая с корней. Тополевая была
надрана длинными белыми лентами и лежала на земле, собранная в кучу.
Ивовая была разбросана кругом узкими спиральными завитками, похожими на
змей или на крупных червей.
Яррия разрыла длинной палкой красные уголья. Под грудой жара лежали
круглые камни, которые собственно и служили для варки. Ловко действуя
двумя палками, как будто щипцами, Яррия доставала камни из костра и
опускала их в котел. Вода скоро согрелась и задымилась от легкого пара.
Потом стали выделяться крупные пузырьки, возвещавшие о близком кипении.
Ронта сидела, обхватив руками колени, и смотрела в огонь. Девочки с
жадными лицами стояли кругом костра и дожидались, чтобы варево поспело.
Старших мальчиков не было в лагере. Они проводили целый день в лесу,
рыскали взад-вперед, искали добычи.
Только горбатый Дило остался дома. Ноги у него были кривые, и он так
ослабел от голода, что не мог бы угнаться за другими товарищами. Но утром,
когда они уходили, он тоже ушел от костра сестры своей Пенны, по прозвищу
Левша, и забрался в густой куст ольховника. Там, лежа на мху, он
мало-помалу объедал горькие почки, как заяц.
Однако теплый смолистый запах толкуши дошел и до куста, забрался
внутрь и стал щекотать ноздри Дило. И скоро он не смог удержаться, вылез
из своего убежища и стал понемногу приближаться к костру девочек.
Илеиль в последний раз попробовала древесную похлебку.
- Готово, - сказала она. - Жрите, шакалки!..
Девочки бросились к плетеному котлу и стали засовывать в горячую воду
свои грязные руки. Они обжигались и отскакивали назад, потом опять совали
в котел руки и даже носы. Они, действительно, напоминали шакалов, которые
в то время ходили следом за человеческими ордами и при удобном случае
готовы были сунуть нос в горшок и даже в огонь. Люди то били их, то
относились к ним благодушно и даже бросали им негодные куски.
Дило совсем приблизился к костру. Он тоже походил на шакала -
больного и хромого. Милка, жадно поедавшая свою порцию, посмотрела на него
и вдруг фыркнула от смеха. Она разбрызгала горячую жидкость во все стороны
и чуть не подавилась, но потом справилась и промычала с полным ртом:
"Мм... лягушонок!"
- Дайте мне тоже, - сказал Дило, протягивая руку.
Милка уже облизывала свои липкие пальцы.
- И девочкам не хватит, - сказала она. - Ты мальчик, иди птиц ловить.
- Чем же я мальчик? - жалобно сказал Горбун. - Я тоже девочка.
- Как девочка?! - хором запротестовала вся девичья гурьба.
- Если я сижу дома, то, значит, я девочка, - сказал Дило в виде
аргумента.
- Врешь, - сказала Милка. - У тебя и нос не такой, - прибавила она со
смехом.
- Яррия, - громко позвал Горбун, - дай мне хоть одну стружку!.. -
Яррия не отвечала. Она скоблила ногтями внутренность плетеного котла.
Твердые ногти звенели, как железо.
- Яррий кормил меня, - сказал Дило и вдруг заплакал. Плач его был,
как кашель. Он прикрывал горстью рот и нос и лаял в ладонь странными
звуками, как будто захлебываясь.
Яррий был брат Яррии. После минувшей зимы он перешел в мужскую орду
вместе с тремя другими отроками и сейчас ожидал посвящения. Он был старше
Яррии, но женская зрелость наступала раньше, чем мужская. Брат и сестра
должны были пройти очистительные обряды в одно и то же время, после
великих охот, перед осенним праздником солнца. Среди подростков Яррий
славился охотничьей удачей, и даже имя у него было Яррий Ловец. В самое
трудное время он всегда приносил что-нибудь - кролика или сову, связку
рыб, пойманных острым шипом уды в водах Даданы, змею, сурка. Яррий Ловец в
голодную вешнюю пору кормил Горбуна. В сытные летние дни Дило, несмотря на
кривые ноги, не отставал от товарища. Они переходили с поля на поле, от
перелеска к другому перелеску в поисках добычи.
Дило, несмотря на свое уродство, был мастер на все руки. Он плел из
крапивы частые сети для ловли золотоперок в ручьях, делал дудочки из
тростника и выманивал, подсвистывая на этой первобытной свирели, робких
пищух из нор в песке. Он умел также рассказывать длинные сказки, которые
никогда не кончались и переплетались, как кружево: то уходили на небо к
Отцу и его звездному племени, то спускались в подземные пещеры, где таился
после ущерба луны страшный бог, Лунный Дракон, или убегали в далекие
степи, туда, где живут странные боги Молокоеды, у которых лица людские, а
копыта конские. Они скачут повсюду вслед за стадами скота и, дивное дело,
сосут молоко, как телята.
- Яррий кормил меня, - повторил Дило упавшим голосом.
Ронта поспешно вынула изо рта собственную жвачку и сжала ее в горсти.
Это был ее последний глоток.
- Иди, - сказала она мальчику, - во имя Яррия...
Дило быстро подполз, положил ей голову на колени, закрыл глаза и
открыл рот. И она вложила ему свой кусок, как матка баклана вкладывает
жвачку голодному птенцу. Она отдала ему не только собственную пищу, но
соки собственного рта. Мальчик удержал ее руку и стал тщательно облизывать
ладонь. Он не желал терять ни единой питательной капли, или, быть может,
благодарил ее, как благодарят ручные звери за ласку.
На другом конце лагеря собрались младшие мальчики, которые были
слишком малы для лесного промысла. Но даже эти малыши были настроены более
хищно, чем девочки. Они обступили со всех сторон своего товарища Рума.
- Дай! - кричали они сердито и назойливо. В голодные дни этот детский
крик раздавался на стойбище с утра до вечера.
- Дай! - кричали мальчики и наступали на Рума.
Рум прижимал к груди желтоватого щеночка шакальей породы. У щеночка
была острая мордочка, и черные глазки его бегали по сторонам. Он,
по-видимому, хорошо сознавал опасность своего положения.
Дети нередко подбирали и выкармливали щенят, лисенят, молодых зайчат,
даже воронят и гусенят, но все эти питомцы быстро вырастали и уходили на
волю или попадали под нож. Держать взрослых зверей в полуголодном лагере
было бы слишком накладно.
Но шакалий щеночек Рума был особенный. Он совсем не рос. Уже два раза
он зимовал в лагере и остался таким же, как прежде.
В сущности, это был не щенок, а взрослый шакал-карлик. Он был совсем
ручной и никуда не хотел уходить: должно быть, понимал, что слишком мал и
беззащитен, чтобы жить на воле. Его могли бы съесть собственные, более
крупные братья. Зато Рум очень любил его и называл тоже Румом. Они спали
вместе, и мальчик делил с ним последний кусок. И даже в эти голодные дни
ребра младшего Рума-шакала выдавались меньше, чем у его двуногого тезки.
- Дай! - кричали малыши. - Убьем!..
Они хотели съесть четвероногого Рума. По закону Анаков, в голодные
дни никакая живность в лагере или вне его не избавлялась от ножа, даже
рогатые змеи, которые в обычное время считались священными и получали
жертвы.
Лиас и Антек тоже были здесь. Они бросили мать, от которой ничем
нельзя было поживиться, и вместе с другими наступали на обоих Румов.
- Дай! - кричал Лиас.
Он схватил камешек и бросил его в голову Старшему Руму. Но рука Лиаса
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг