другое дело, что не достать, особенно импортного, Людочка наш вообще не пьет,
спасибо, папа у Людочки. Есть пока не хотелось, ну да Толик никогда и не имел
привычки есть посреди ночи
Сдает Сашка, явно сдает, не только бессюжетно у него выходит, но и алогично
притом, и уж до того эклектично, до того все подряд перемешано, что прямо диву
даешься. Ну к чему все эти рассуждения о разговорах, что выше понимания толика
(абстрактного толика, разумеется), а потом вдруг без какого бы то ни было
перехода - ползучий бытовизм про кофе и папу Людочки (или она тоже абстрактная
людочка?) Нет, чушь...
(так он искреннейше полагал, забыв напрочь, что когда-то, не так даже и давно,
прикупив поздно вечером бутылку "Саян", далеко за полночь длил пышношумное
пиршество, и правильно, что забыл, ведь тогда он еще не был настоящим Толиком),
и он почти блаженствовал, стрельнув у которой неимоверно длинную, какую-то
металлически-синеватую сигарету, а разговор вокруг все шел, что-то там такое уже
и на повышенных тонах, кажется, обсуждалось, что-то там им не понравилось, а
Толику-то какое дело? Толику хотелось, раз уж не получилось выспаться как
следует, спокойно посидеть, подумать и, может быть, даже вспомнить, что с ним
имело произойти, точнее даже, пожалуй, ему хотелось разобраться, как бы это с
Людочкой выкрутиться (из Людочки, то есть, не подумал Толик), - но Сашка вдруг
встал, заторопил его, и оказалось, что которая уже давно собралась, давно уже
стоит подле стола, широченные черные клеши, белая рубашка с неимоверно
распахнутым воротом (о господи, подумал добродетельный Толик), через плечо
огромная клеенчато-пластиковая сумища. Вставать Толику не хотелось, поэтому он
что-то такое попытался произнести и даже, на взгляд Толика, не попытался, а
именно четко и не без присущего ему красноречия сформулировал, но Толику не
вняли.
- В самом деле, ну зачем в такую рань из дому выбираться?
- А что в такую рань дома делать? Притом утро замечательное...
- Хоть недалеко?
- Да нет, совсем рядом.
- И куда?
- Ты идешь или, может, тебе Людочку вызвать?
- Не вызвать, а разбудить!
Толик вздрогнул: Людочки только недоставало! Или, с приятной жутью в мыслях
подумал он, это там в самом деле Людочка дрыхнет?
Кажется, все-таки не было у Сашки иной цели, кроме как поабсурдистее
чего-нибудь сочинить, собственно, теперь можно не сомневаться, что на самом деле
Людочка у него там и спала, на самом деле абстрактный толик оказался
добродетельней некуда, что почему-то вызывает у Сашки блудливую ухмылку, в самом
деле, почему?
- Ладно, - сказал Толик, - после Людочку. Пока пошли.
И они пошли, хотя Толик, как ни старался, не мог разобраться с окружившим
его пространством. То есть пространство-то как раз было, возможно, вполне
ничего, трехмерное, а вот координаты Толика в этом пространстве едва ли
поддавались однозначному определению. Ведь никогда он такого не видывал, чтобы
город, пусть даже в столь ранний утренний час, был до такой степени на себя
непохож, что и в голову с трудом приходит задуматься об адресе, хотя, вот
незадача какая, именно адрес Толику вдруг и вспомнился - Сашкин или свой, он
по-прежнему не в состоянии был вычленить. Но улица была совсем уж на обычную
московскую улицу непохожа, и вовсе никакого она не могла иметь отношения к давно
покойному, сталинских времен погромщику, чье имя гордо носили сколько-то там
погонных метров ночлежек. Как раз вовсе не видно было ночлежек, и Толик с ужасом
понял, что Сашкино отделение, квартира то бишь, оказалась совершенно не
по-людски расположена: не мог Толик вспомнить, чтобы спускались они с пятого
этажа по лестнице, и подъезда знакомого словно никогда не существовало, и на
двери не значилось, что побывали здесь Садист, Мусалини (странным образом Толик
ни разу не предположил, что это мог быть вполне обычный Муса) и почему-то
Бузгалттер.
Нет, не было нормальной улицы, даже и зеленых насаждений вроде бы не
получалось, потому что когда всюду растут уж такие деревья, что за ними не видно
ни домов, ни самой улицы - нет, это называется как-то иначе, это не насадили,
оно само выросло. Впрочем, возможно, дело было всего-навсего в том, что уже
много лет как Толик ни разу не позволил себе не то что выйти на улицу ранним
утром, а хотя бы проснуться и выглянуть в окно? А иначе, кто знает, может быть,
эти впечатления оказались бы для него менее устрашающими? Кто знает?
Они всё шли куда-то, и Толик едва поспевал, хотя ни Сашка, ни тем более
которая (она двигалась впереди, и походка у нее была тоже какая-то странная)
вовсе и не спешили, они-то как раз очень мило прогуливались, беседуя на сей раз
о чем-то отвлеченном и не вызывающем особых эмоций. Так, по крайней мере,
казалось Толику, потому что разговор шел, кажется, спокойно, не слышно было ни
возмущения, ни даже особого волнения, а что непонятно, так к этому Толик давно
уже притерпелся настолько, что и не обижался даже. Только вот куда это
понадобилось так торопиться? Они шли, и темно-серые, словно бы мокрые тротуары
странно то ли потрескивали, то ли посвистывали, а над ними какой-то чуть ли не
металлической листвой громко шумели деревья (Толик даже взглянул вверх - нет,
самые обычные листья), а еще откуда-то издалека доносилось уверенное, хозяйское
гудение, совсем негромкое, но почему-то не вписывающееся в нормальный гул
большого города, каким его помнил Толик.
Они всё шли, улица (если это была улица) давно уже кончилась, давно уже
пересекли они очень ровную широкую площадь, даже спокойнее стало у Толика на
душе, что вот площадь, вот даже и памятник кому-то стоит, даже и знакомый,
кажется, кто-то, даже и видел его где-то Толик, была, кажется, в какой-то книге
репродукция с дрянной стародавней фотографии, но, с другой стороны, подумал
бдительный Толик, вот уж этого-то быть не может, конечно, мало ли кому ставят
памятники, но не до такой же степени... Любопытно, что бдительность в Толике
проснулась настолько быстро, что потом он уже так и не смог попристальнее
заняться идентификацией, чем был, пожалуй, и доволен: ну стоит памятник, ну и
пусть, какое, собственно, Толику дело, что там за тип в бронзе воплощен (по
наивности своей он не то чтобы принял материал за бронзу, но решил, что иного и
быть не бывает).
Ну вот, подумал Толик, наконец-то Сашка перестал так уж невесть зачем
паясничать и начал писать о том, что знает и понимает. И слава богу, потому что,
право же, пусть лучше его абстрактный толик сходствует с дураком в странной, но
хоть вроде бы научно-фантастической обстановке, нежели в стандартной
двухкомнатной квартире. Только вот с чего это Сашку вдруг потянуло поминать
всяких там погромщиков, памятник, надо полагать, с той же темой связан, но
зачем? Нет, решительно непонятно, зачем, сколько можно все об одном и том же.
Толику уже четверть века как надоело.
А потом как-то незаметно и площадь кончилась, снова они нырнули под
непонятные дерева, только попалась на глаза надпись, почему-то оранжевыми
буквами, и Толику показалось, что "Шоссе Экклезиаста".
Странный вокруг Сашки получался город, и Толик, сделав над собой некоторое
усилие, пришел к заключению, что как раз такой город был бы Сашке вполне по
нраву, и уж тем более он по нраву этой, которую Толик хоть и мог уже однозначно
отождествить, но почему-то не решался. Сашке это все было бы очень кстати, и
Толик чуть было не позавидовал, потому что уж очень бы Сашке пошло сидеть
где-нибудь в одном из этих невнятных домов, а то и просто на траве, внимательно
вникая в "Технологию и культуру" Маккензи (Толику вспомнилось именно это
название, из чего отнюдь не следует, что данный текст, в сущности, довольно
слабый и заведомо вторичный, представляет особый интерес). Сашка, пожалуй, был
тут более чем уместен, но Толик? И стало Толику себя жалко, и очень Толика
обрадовало, когда ландшафт стал медленно, но ощутимо меняться в приятно-понятную
сторону.
Сначала Толик воспринял перемены как должное, потом, когда они стали слишком
уж очевидны, скорее испугался - испугался именно столь недвусмысленного
исполнения желаний. Но, так или иначе, шли они теперь по старому, серому,
трещиноватому асфальту, и улица была кривая, узкая, куда-то довольно круто
спускавшаяся, и деревья были как деревья, а на углу стоял киоск "Союзпечати",
закрытый, разумеется, в столь ранний час, но это как раз было правильно. Все
было правильно, все было верно в этом городском пейзаже, только вот никак не мог
Толик опознать улицу, более того, все тыкалось ему в мозг крепчавшее подозрение,
что улица вообще не московская: каштаны, платаны (имея биологическое
образование, Толик был тем не менее в ботанике слаб, но не настолько же!). Елки
зеленые, решил Толик, но Сашка, похоже, был уверен, что так оно и надо, а
которая по-прежнему уверенно продвигалась вперед (странная все же была у нее
походка, настолько странная, что Толик мог подобрать лишь этот единственный
глагол), свернула на другую улицу, перешла на противоположную сторону и скрылась
в подворотне. Крепнущая реальность приводила Толика в состояние все более
уверенное: даже и трамвай по этой улице ходил! Даже и двор оказался нормальный:
рос из асфальта тощий прутик, висело на веревках грязноватое белье, а откуда-то
неукоснительно воняло! Нет, двор был как двор, как раз такой, каким ему
следовало быть, и Толик не то чтобы почувствовал себя дома, тем более не ощутил
Толик, что здесь ему хотелось бы и следовало бы жить, - но здесь никоим образом
не могло быть всей этой странной жути, в которой только и можно, что читать
невесть какого Маккензи, а то и аббата Грешковича (sic!).
И лесенка была реальна, дряхленькие ее ступеньки вели к добропорядочной
двери, обитой старым дерматином. Дверь была многозамочна, как надлежит, и
торчало из стены несколько кнопок, а возле кнопок, надо полагать, некогда были
написаны на бумажках фамилии, - но теперь, разумеется, прочитать ничего было
нельзя. Все было пристойно, прилично, добропорядочно - нормально, короче говоря,
и Толик был почти уверен, что придется теперь под дверью куковать, потому что не
дай бог ошибиться кнопкой и ни свет ни заря разбудить коммунального соседа.
Однако которая просто взялась за ручку, слегка потянула на себя - и несокрушимая
дверь, даже не скрипнув, послушно распахнулась. Это неприятно поразило Толика:
не то блатные какие-то замашки подумались ему в этой, не то (если дверь не была
заперта) возникли сомнения в добропорядочности жильцов.
Впрочем, коридор был добропорядочней некуда, и дверь комнаты, куда,
оказывается, они и шли так долго, тоже была добропорядочной дверью. Толик
отдыхал душой, разглядывая подобающим образом размещенные в полутьме велосипеды,
старые корыта и висящие вдоль стен предметы одежды
Нет, это становится невозможным! Какая, в самом деле, пошлость - описывать
коммунальный коридор и не смочь удержаться от корыт и велосипедов. Положительно,
Толик был о Сашке лучшего мнения.
(разумеется, при столь слабом освещении их нельзя было идентифицировать, да и
слишком стары были тряпки, чтоб удостоиться идентификации, но, главное, Толик
вообще был сейчас настроен обобщать).
И комната, куда они, увы, попали тем же не вполне благопристойным образом,
была нормальная - обитал в комнате человек не без странностей, не озабоченный
сверх меры соблюдением уютности и опрятности, - и тем не менее нормальный
человек там обитал. То есть не было, пожалуй, и у Сашки в комнате ничего, что не
было бы достойно нормального человека, и тем не менее тут, именно тут даже
висящая над кроватью шпага Толика не смутила отнюдь.
Ну вот, наконец-то появилась шпага, в самом деле, можно ли было от Сашки
ожидать, чтобы шпага, возникшая у него на диване, не пролезла и в текст, ружье,
оно стреляет, шпага, она торчит, посмотрим...
Все тут было уместно: с первого же взгляда становилось ясно, что проживает
тут человек молодой, что комната как-то там от кого-то ему досталась, равно как
и мебель, может быть, именно потому не окруженная особо пристальным уходом, что
не его, а матери или там бабушки (как-то сразу возникла у Толика уверенность,
что как раз женщины что-то такое тут и об-орудовали в смысле первоначального
накопления). И с первого же взгляда стало Толику понятно, что проживающий, хоть
он сейчас и спит, человек все же истинно интеллигентный - или, может, фарцовщик,
подумал Толик, присмотревшись к бесчисленным книжным полкам, да нет, вряд ли,
разве что слегка подрабатывает.
- Может, полку на него уронить? - спросила эта. - Чего возиться?
Сашка не был ни возмущен, ни даже удивлен, хотя висевшая прямо над кроватью,
левее шпаги, книжная полка (очевидна была рука женщины, притом никоим образом не
интеллигентной) была не менее шпаги способна лишить человека жизни. Черт,
подумал Толик, ведь спит же хозяин! Все-таки, наверное, которая - взломщица... А
Сашка тогда кто? Сашка призадумался, помотал головой.
- Нет, - сказал он, - это было бы слишком просто.
И слишком поздно, обрадовался гуманный Толик, потому что интеллигент на
кровати уже проснулся. Оказался он Толику тем уже близок, родствен и мил, что
совершенно правильно реагировал на происходящее. То есть была не то чтобы
продуманная, нет, скорее как раз настолько спонтанно-искренняя мимика, что Толик
был ею вполне убежден, несмотря на отсутствие у интеллигентного незнакомца
выраженного лица, - а потом и слова были сказаны; слова Толик, пожалуй, тоже мог
предвидеть, хотя, разумеется, услышать их вероятнее как раз от фарцовщика,
нежели от истинно интеллигентного человека.
- Правильно, - сказала которая голосом Софьи. - Именно ..... Только, знаешь,
вставай-ка ты, умывайся, брейся и проч. Штаны, пожалуй, тоже надеть не помешает.
Интеллигент почему-то смутился - то есть как раз было совершенно
естественно, что он смутился: ни с того ни с сего, среди ночи, когда разве
только мирно дрыхнуть и положено, разумеется, без брюк...
- Ну? - удивилась которая. - Отвернуться мне, что ли?
- Само собой, - ответил почему-то Сашка. - Вот сюда, здесь как раз зеркало
висит.
Ох, все-таки, как ни крути, Сашка остается Сашкой, и Сашка, как ни крути, не
может без некоторого комплекса превосходства. Вот ведь хлебом не корми, дай
только выставить кого-нибудь, лучше всего неприятного Сашке кого-нибудь, а можно
даже и приятного, если больше некого, - выставить в этаком смешном и малость
неприличном свете, ну зачем это?
Было это все как-то... нехорошо это у них получается, решил Толик, ну чего
ради так издеваться над человеком, попирать, стало быть, природную стыдливость.
Впрочем, которая в самом деле отвернулась, на стыдливость не посягая отнюдь. А
Сашка уселся себе преспокойненько на кухонного вида, древней голубой покраски
табуретку, совершенно не подходящую к круглому, старинному, может быть, даже
антикварному столу. Уселся и сделал знак Толику - садись, мол, и ты также.
Наблюдай, мол, а неохота наблюдать, так просто подожди, пока не удостоишься
лицезреть интеллигентного человка в портках.
...Теперь это модно транскрибировать, но если попроще, то портки были, что
называется, "леви-страус" (так оно ближе к народу), прочее же, насколько Толик
уразумел, воскресив в памяти свои фарцовочные похождения (то естьнет, он,
собственно, и не фарцевал, он только покупал, было, да, было, разумеется,
недостойно порядочного человека и комсомольца, стыдно гоняться за импортными
тряпками, но, знаете, все ведь мы люди, все человеки), - да, прочее вполне
соответствовало, и было это все надето и носимо вполне естественно, без
какого-либо вызова, не говоря уж о демонстрации достатка.
- Говорят, - сказала которая, - одно время среди золотой молодежи была в
моде презанятнейшая игра. Состояла она в том, что с оной молодежи
последовательно снималось все импортное. Правда, играть занятнее все же ночью...
- Ничего, - успокоил ее Сашка, - когда приличные люди спят, это как раз и
называется ночь.
И на столе появились авторучка "Parker", зажигалка "Ronson", калькулятор
"Sinclair", пачка сигарет "Dunhill", большая и солидная фотокамера "Nikon" и
почему-то даже логарифмическая линейка "Faber-Kastell" - Толик все их повертел в
руках и за подлинность импортности мог ручаться, хотя точно так же он мог
поручиться, что всего этого великолепия у Сашки не бывало и быть не могло: в
самом деле, ну откуда? Как раз это настолько уже было похоже именно на
демонстрацию достатка, причем избыточного, с выпендрежем достатка, что, пожалуй,
не так уж и удивительно было бы, извлеки Сашка из кармана еще и самый настоящий
автомобиль "Вольво"*. Что-то даже и пошлое было, пожалуй, во всем этом, но, с
другой стороны, Толик, будучи воспитан отчасти и на просачивающихся к нему
ошметках заграничной рекламы, ничего такого уж особенного не подумал, разве
только малость Сашке позавидовал: вот, оказывается, какой из себя этот скромник
Сашка. Основательный мужик. Серьезный.
- А пиджак? - поинтересовался интеллигент.
- Всё, - разочаровала его - Софья? да, сейчас Софья. - Прочее пока не
пересекало границу. А тебе не советую: ты у нас человек последовательный, и
останутся тебе квас, которого ты даже не пьешь, а из языка два-три архаизма.
- Тоже ведь слово нерусское, - обиделся интеллигент.
Тут вновь пошел какой-то тихий издевательский смешок по комнате, и вновь не
мог Толик понять, что же такого дурного в архаизмах, в славянизмах и даже - а
чего там, все мы люди взрослые, отбросим ложную щепетильность - в
праславянизмах; кстати, что это вообще такое? Нет, не знал Толик, не понимал, не
ориентировался он во всем этом, и даже не было Толику стыдно и неудобно, что не
знал. Впрочем, из сказанного отнюдь не следует, что ему было удобно: Толик
по-прежнему не мог понять, как это все вокруг происходит, почему они вдруг ни с
того ни с сего (действительно ведь ни с того ни с сего, пешком же шли) оказались
в неизвестном ему, но несомненно южном городе, каким образом проникли в чужую
коммунальную квартиру и, самое главное, что за человек этот интеллигентный, даже
квасу не пьющий фарцовщик? Странно это все получалось, не более, впрочем,
странно, чем все, что с Толиком происходило с тех пор, как убежал он от жены
(да, вспомнил он, это как-то я уже привык к тому, что убежал, а ведь было дело,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг