один век у Императора под седалищем провести.
Тут-то и родилось Слово, впервые за несколько месяцев он думал на своем
языке, но в мысль с неизбежностью врезались слова, по духу, по смыслу и даже по
звучанию имевшие исчезающе мало общего с тем, что должно было быть ему родным.
Чужие слова, насквозь пропитанные ересью, подлежащей уничтожению, если, понятно,
силенок хватит, слова, странные настолько, что он даже не был уверен, что
придумал их сам. Это было Универсальное оскорбление, нечто абсолютно
непристойное, самым фактом своего существования отрицающее все общепринятые
ценности - армию, войну, славные знамена, стройные шеренги и лично Императора.
Да, любопытно бы представить себе, как оно звучало. Но воспроизвести Абсолютное
оскорбление - нет, сэнсэй, этого вы от меня не добьетесь, и не уговаривайте... И
пришло ему в голову, что и эта ересь будет всего лишь дозволенным заблуждением,
каких много, ежели только не предложить ее для прочтения всем, включая
Императора лично (он-то в Императора верил). Посему Слово было записано -
вырезано в бетоне площади перед императорским дворцом. Он успел дописать, а
потом двинулся к окраинам Столицы, где уже без особых помех охотилась авиация
противника. Там-то его благополучно и сбили, несмотря на техническое
превосходство. Я прав, Сугимото-сан?
С другой стороны, несомненно, что значительная часть технократической
оппозиции, придерживаясь традиционной для этой прослойки социальной пассивности,
оставалась лояльна Императору до самого конца войны. Иначе, во всяком случае,
трудно объяснить надпись на площади перед императорским дворцом в Столице -
самый, пожалуй, известный среди памятников Сфинкса. Экспертизой неопровержимо
доказано, что она была сделана с воздуха и что для этой цели не мог быть
использован ни один из летательных аппаратов, состоявших на вооружении Нерушимой
Империи. Содержание надписи до сих пор расшифровано не полностью; поскольку,
однако, в ней на разные лады варьируются многочисленные официальные формулы,
логично предположить, что это своего рода славословие Императору, сочиненное
неким фанатиком, причастным к аэрокосмическим проектам последних лет Империи.
Этой трактовке не препятствует и то смущающее многих исследователей
обстоятельство, что отдельные выражения кажутся нам грубыми и даже
оскорбительными - во всяком случае, не соответствующими представлениям
современного исследователя о духе тоталитарных режимов. Судя по тому, что нам
известно о принятой в Нерушимой Империи системе ритуальных формул, она вполне
допускает текст, подобный этой надписи. Любопытно, впрочем, что администраторы
Большой Империи зафиксировали бытовавший среди населения послевоенного Сфинкса
взгляд на надпись именно как на проклятие. Поскольку подробности
государственного ритуала Нерушимой Империи, вероятно, никогда уже не будут нам
известны досконально, предложенная нами интерпретация, при всей ее
соблазнительности, не может быть однозначно подтверждена.
Ни хрена-то ты не понял, Сугимото-сан! А "мирное вторжение", судя по всему,
большая гадость, кстати о пацифизме. Разумеется, в первую очередь уничтожение
культурных памятников - культовых, впрочем, тоже, кстати об атеизме. Это чтоб
неповадно было славить кого не положено, а проклинать - проклинать можно, потому
и надпись сохранилась... Но опять ничего путного не вышло, опять суета в духе
Гаррисона-Гамильтона-Хейнлейна-Эрика Ф.Рассела. Не умею формулировать, что
поделать, сэнсэй вон тоже не умеет, а он умный.
Впрочем, сэнсэй, может быть, тоже писал реферат: больно уже дежурно
получилось, о правдивости и говорить нечего. Ну его, сэнсэя! Толик вытащил
бумагу, положил отдельно, чтобы не перепутать с рефератом (не поймут ведь, если
перепутается!).
А реферату надлежало еще придать товарный, так сказать, вид. С розовой
ленточкой Толик возиться не стал - не Карамазов же он, в самом деле. Обойдутся
металлическими скобочками - как раз в духе деловитой мужественности, без лишних
сантиментов.
Толик трижды щелкнул челюстью скрепкосшивательной машины - и реферат был
готов. Сугимото в скрепках не нуждался: убогие полторы странички легли туда, где
им, собственно, и оставалось лежать. Плоские блестящие пружины пришлепнули их к
крышке футляра от машинки. Может, захочется потом сделать из этого нечто
пристойное и удобочитаемое. Может, и стоило бы даже, но поди сделай, если не
можешь и не умеешь... Толик собрал свою оргтехнику и пошел домой.
В комнате было пусто и чисто, особого пьянства, по всей видимости, сегодня
не происходило, ну и ладно, решил Толик, ну и ушли погулять, тем лучше. Он
вообще подумывал взять да и завалиться спать, но тут в дверь внятно и
требовательно постучали.
"Кого там еще черт несет?" - подумал Толик.
- Войдите, - сказал он вслух.
Лучше бы он этого не говорил, потому что появилась отдаленно знакомая ему
девица. Девица принадлежала соседу из комнаты слева, соседа же Толик не то чтобы
не любил, но не презирать его - так, слегка, тихо, в глубине души, - нет, этого
Толик не мог, презрение получалось как-то само собой. К девице, разумеется,
отношение было аналогичное. И чего ей тут надо?
- Здравствуйте, - сказал Толик.
В поле зрения проник сосед.
- Толь, слушай, - сказал он.
Толик демонстративно прислушался. Он уже понял, к чему идет дело, но очень
уж не хотелось понимать. Слушал он довольно долго.
- Ну? - не выдержал наконец Толик.
- Тут у Вали реферат, - сказал сосед.
Ну вот... Каков Толик, подлец! До чего догадлив!
- У всех реферат, - ответил Толик.
- Ну да, у меня тоже... Но ей отпечатать надо...
Правильно, у Вали реферат, а печатать почему-то Толик должен. Толик знал
уже, что не откажется, хотя отказаться очень хотелось и хотя уж Валя-то заведомо
была в состоянии взять машинку напрокат. Очень хотелось Толику сказать
что-нибудь в этом духе, добавить, может быть, что сколько можно, что пора и
честь знать и что не нанимался он печатать всем знакомым, тем более отдаленным.
Но почему-то Толик сдержался, промолчал и лишь позволил себе поинтересоваться
количеством страниц.
- Да вот, отсюда досюда.
Валя показала ноготком на раскрытом учебнике. Досюда! Толик поморщился, и
тут только до него дошло.
- Что, дословно, что ли?
На него смотрели с удивлением - дескать, как же иначе? Разъяснять, что
реферат не есть буквальная перепечатка и что проще было бы эти листки выдрать,
Толик воистину не нанимался.
- Эх, - сказал он. - Ну что же, если так уж надо...
И подумал, что вот так же он и с Вовкой общается, на том же уровне
добровольности. Надо было отказаться, обязательно надо было, но раз уж не
отказался...
- А теперь отсюда, - сказала Валя.
- И досюда, - сказала Валя. - Вот и все.
И принесла из соседней комнаты - розовую ленточку!
- О! - только и вымолвил Толик.
Валя не поняла, но, будучи воспитанной девушкой, решила не докапываться до
мотивов.
- Спасибо, - сказала она.
Сосед тоже поблагодарил, и они ушли. Ну вот, подумал Толик, сейчас будут
страстные стоны доноситься... Стенки в общежитии были толстые, но даже сквозь
них что-то такое и впрямь слышалось. Толик не завидовал. Он упрятал машинку под
стол - хорошо поработала сегодня, пора ей и отдохнуть. Достал бумагу в клеточку,
взял ручку...
Милая моя! Любимая!
Знаю, что ты не любишь, когда я так называю тебя, знаю, что запрещаешь, но
ничего не могу с собой поделать...
Писалось хорошо, хоть, говоря откровенно, Толик все же предпочел бы
маашинку. Но - традиция! А писалось и в самом деле неплохо, очень приятно было
сознавать, что вот такой вот он умный, тонко чувствующий, и слова-то он такие
знает, какие мало кто бы в письмо насовал, и цитату стихотворную ввернуть
умеет... Слова уверенно стекали на бумагу - как на подбор удобные, округлые,
скатные, всее поблескивало, словно отштампованное - тут паз, там выступ, а сбоку
еще отверстие под резьбу. Очень, знаете ли, литературно-психологично получалось,
только вот мыслей особых не было в этом великолепии, ну да уж бог с ними, с
мыслями.
V. ДА НЕ СУДИМ УБИЙЦА
Монологический диалог
О риторы, не во гнев вам будь сказано,
вы-то и погубили красноречие!
Гай (Тит?) Петроний Арбитр, "Сатирикон"
Сашка позвонил в субботу. Пока Толик метался между телефоном, краном на
кухне, который следовало закрыть, и телевизором, который следовало выключить,
трубку взяла Людочка.
- Толь, это тебя.
Голос был обиженный и ехидный, как всегда, когда звонили не ей.
Толик наконец закрыл и выключил. Трубка была мокрая, в чем-то скользком:
Людочка опять стирала свою белую юбку, чтобы завтра опять посадить пятно. Лучше
бы она эту юбку вообще не заводила, привычно подумал Толик. Голос в трубке был
звонкий и далекий. Он не разобрал даже толком, что и как: Людочка снова
открутила свой кран, а конфликта Толику не хотелось. Понял только, что Сашка в
Москве, что, кажется, надолго и что встретятся они у метро. Сашка будет там
через час, а отсюда до метро минут сорок, если, конечно, пешком...
- Люд, а, Люд, - Толик заглянул в ванную, - это Сашка, помнишь?
Людочка отвернулась от юбки (хотя нет, кажется, это было что-то другое, но
тоже белое). Была она растрепанная, распаренная, чем-то недовольная. То есть
понятно чем, но кто ей велел заводить столько разных тряпок?
- Это какой Сашка? - равнодушно осведомилась она.
Толик с оживлением уже почти искусственным принялся напоминать ей, что ведь
был же такой Сашка, вместе же учились, ну да, все на одном курсе...
- Да ты вспомни, тощий такой. Ну, нас с ним еще все время путали. Ну, уехали
они куда-то там, в Сибирь, что ли... С женой.
- А-а-а, - сказала Людочка. - Да, бедняжка.
Почему это бедняжка? Ах, да, сообразил Толик, но ведь теперь уже скорее
Сашка бедный, хотя Людочке, понятно, как-то ближе, впрочем, нет, чего уж там ей
ближе...
- Ну так он в Москве сейчас.
Людочка отреагировала быстро и решительно.
- Толь, нет, сегодня нельзя. Сам ведь видишь: стирка у меня. Между прочим,
мог бы помочь.
- Я же посуду мою, - сказал Толик.
Собственно, не в том было дело, кто там чего моет и стирает, тем более
стирка Людочкина уже подходила к концу, как и посуда Толикова, и зачем ее
столько, - а просто неохота Людочке собираться, готовиться, кормежку какую-то
организовывать, хозяйку гостеприимную из себя корчить, лицо опять же... Это же
ужас какой-то, между делом подумал Толик, это же в ванной повернуться некуда,
чтоб не наступить на распровсяческую косметику, и какого рожна? Сашку, что ли,
она соблазнять будет?
- И вообще, он нас к себе зовет. Через час, у метро.
- Ты что? - удивилась Людочка. - За час мы ничего не успеем. И вообще...
В самом деле, мудрено представить себе, чтоб Людочка ухитрилась столь быстро
собраться, если предполагает нечто хоть в минимальной степени светское
(Сашка-то, ясное дело, на светскость не рассчитывает отнюдь). И получается, что
не слишком красиво вышло, хотя и удачно: получается, что Толик так именно все и
организовал, чтоб Людочка осталась дома, ну и что, на то и Людочка, чтоб дома
сидеть, зачем ей Сашка?
- Но ведь я же обещал...
Правильно, решил Толик, именно так и надо было сказать - неуверенно, с
сомнением и угрызениями совести, он верный муж и образцовый друг, к тому же
просто интеллигентный человек. Именно так это все и надо подать.
- И зря обещал! Ты, между прочим, на свете не один живешь.
Правильно, а Людочке так и следовало реагировать; ведь не возражала бы она
спокойно дома посидеть, и не настолько я ей сегодня нужен, - и тем не менее надо
мне дать понять, чтоб не зарывался, согласился Толик. Сейчас можно и промолчать,
должно хватить виноватой улыбки.
- Который час? А, ну ладно, часиков до десяти можно...
Хватило улыбки!
- Спасибо, дорогая!
Иронии в голосе не слышно? Нет, кажется, обошлось, теперь можно чмокнуть в
щечку и выбираться, здорово все-таки, что я обхожусь без косметики, подумал
Толик, завершив столь несомненным выводом свои социально-психологические
разработки.
До метро он шел пешком: спешить оказалось некуда. Шел и вспоминал, с кем из
ребят виделся за последние полтора года, ведь обязательно же станут они
вспоминать общих знакомых, положено однокашникам после долгой разлуки. А вот
почему полтора года - это уже сложнее, тут Толик ничего не смог бы объяснить,
как-то сам собой возник у него именно такой временной интервал, настолько сам
собой, что Толик и не задумывался даже.
Да, так видел Пашку - собственно, Пал Саныча, случайно и впопыхах. Был он в
дымчатых очках, при "дипломате", с деловитым вдохновением на челе, и настолько
уже походил на молодого преуспевающего ученого, что даже и боязно. Ну,
обменялись книжными новостями: что-где-когда-выходит, - потом телефоны, а потом
Пал Саныч юркнул в кабинет завкафедрой, а Толик пошел дальше по коридору. Он
звонил Пашке дважды, и оба раза Пашки не было дома. Пашка ему так и не позвонил.
А кроме Пашки кто?
Потому что не слишком приятное это получилось воспоминание; собственно,
ничего такого особенного: суета всякая (всяческая, стало быть, суета),
эфемерность и невнятность контактов, встреч и проч. Разумеется, Толик, будучи,
как уже отмечалось, человеком интеллигентным, очень легко преуспел в том, чтобы
и это воспоминание, и иные подобные оказались спрыснуты малой дозой юношеской
ностальгии. Что же, с таким багажом вполне можно встречать Сашку, да, кстати, с
Сашкой-то когда последний раз виделись? Кажется, после университета и не
виделись ни разу...
Впрочем, Сашка оказался вполне узнаваем, и менее всего он напоминал
смущенного выходца из глубинки, даже и странно, что уж до такой степени не
оставили на нем отпечатка тамошние морозы, бытовые трудности и книжный дефицит.
- Пошли, - сказал Сашка, - тут недалеко.
- Ты извини, но Людочка...
- Кто? А, да, извини, я и забыл, что ты женат.
И все. Толик облегченно вздохнул: слава богу, обошлось без разговоров на эту
тему, не стал Сашка вспоминать, что, если б не Людочка, Толик бы тоже оказался в
глубинке, не усомнился, стало быть, в Толиковой чистоте и неиспорченности. Или
просто неохота ему обсуждать семейно-брачные темы.
ДорОгой Сашка рассказал все, что считал нужным: что три года в глухомани
своей (не такой уж глухой) отработал, что на коэффициент тамошний (не такой уж
высокий) плюнул и что приехал сюда, в аспирантуру поступать. Уже год,
оказывается, как приехал. А живет он, оказывается, на квартире из-под какого-то
там знакомого, геолога, что ли, который сейчас то ли в Африке, то ли в Арктике.
Квартира у геолога оказалась двухкомнатная, стандартная, похоже, точь-в-точь
такая же, как у них с Людочкой. Вторая комната, впрочем, была - заперта? Нет,
просто закрыта на задвижку: человек он небогатый, а Сашке, оказывается, доверяет
как раз настолько, чтоб быть спокойным за свои шмотки и манатки.
А доступная обозрению комната была точно Сашкина: шмотки были представлены
немолодыми портками фирмы "Рабочая одежда", из манаток же явно и несомненно
главенствовала траченная временем пишущая машинка "Москва", завалившая своей
продукцией едва ли не все возможные плоскости.
Впрочем, оглядеться как следует Толику не удалось, потому что Сашка занялся
вполне внятной и понятной возней, в результате которой половина стола была
очищена, и на ней вдруг оказалась бутылка, кажется, "Плиски", две то ли рюмки,
то ли стопки, шоколадка на блюдечке. Блюдечко это даже несколько умилило Толика,
но вообще-то суета вокруг спиртного, пусть даже не переходящая никаких таких
границ, пусть даже при встрече однокашников почти неизбежная, - нет, все же
смутила она Толика. А что, решил он, как ни горько об этом думать, а ведь
совершенно нечего было Сашке делать в этой самой глуши, вполне мог и спиться, с
кем, в конце-то концов, не бывает...
С другой стороны, похоже было, что без этой самой "Плиски" едва ли получится
у них создать такую, на первый взгляд, понятную и естественную
непринужденно-ностальгическую атмосферу. Толику вообще не приходило в голову,
что атмосферу нужно создавать: казалось, что она сама в надлежащих условиях
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг