Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
чтишь ты нашего кроткого и незлобивого правителя. 
    КВИНТ. А разве ты, Филон, видишь какие-нибудь причины сомневаться в том, что 
наше время есть наилучшее из времен, ибо лишь нам дозволено полностью 
наслаждаться гражданскими правами и свободами, - если только позволительно 
употреблять словосочетание "гражданские свободы"? 
    ФИЛОН. Странные речи ты ведешь, Квинт, ведь все и всегда употребляют это 
словосочетание. Но, право же, твое счастье, что живешь ты здесь, в нашем 
спокойном городе философов, а не в Риме, где даже такому тихому человеку, как 
ты, возможно было бы повстречаться с одним из замшелых сенаторов, что до сих пор 
обливаются сладострастными слезами, вспоминая свободы и вольности, 
принадлежавшие их предкам. По совести говоря, было это так давно, что 
представляются мне их вольности чем-то столь же баснословным, как рассказ о 
похищении Европы. 
    КВИНТ. И должны были бы они, в точности как этот рассказ, вдохновлять скорее 
живописцев или риторов, нежели сиплых и огромных Титов, которые, может быть, и 
похожи на отцов Рима, но никак не на гордость его. А ведь воистину, сколько 
счастливы мы, Филон, что не надо нам ни заниматься государственными делами, ни в 
суде произносить пламенные речи, ни тем более, защитив себя сверкающими 
доспехами, устремляться в военные походы. Ведь только человек, не занятый всеми 
этими вещами, с виду важными, а на деле по большей части пустыми и суетными, 
может быть достойным и удобным для государства гражданином. 
    ФИЛОН. Но ведь многие полагают, что нет гражданина без государственной 
деятельности, как нет его и без свободы. 
    АНАТОЛИЙ. Так ведь не просто о гражданине речь, а об удобном для государства 
гражданине! 
    КВИНТ. Многие, говоришь ты? Но худших всегда большинство, ведь и Сократ был 
осужден вполне демократически. А что касается свободы, Филон, поверь мне, она 
недостойна гражданина, как равным образом быть гражданином недостойно свободного 
человека. 
    ФИЛОН. Странные вещи ты говоришь, Квинт, и я склонен думать, что внушил их 
тебе не Эпикур, а Дионис. Впрочем, пожалуй, твои рассуждения вновь обретают 
сходство с проповедями бродячих киников, осуждающих богатство. 
    КВИНТ. Нет, Филон, ведь нищенствующий философ, пусть даже и мнит он себя 
автаркичным мудрецом, на деле несвободен в той же мере, что и всякий нищий. Ведь 
если не сможет киник прокормиться подаянием, то, клянусь Харитами, решится 
мыслитель, понуждаемый пустою своею котомкой, действовать на большой дороге 
посохом, обратив его в дубину. А разбой, Филон, как и всякое насилие, есть 
занятие, приличествующее лишь рабам. Следовательно, только тот свободен, кто сам 
себе добывает пропитание и вообще все необходимое. 
    ФИЛОН. Но ведь так поступают все эти ремесленники и земледельцы, и даже 
несметное число всяких варваров. 
    КВИНТ. Как, любезный Филон, неужели же ты, еще недавно так убедительно 
говоривший в защиту образованности, склонен исключить это благо из числа 
необходимого? Нет, я имею в виду человека, который и пропитанием обеспечен, и о 
жилище не беспокоится, который ум имеет быстрый и блестящий, а к тому же досуг, 
чтобы заниматься философией. 
    ФИЛОН. Что же, Квинт, в таком случае я свободен, равно как и ты. 
    КВИНТ. Нет, Филон, даже и мы не свободны, хотя бы уже потому, что могут 
прийти сюда и парфяне, и скифы, и прочие варвары, если не удержат их легионы, 
поглощенные размышлениями о бессмертии души. Ведь и легионеры могут возжелать 
свободы, друг мой Филон. 
    ФИЛОН. Тогда свободных людей быть вообще не может, за исключением разве что 
царей. 
    КВИНТ. Да, царь мог бы быть свободен, но даже если он обладает властью 
истинно тиранической, не может он спать спокойно, зная, что у него есть 
подданные, ибо подданные всего лишь люди, а стремление к свободе заложено в 
людской природе. Нет, Филон, и царь может быть свободным, лишь если у него есть 
власть, но нет подданных. 
    ФИЛОН. Но это невозможно, Квинт, следовательно, я прав и свободных людей, 
по-твоему, быть не может... 
    КВИНТ. Умозаключение правильное, Филон, не зря ты учился у столь многих 
мудрых мужей. Но давай уж хоть в праздник Диониса позволим себе говорить о вещах 
не вполне несомненных, дабы за этим веселым разговором отдохнуть от наших дел, 
как иные отдыхают, слушая любовные истории. Впрочем, полагаю, не слишком 
утомляют нас эти труды, ибо люди образованные наивысшее наслаждение видят именно 
в том, чтобы, соединяя слова, создавать прихотливые узоры. И многие даже из 
известнейших мудрецов всю жизнь сочетают слова, разумно и соразмерно рассуждая о 
вещах крайне сомнительных. 
    ФИЛОН. Да, можно и таким способом чтить Диониса, хотя не думал я, что можно 
причислить его к софистам. Но ты, если я верно тебя понял, хочешь сказать, что 
тебе, не зажигая фонаря, удалось найти свободного человека, которого так и не 
обнаружил синопский философ? 
    КВИНТ. Что ж, Филон, давай последуем примеру тех, кто учит нас 
воздерживаться от суждений, и ограничимся предположениями. Пусть мы решили, что 
свободным может быть лишь тиран, не имеющий подданных, ибо подданные - всего 
лишь люди. 
    ФИЛОН. Нет, Квинт, так нельзя говорить, ведь тиран именно и властвует над 
людьми, имевшими свои законы и обычаи, эти законы насильственно поправ. 
    КВИНТ. Ладно-ладно, успокойся, не тиран, а, скажем, деспот, повелевающий не 
людьми, а лишь орудиями. 
    АНАТОЛИЙ. Ни фига себе! 
    АЛЕКСАНДР. А ты думал, если он ритор, так уж вовсе прост? 
    ФИЛОН. Но если, как говорил один почтенный римлянин, рабы - это говорящие 
орудия, то все мы такие деспоты. 
    КВИНТ. Нет, любезный Филон, я говорю именно об орудиях немых, но способных 
выполнять все, что делают рабы, подобно золотым треножникам Гефеста, этого 
великого техника. Будет ли свободен человек, ими владеющий? 
    ФИЛОН. Разумеется, но лишь до тех пор, пока их у него не украдут, не 
конфискуют по закону или не отберут силой. Однако же, Квинт, есть множество дел, 
какие может делать лишь человек. Кто, скажи мне, будет переписывать книги, 
читать их неграмотным богачам и следить за библиотеками грамотных? Я привел эти 
работы лишь для примера, но много есть и других. 
    КВИНТ. Но мы же решили, Филон, что треножник умеет все. И не спрашивай меня, 
как он это делает, потому что отвечу я, что он с большим искусством изготовлен. 
Ведь и сам ты, Филон, когда слышишь, что, допустим, кибернетик искусно ведет 
корабль, не стремишься познать сущность этого искусства. 
    АНАТОЛИЙ. Кибернетик? 
    АЛЕКСАНДР. Кормчий всего лишь. Не модернизируй. 
    ФИЛОН. Вижу я, Квинт, что решил ты предаться сочинению простонародных 
сказок, излагая их зачем-то в несколько философической манере. 
    КВИНТ. Ничуть, любезный Филон, и вовсе не имею я намерения уподобиться тем 
выдумщикам, что, едва выучившись писать, придумывают самые невероятные истории 
про страны, где люди живут счастливо, ничего при этом не делая. Ведь подобные 
сочинения подходят воистину лишь для простонародья, но ни в коей мере не для нас 
с тобой. 
    ФИЛОН. Но выходит у тебя пока точь-в-точь правдивая история, какие сочиняют 
путешественники, в жизни не покидавшие библиотеки. 
    КВИНТ. Думается мне, Филон, совершенно излишне было бы мне повторяться, 
рассказывая тебе, что люди, некогда пребывавшие в состоянии, немногим 
отличавшемся от звериного, постепенным совершенствованием сумели развить 
благороднейшие искусства, вплоть до того, что наш век, по опрометчиво смелому 
утверждению некоего любителя мальчиков, ничего не оставляет неисследованным. 
    ФИЛОН. Ну, если говорить о любви к мальчикам, то допускаю, что он был прав. 
    КВИНТ. Так кто же мешает тебе допустить также, что может некогда появиться 
на земле такой треножник, созданный новым Гефестом или, скорее, новым Прометеем, 
ибо, как я докажу тебе, он породит совершенно новую породу людей? Ведь и скифу, 
не видавшему ничего, кроме своих стад и кочевий, чудеснейшими и невозможными 
показались бы огромные наши города, прекрасные статуи и быстроходные корабли. 
    ФИЛОН. Милый Квинт, тяжело тебе будет уверить меня, что рассказы твои чем-то 
отличаются от обычной небывальщины, если только позволено мне будет так сказать. 
Но раз уж мы решили, что сегодня небывальщина будет дополнением к вакхическим 
таинствам, не стану тебе противоречить, если только не перейдешь ты, увлекшись, 
к вещам заведомо невозможным. 
    КВИНТ. Так вот, предположим, друг мой Филон, что некий техник, муж воистину 
не только искусный, но в высшей степени хитрый и коварный, после долгих трудов 
сумел уподобиться Гефесту хотя бы в этом отношении. Если хочешь, пусть это будет 
настоящий золотой треножник, какими мы привыкли их себе представлять. Что же, 
по-твоему, будет делать этот счастливец? 
    ФИЛОН. Полагаю, предпочтет он, если только он воистину мудрый муж, удалиться 
от людской суеты и глупости, дабы в размышлениях о предметах возвышенных и 
прекрасных провести остаток жизни. 
    КВИНТ. Но где же, Филон, сможет он укрыться от непрестанно множащихся людей 
- хотя бы от тех из людей, что собирают налоги? Я уж не говорю о пиратах, 
грабителях и прочих, в декламациях более опасных, нежели в жизни. Нет, если 
техник наш не какой-нибудь скиф, которому долго надо кочевать, прежде чем 
повстречает он своего ближайшего соседа, принужден он будет, может быть, и 
помимо воли, жить в пределах государства и быть примерным гражданином. 
Следовательно, не можем мы назвать его свободным, ибо едва ли способен он 
добровольно избрать такой жребий. 
    ФИЛОН. Что ж, Квинт, немало есть занятий, вполне приличествующих человеку 
мудрому и даже полагающему себя свободным. 
    КВИНТ. Не забудь, Филон, что техник этот, по самому роду своих занятий, едва 
ли будет сведущ в военном деле или хотя бы в философии, я уж не говорю о 
ремеслах, ибо если простому гражданину, быть может, и не зазорно ковать железо 
или искусно изготовлять золотые чаши, то человеку почти богоравному негоже, 
разумеется, заниматься такими делами. 
    ФИЛОН. Согласен с тобой, если говорить о философии. Ведь и сейчас мало кто 
из платоников может похвалиться знанием Эпикура. 
    КВИНТ. Совершенно верно, Филон, ибо Гефест наш должен будет знать такое 
множество самых разнообразных вещей, что просто не способен окажется приобщиться 
еще и к нашей образованности, тем более что несравненно менее важной она будет 
казаться ему, нежели нам. Ведь не даст она ему никаких благ, которых он не имел 
бы, владея лишь своим искусством - настолько высоким, что будет оно для него уже 
в некотором роде философией. 
    АЛЕКСАНДР. Понятное дело, если уж человек настолько превзошел все науки, что 
может изготовить даже декстра-латератор, Платон ему, надо полагать, без 
надобности. 
    ФИЛОН. Как ты сказал, Квинт? Декстра-латератор? 
    КВИНТ. Пусть будет так, Филон. Раз уж обречены мы говорить даже о вещах в 
высшей степени возвышенных и удаленных от обыденности, пользуясь теми самыми 
словами, какие можно услышать на рынке от последней торговки - или по крайности 
можно было услышать во времена Перикла, - давай уж выдумаем хоть одно слово, 
которое значило бы только то, что мы хотим сказать. Так вот, получилось у нас, 
что техник наш умеет, в сущности, одно - делать декстра-латераторы. 
    АНАТОЛИЙ. В таком случае, чтобы вписаться в общество, придется ему 
декстра-латераторами торговать, хотя не поручусь, что торговля в большей мере 
приличествует свободному человеку, нежели, например, юриспруденция. 
    КВИНТ. Правильно, Филон, и в результате он добьется того, что всякий будет 
обладать своим декстра-латератором. 
    ФИЛОН. Не всякий, Квинт, а лишь тот, кто достоин владеть таким чудом и 
притом имеет достаточно денег, чтобы его купить. 
    КВИНТ. И доблестные легионеры будут сами убеждать варваров приобрести 
сверкающие треножники. Если же варвары будут упорствовать, их принудят к такому 
обмену силой оружия. 
    ФИЛОН. Но ведь варвары... 
    КВИНТ. Декстра-латератору доступно все! Он может, например, выпустить черный 
дым, в котором задохнутся несметные орды.** Но, друг мой Филон, самое главное, 
нашему Гефесту придется и других обучить своей перекошенной философии, ибо 
иначе, поверь мне, трудно ожидать, чтобы простой сенатор или даже такой 
замечательный человек, как мы с тобой, сумел бы совладать с покупкой, вне 
сомнения, драгоценной, но для человека темного едва ли не столь же бесполезной, 
как прекрасная картина для слепого. 
    ФИЛОН. Разумеется, если он почти философ, то, подобно прочим философам, 
воспитает он учеников, и ученики эти, возможно, превзойдут даже его самого, ибо 
если все можно совершенствовать, то и декстра-латератор не составляет 
исключения. И все же, Квинт, где, у какого автора отыскал ты это слово, на вид, 
правда, не варварское, но в равной мере смущающее слух как эллина, так и 
римлянина? 
    КВИНТ. Мы же решили, Филон, позволить себе сегодня выдумку легкую, простую и 
свободную, ничем не связанную. Итак, ты сам утверждаешь, что наш Гефест породит, 
не из бедра, а из головы, как некогда Афину породил Юпитер, - и не хмыкай так 
презрительно, Филон, - великое множество других техников. И должен ты также 
согласиться, что властью над остальными людьми они будут обладать именно и 
буквально тиранической, даже если и не желали бы они для себя такой власти. Это 
государство, Филон, называю я технократией. 
    ФИЛОН. Начал ты с того, Квинт, что только этот жуткий декстра-латератор - 
наше счастье, что не слышит нас никто из неистовых ревнителей аттикизма, - будто 
бы один и может дать людям свободу, а теперь получается, что свобода эта, еще и 
не родившись, обернется жесточайшей тиранией, пусть даже тираны и будут 
философами, как некогда Критий. 
    АНАТОЛИЙ. Утопия начинается там, где тираны становятся философами или 
философы - тиранами. 
    КВИНТ. Да, Филон, вместо свободы у нас выходит тирания, и кому-то, быть 
может, она показалась бы предпочтительнее законов и обычаев, что существовали 
веками. Если желаешь, попробуй опровергнуть меня. 
    ФИЛОН. Зачем же, Квинт, стану я спорить с тобой, если, в сущности, 
безразличной считаю эту твою странную свободу, о которой, между прочим, не писал 
никто из древних авторов? Нет уж, продолжай свои вакхические рассуждения, и да 
поможет тебе Либер как-нибудь из них выпутаться! 
    КВИНТ. Что же заговорил ты, друг мой Филон, словно школьный наставник, 
выискивая в моей простой и безыскусной речи слова, которые мог бы вставить в 
учебную декламацию? Неужели так устрашило тебя первое же противоречие? 
    АНАТОЛИЙ. Иными словами, наш друг Квинт имеет в виду как раз показать, что 
первая технократия с неизбежностью исчерпает себя? 
    КВИНТ. Именно, милый Филон, и поскольку известно, что тираны не могут 
властвовать иначе, нежели опираясь на силу оружия, придется нам утверждать, что 
и технократия, начавшись с тирании незаметной и бескровной, превратится в 
тиранию кровавую и жестокую, как не раз уже бывало, когда великие замыслы 
становились достоянием слишком многих, в том числе и дурных людей. 
    ФИЛОН. Насколько я тебя знаю, Квинт, ты ведешь к тому, что эта технократия - 
давай в самом деле назовем ее первой, ибо ты на ней не остановишься, - будет 
уничтожена? 
    АЛЕКСАНДР. Разумеется, но декстра-латераторы останутся. Ведь даже и 
восставший народ не разрушал до основания свой город потому лишь, что им некогда 
правил тиран. 
    АНАТОЛИЙ. Быстро можно, оказывается, перейти от первой технократии ко 
второй, если ты истинный квирит и конкретными деталями не озабочен отнюдь. 
    АЛЕКСАНДР. Согласен, любезный Филон, но ведь анализ существенно упрощается, 
если мы позволим себе абстрагироваться от многочисленных и, не отрицаю, важных 
факторов. А если тебе хочется, чтобы все было строго, обратись-ка ты к Джошуа. 
    ФИЛОН. Нет-нет, Квинт, как можно! И не в том только дело, друг мой Квинт, 
что быть христианином предосудительно и опасно, но скорее в том, что, полагаю, 
негоже философу и римскому гражданину уповать на потусторонние умствования, коим 
оный философ мог бы предаваться поистине лишь наравне с последним из рабов. 
    КВИНТ. Не странно ли, милый Филон, что даже меня ты подозреваешь в симпатиях 
к этому учению, которое, в сущности, не более чем иудейская ересь? Приходится 
предположить, что в этой совокупности социофилософских представлений содержится 
некое рациональное зерно, хоть я, признаться, его и не вижу. Это был не тот 
Джошуа, Филон. 
    ФИЛОН. Ну ладно, Квинт, ладно, верю, что ты всегда готов почитать кумиры. 
Продолжай. 
    КВИНТ. Подлей мне вина, Филон. 
    АНАТОЛИЙ. Да, а как там в самом деле обстояло с кумирами? 
    АЛЕКСАНДР. Сколько я помню, была некоторая свобода почитания, но, право же, 
не стоило говорить об этом с Филоном: скользкий, знаешь ли, типчик. 
    ФИЛОН. Мне почудилось, Квинт, или ты высказал какие-то подозрения касательно 
нерушимой верности моей дружбы? 
    АЛЕКСАНДР. Послышалось 
    КВИНТ. Ну вот, и в результате всей этой долгой возни получится у нас, что 
каждый человек будет обладать всем необходимым для удовлетворения индивидуальных 
потребностей. 
    ФИЛОН. Но это же приведет к распаду социальных связей! 
    КВИНТ. Да, Филон, такая проблема существует, но, полагаю, ты не решишься 
отрицать, что в нашей модели такое направление эволюции возможно и, более того, 
неизбежно, если мы не отказываемся от постулированного нами примата свободы. 
    АНАТОЛИЙ. Но, любезный Александр, согласись, что невозможно человеку вести 

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг