что возможно внести коррективы в текст, эту истину, на его взгляд, исчерпывающе
и адекватно отражающий, а потому также абсолютный. Но, с другой стороны, нельзя
не признать, что тем самым он, строго говоря, запрещает все возможные
комментарии, толкования и разъяснения своего текста, стало быть, богословие как
таковое, а религия без теологии годится лишь для ничтожнейшего из рабов. Она
совершенна и, как всякое совершенство, отвратительна, из богослова может
получиться ересиарх, а из раба - разве что инквизитор, притом не обязательно
великий. При желании, впрочем, обойти запрет можно запросто: неприкосновенно
лишь то, что приписывается Богу или, на худой конец, Ангелам Его, эрго,
комментатор должен всего лишь не прикидываться херувимом, а честно признать свое
комментаторство и не претендовать на обладание абсолютной истиной, разумеется,
Наденька, разумеется, Машенька, понимаю, все понимаю, etc, разумеется, нехорошо,
просто безобразно с моей стороны, учитывая ваше, etc. Грешен, бестактен и, на
мой взгляд, совершенно прав, хотя, ясное дело, тоже глупым делом занимаюсь,
разврат это, вышивание по чужой канве, при котором полностью пропадает исконный
смысл, впрочем, вышивальщику чуждый изначально, разумеется, разумеется, ваше
здоровье, etc.
Да, конечно, хорошо сидим, просто замечательно, разумеется, в компании
молодых очаровательных женщин, не говорить же им, какого я на самом деле о них
мнения, не признаваться же себе, какого я на самом деле мнения о канве, потому
что если честно подумать, канва-то важнее и интереснее всех многопестрых узоров,
она-то и есть Великая книга, как Гомер и комментарии к Гомеру, Апион, в
частности, но что же делать, если ближе мне не то и не другое, а нормальный
эпикуреец типа Петрония, кстати, Машенька, о сексуальной патологии, можно сколь
угодно искусно изготовлять золотые чаши, но драгоценны они в первую очередь
постольку, поскольку золотые, а рельефы на них по мотивам мифов, не тобой
придуманных, ибо на то он и миф, чтобы не иметь автора, автор - это почти всегда
флибустьер, еретик, мятежник, нарушитель и осквернитель святынь, и не быть ему
иным, покуда, разумеется, Толь, разумеется, да, понимаю, все понимаю, твое
невнятное томление тоже понимаю, etc, всех понимаю, а надоело, господи, до чего
же надоело!
Разумеется, Наденька, разумеется, что ты, что ты, мы тут не в обиде, мы
никоим образом даже и не можем быть в обиде, да, метро уже закрыто, да, да,
конечно, конечно, ну и замечательно, что есть у вас две раскладушки, вот и
поставим их на кухне, разумеется, Машенька, разумеется, покуда существует столь
мощная совокупность коллективных представлений, а, Толь, не правда ли,
любопытные вещи могут быть выведены, как по-твоему? Разумеется, Катенька,
разумеется, нет, это мы так, о работе, пустяки все это, etc.
X. ДЕТИ АББАТА
Вальпургия-дубль
У них есть государственное устройство, им достался счастливый удел
иметь короля, они пользуются языком, где обобщаются далекие понятия;
верят, подобно иудеям и грекам, в божественное начало поэзии и смутно
ощущают, что душа переживает бренное тело.
В общем, они представляют цивилизацию, как представляем ее и мы,
несмотря на многие наши заблуждения.
Х.Л.Борхес, "Сообщение Броуди"
А, в конце концов, почему бы и нет? Ну сказала Машенька, что, мол, звонили с
утра и просили прибыть по адресу, ну не удосужилась спросить, кто именно звонит,
так, может, и вовсе звонка не было, ведь Машенька - она у нас такая девочка, она
ведь с утра-то пораньше, спросонья все на свете попутать может, особенно если
накануне чего-то там у ней было, а было, вероятно, накануне всякое, кто их
знает, этих непорочных дев, какие именно заковыристые загогулины между ними
происходили, пока мы с теологом Джонни тщились успокоиться и забыться, не
исключено, что после этих интересностей Машенька искреннейше была убеждена, что
это адрес не мой, а какого-нибудь там борделя, то-то Толику разочарование, давно
рвался, давно собирался, ну да уж ладно, как-нибудь, бог с ним, с Толиком, пятый
этаж, без лифта, зато вот сейчас площадка будет, серыми плитками выложенная, а в
центре красная, что?
Они стояли перед дверью, и почему-то обоим было ясно, что это не та дверь,
защищающая вход в не ту квартиру; может быть, это был также и не тот дом, не тот
город - хотя как бы это?
- Сашк, а ведь это не твоя дверь.
Удивил, а чего меня-то удивлять, дверь как дверь, странно, что он запомнил,
а пришли мы по адресу, позвоним-посмотрим, не может же быть, чтоб за просто так
пропала жилплощадь, да не моя, а знакомого геолога, странно, я бы должен
испугаться, мой дом - моя, инстинкт собственника, не с похмелья же, вчера было
отнюдь не излишне много, а поутру и вов.
Звонок.
Ладно, по крайней мере спросим адрес, странное, конечно, занятие звонить,
имея в кармане ключ, если только это тот ключ, все-таки там кто-то есть, кто-то
так это шевелится-копошается beyond the door, расспросим.
- Можете не разуваться, - сказал открывший. - Ах, да, Дима...
Был Дима собою невысок, вроде бы не то чтобы толст, не то чтобы тонок,
однако как-то хиловат и с брюшком, уверенно подчеркиваемым сиренево-сивым
спортивным костюмом. И на голове у него росло тоже не то чтобы много, но как-то
уж слишком неопрятно - патлато-бородато при расплывающейся лысине.
Ну и типчик, ну и Дима, и как ему не стыдно в таком виде существовать, или
он зеркал в доме не держит, хотя, конечно, можно бы, поднатужимшись, измыслить
культуру, где он не только оказался бы близок к идеалу красоты, но и, чем черт
не шутит, являл бы собою оный идеал, вот разве что почти наверняка это будет уже
не Homo Sapiens, ну да уж ладно, с кем не бывает, это бы все ничего, а вот худо,
что прихожая вся из себя какая-то даже не грязная, а - вот! да, точно, ветхая и
затхлая, пыль бывает разная, эту уже пылесос не возьмет, и слава богу, дорогой
Дима, что тапочек нету, если б они тут водились, были бы они сплошь
загрибованные, что?
- Ну наконец-то! Сашк, двигай сюда!
И Сашка сразу же двинул, а Толик счел возможным последовать за ним (что еще
Толику оставалось делать? Ну чужая квартира, ну непонятно чья и еще более
непонятно, куда им-то подеваться, так внутри, может, хоть что-нибудь выяснится,
чего в прихожей торчать). И впрямь, в комнате оказалось не в пример уютнее, тот
богемный стоял там уют, какой только и может получиться, если в некогда
благопристойной квартире длят примерно с неделю свою пышношумную оргию
друзья-приятели, не объединенные ничем, кроме почти религиозной любви к
алкогольным напиткам. То есть таким вот друзьям-приятелям комната показалась бы
уютной, но не Толику же! И тем более не Сашке, да, где же он? Вроде бы
спрятаться особо негде, мебель вся перепуганно сбилась в кучу возле балконной
двери, лишь веско возвышалась прямо напротив Толика изумительных габаритов
кровать с многоэтажными подушками и даже, пожалуй, перинами.
Вот тебе и "что", вот тебе, бабушка, ориентировочный рефлекс, как у хорошей
собаки, рефлекс "ни хрена себе", а, собственно, почему? Проще верить в
неприятные новости (верить в новости, оригинальный оборот), хотя, конечно,
бывают совпадения и сновидения, лукавый обман, зыбкие тени, прикидывающиеся
реальностью, дай бог, если хотя бы данной нам в ощущениях, лучше бы приятных,
проверим, подойти, ближе, ближе, посмотреть.
Толик продвинулся глубже в комнату и увидел, что там, где, как ему
представлялось, пространство было исчерпывающе заполнено монументальной
кроватью, кое-что еще находилось, и занятное кое-что! Там, подле набитого
книгами стеллажа под потолок, беспутно раскинувшись в широком старом кресле,
лобзала длинную папиросу девица в нескромном белом одеянии, стыдливо прикрытом
томом "Палеонтологии позвоночных". Одеяние более всего походило на лабораторный
рваный халат, впрочем, с неожиданной тщательностью застегнутый на все
сохранившиеся пуговицы. Да, подумал Толик, тут люди без предрассудков. А Сашка
уже склонился над этим существом (да, она ведь, кажется, представилась, Софья ее
зовут), внимательно глядя - нет, не на халат и не на то, что под халатом (а
Толик, мучаясь от сознания собственной животности, поступил бы именно так). Нет,
Сашка смотрел в книгу и вдруг заговорил, да какое там заговорил -
задекламировал.
- В старых книгах - я имею в виду книги, которые старше нас и которые,
следовательно, заведомо держали в руках другие люди, - почему-то всегда почти до
болезненности внимательно вглядываешься в подчеркнутые строки и карандашные
надписи на полях, от времени нередко почти стершиеся и разбираемые лишь с
трудом. Быть может, это неизъяснимая магия времени заставляет нас с неуместной,
в сущности, сосредоточенностью раздумывать над ними. Не исключено, впрочем, что
эти маргиналии, не нами и не для нас писанные, всего лишь делают этот экземпляр
- нашей книгой, единственной в своем роде.
- Неминуемый и неизбежный интерес к Другому Читателю, к человеку иного
времени и уже хотя бы поэтому отчасти иной культуры - интерес
культур-палеонтолога, реставрирующего чуждый тип мышления, исходя из того, в
сущности, шаткого основания, что маргиналии сочинялись и, следовательно, хоть
отчасти дозволялись раньше - в то время. В общем, это вполне подобно тому
интересу, с каким мы оба, полагаю, прочитали бы рецензию на премьеру "Медеи",
если б только удосужился ее сочинить какой-нибудь афинский демо-критик: тут тоже
основания не столь уж тверды, как, впрочем, и устои демократии.
Обмен явно импровизированными рассуждениями на потрясающе животрепещущую
тему прошел до крайности слаженно, и это, казалось бы, должно было Толика
насторожить; более того, уже тогда, в самом начале, Толик мог бы, если бы
пораскинул мозгами, предсказать, чем все это кончится. Но, как ни удивительно,
тогда все показалось ему вполне естественным, - или просто лень было раскидывать
мозгами? Неожиданным образом возмутился другой.
- Медея? - вскинулся критичный Дима. - А что медея-то. Ну, если, понятно,
тот, кто написал, он классик, то все-таки...
- Спасибо, - откликнулась Софья. - Ты избавил меня от труда формулировать
мою мысль, друг Деметрий. Истинно говорят: Vox populi... Да, Толь, ты не
стесняйся, подходи к столу, наливай и закусывай, если, конечно, найдешь чего.
Толик решил послушаться, но, подойдя к столу, был несколько напуган. То есть
какое там "несколько"! Толик был здорово ошарашен, когда увидел, как со стула,
казавшегося столь пустынным, что именно туда Толик и собирался поместить свой
зад, начал, медленно разворачиваясь и сосредоточенно урча, подниматься некий
предмет. Через несколько секунд предмет был идентифицирован Толиком как
гуманоид, одетый в пиджак и серую рубашку, имевший пару верхних конечностей, а
также, вероятно, пару нижних. Одна из конечностей протянулась к стоявшему на
горизонтальной плоскости цилиндрическому прозрачному контейнеру и приблизила его
к головному отделу с целью визуального обследования.
- Налейте! - сказал гуманоид человеческим голосом.
По-прежнему обалдевавший Толик с совершенно, видимо, идиотским выражением на
роже наполнил стакан каким-то красным вином, которого он не знал, но которое
было в изобилии и не внушало ему доверия. Гуманоид подверг содержимое контейнера
оральной утилизации, после чего вернулся в исходное положение. Стул вновь
казался незапятнанно чистым.
- Это... Это? - Толику удалось наконец задать вопрос.
- Это Гомеостат, - разъяснил Дима. - Он уже вторую неделю так.
- Надо же! И с чего бы?
- Не знаю, - сказала Софья. - Кажется, он приехал в институт поступать. Или,
может, это его квартира - не все ли равно?
Толику почему-то казалось, что не все равно, более того, ему казалось, что
Сашке должно быть еще менее все равно, но Сашка чего-то там так уж застрял в
Софьином углу, то есть все понятно, Толик, может, и сам бы застрял, но у
Толика-то прописка есть, постоянная притом, а Сашка что скажет своему геологу
или кто он там, когда вернется тот из своего Магадана - или все-таки Могадишо?
Дима уловил и правильно понял его недоумение.
- Да кто его знает, кто тут хозяин, разве только...
И Дима с похабством во взоре кивнул на дверь, которая как раз и должна была
вести в комнату, где геолог оставил свои пожитки. Толику стало несколько
спокойнее: нет хозяина, так и бог с ним, есть зато некто, хозяина замещающий. И,
словно был Дима телекинетиком, дверь распахнулась.
- А тут, я вижу, не без новых людей!
Толик даже вздрогнул от неожиданности, хотя как раз и рассуждал о человеке
из второй комнаты, который вроде хозяина.
- Дефлоринский, - представился вроде.
- Из французов? - услышал Толик внятный Сашкин шепот.
- Mais non, - отозвалась Софи. - По-моему, всего лишь из семинаристов. Может
быть, даже филолог.*
- Ну что же, - продолжал Дефлоринский, - располагайтесь, будьте как дома.
- И тебе того же желаем, - сказал Дима-критик.
За Дефлоринским показалась некая девица - вполне ничего, решил Толик,
немного на Катеньку похожа, на ту и другую. Ясно, чем они там занимались, чем
еще может заниматься семинарист с такой фамилией. Подумал так Толик и решил,
что, следовательно, получается он ничуть не лучше Димы, а Дима почему-то с
самого начала был ему неприятен.
Ну вот и пришли, теперь уж точно и окончательно пришли, тоже мне, Л.Блум
выискался, вообще-то в таких случаях нисходить положено, а то низвергаться или,
того пуще, низверженным быть, а вокруг и впрямь демоны - бесы то бишь.
Дефлоринский - это просто, это вполне в духе раннеханжеского христианства, как
было бы здорово, если бы других грехов не существовало, впрочем. Тут, как ни
странно, вполне уютно, даже и не ожидал, хоть, собственно, почему бы не ожидать,
если все равно ничегошеньки не знаешь о месте, куда идешь, может, не пришли еще,
иначе Толик-то как бы сюда проник, Толику здесь делать нечего, есть у него
корова, чтоб молнии метать, и хватит с него, скорее бы,
дойти-добраться-дождаться, все-таки должно же быть, не может не.
- Ну что, - спросил Сашка, - налить тебе?
Толик ожидал реакции Гомеостата, однако тот, должно быть, не вышел еще из
стационарного состояния. А Дефлоринский свысока кивнул.
- А, кофе, - буркнул он. - Ну ничего, с утра в самый раз будет.
- Любопытно, - заметил Сашка, - что письменная речь, как ни странно,
предоставляет бОльшую свободу, чем устная - или чем текст, сознательно
стилизуемый под устную речь. Ведь человек пишущий, может быть, отчасти и из
пещерного преклонения перед своими возможностями, с бОльшим уважением относится
к языку, чем человек говорящий, изначально осведомленный о неизбежном якобы
размывании семантики, обязательной будто бы расплываемости синтаксиса и прочих
прелестях, уподобляющих язык манной каше - или чему-то еще, являющему
малоприятное и, я бы сказал, дурно пахнущее зрелище для наклонного к риторике
уха.
- Ух ты! - произнес Дима.
Ну вот, люди, как и книги, имеют свою судьбу, слово устное и слово писаное,
то и другое демонстрирует - намеренно или неумышленно - свою ущербность,
впрочем, в тексте ущербность запрограммирована, ну и что? Ощущение
неограниченной власти над языком развращает, не правда ли?
- Но почему же "якобы"? - не заставила себя ждать Софья. - Просто говорящий
ориентирован на некоторый, весьма небольшой набор разговорных контекстов. Набор
этот столь невелик, а контексты столь тривиальны, что едва ли, откровенно
говоря, ради них имеет смысл пускать в ход язык. Ведь ситуация, в которой
нериторирующий индивидуум позволяет себе обходиться без бумажки и притом
чувствовать себя свободно и раскованно, есть, как правило, ситуация сугубо
бытовая.
- Если же ситуация, как в данном случае, задана не совсем жестко, это
воспринимается всего лишь как повод для шуток более или менее дурного вкуса.
- В качестве таковых рекомендуется рассматривать также и все, сказанное
выше, - резюмировала Софья.
И вновь диалог получился четкий, быстрый, словно отрепетированный, хотя
ведь, кажется, они раньше и не виделись, и, самое удивительное, в диалог
вписался даже Дима, хотя кто и откуда мог знать, что Дима своим народным гласом
употребит именно потребное междометие?! Или, с испугом подумал Толик, эти
говорители текстов способны любое хрюканье обратить себе во благо...
И куда меня занесло? Хотя почему, собственно, не занестись, если так все
удачно складывается, конечно, надо бы это все повеликатнее изложить, с
приличествующей случаю терминологией, так ведь не знаю, самое странное, что она
тоже не знает, это несколько меняет мои представления о. Пауза, ибо боязно, да
как тут не бояться, а как ни бойся, мы все-таки до сих друг друга понимаем, ну
что ж.
- Ой, ребята, мне это сложно, - сказал Дима. - Дайте лучше сигарету.
- Да, и мне сложно, - произнесла осмелевшая - Настя? Настя. - А то, чего,
может, телевизор включить?
- И впрямь, - согласился Дефлоринский. - Как раз "Утренняя почта".
Телевизор в комнате, конечно же, был, и Толик вспомнил вдруг, что ведь и у
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг