представится случай, и ежели вам не будет слишком трудно, то устройте
ему веселую жизнь. А того лучше - отсутствие таковой. Чтобы, значит,
на себе убедился, что ни одно доброе дело безнаказанным все-таки не
остается. Считайте, что просьбу выполнили. Вот только, - прошу покорно
простить, - выводы будут несколько отличные от тех, на которые вы
рассчитывали. Все верно?
Он смотрел на меня и молчал.
- То, что вы сейчас делаете, имеет свое название: "Мы не
подтверждаем и не отрицаем. Тоже тактика. Ну и на здоровье. Saрienti,
как говорится, satis. Продолжайте вербовать добровольцев и всех вам
благ.
Когда мы выгнали его на хрен и проветрили помещение, Мушка
спросила:
- Ты что, правда его разыскивал? То-то я гляжу...
- Правда.
- И зачем тебе понадобился этот болван?
- Думал услыхать от него что-нибудь умное, полезное и
душеспасительное.
- Меня бы спросил. Я бы тебе сказала, что ты самый умный, и
всегда сообразишь, как поступить. Что ты самый добрый, и никогда не
сделаешь ничего особенно плохого. Что не нужно выдумывать себе
каких-то проблем, пока они не возникли, а жить нужно, как хочется.
- Ты понимаешь, что он в чем-то прав? Что-то очень скверное
можно вытворить без злого умысла, просто по глупости или даже по
элементарной безалаберности. Даже из жалости и желания сделать
человеку хорошоЕ Кажется, со мной как раз так и получилось.
- Нет. Я в это просто не верю, значит, этого и нет. Ты подумай,
и сам увидишь, что ошибаешься. Ты поживи, и увидишь, убедишься сам.
Если уж ты решил, что поступаешь правильно, если не мог по-другому,
если у тебя именно этого просило сердце, то дело это в конце концов
обернется к добру. Не спорь со мной, ничего не хочу слушать, я все
равно права. Ну не хмурься, а то у тебя морщинки будут...
А вот попробуй тут поспорь, если тебя после каждой
формулировочки целуют и потихоньку, в самой что ни на есть коварной
манере тормошат, и прижимаются к организму всякими местами. Лично я -
пас. И, что характерно, философию всяческую тоже отбивает напрочь. А
потом, в перерыве, когда мы улеглись рядом, глядя в потолок, и
переплелись хвостами, она неожиданно сказала:
-Ты только обещай не психовать и вообще... Понимаешь, сегодня
пробовали не только с тобой...
"Нового знакомого ее звали Тимофей, и был он истинным,
чистокровным представителем рода Птиц. И еще, в свои шестнадцать лет,
завзятым любителем Крылатых, как даже и в середине двадцатого века
среди европейской аристократии (равно как и среди богатейших
бизнесменов, скажем, Техаса) существовали и существуют завзятые
лошадники, а среди неформальной молодежи - фанатичные любители и
знатоки мотоциклов. Внешность незнакомки поразила его в самое сердце;
вообще со времен достопамятного посещения Гнезда она вдруг заметила,
что на нее как-то вдруг, сразу стали обращать внимание мужчины самого
разного возраста. И на улице оборачивались, и по-всякому знакомиться
пробовали, и поголовно выглядели при этом страшно глупо. Тут случай
был куда более серьезный: помимо внешности, она оказалась для него
идеальным слушателем. То есть таким, о котором можно только мечтать:
она не меньше, чем он, интересовалась Крылатыми и была при этом
новообращенной, внимавшей его словам (весьма, надо сказать,
компетентным), как некоему откровению. Да будь она при этом хоть
крокодилом в юбке! Таким образом, она из его бесконечного монолога
почерпнула массу полезных сведений, и в их числе аксиому, согласно
которой Настоящего Летуна можно было усадить в стандартную машину
только, разве что, в бессознательном состоянии. Настоящий - сам
запрограммирует матрикатор, да, и сам место подберет для посадки, и
никаких ростовых бассейнов, а главное, дождавшись, положив массу
трудов, иметь силу и мужество уничтожить Крылатого, если он не будет
удовлетворять всем твоим требованиям, да, и все начать снова. Тогда
это будет вещь, а все остальное - кон-няги, в самом лучшем случае,
лыжи нетесаные и не от той ноги. Да на, попробуй, сама убедишься...
Кто его знает, что думал по этому поводу Тимофеев папаша, но
недовольства, во всяком случае, не высказал. Он, поглаживая роскошную,
густую, желтовато-белую бороду, глянул на Мушку, на отпрыска, снова на
девушку, явно прикидывая мно-ого самых разнообразных обстоятельств,
и... не высказал. Невзирая на рекламу, Мушке не показалось, что
Тимофеев "Фотбит" так уж разительно превосходил ее Гешу, зато там была
масса всяческих наворотов, штучек и атрибутиков, которые, ничего не по
существу не меняя, были, как она поняла, жутко модными, вроде цепочек
на клешах. Среди всего прочего в этом роде тут присутствовал в том
числе и метатель: чин по чину, спаренный, на том же принципе
работающий, что и ружьецо, которое она держала в руках тогда, в
Перстне. Разница состояла в том, что здесь восьмиграммовые пули
сигарообразной формы в активной оболочке типа "суперслик" обретали
относительную скорость порядка сотни километров в секунду, даже и при
этом оставляли за собой огненный след и, разумеется, не нуждались в
заряде. Тут не важны были уже такие привходящие обстоятельства, как
относительная прочность вечно спорящих между собой Брони и Снаряда, и,
аки Голая Правда, обнажалась суть процесса: просто-напросто сорок
мегаджоулей, выделяющихся на площади менее половины квадратного
сантиметра поверхности мишени у дульного среза. И - не настолько уж
меньшую энергию на довольно значительном удалении от него. Этого не
выдерживали никакие материалы, включая бездефектные. Короткий,
страшный взрыв, и труднопредсказуемое перераспределение энергии по
линиям наименьшего сопротивления. Официально установка таких вот штук
на геминерах не одобрялась, но оружие на Земле Лагеря настолько никому
не было нужно, настолько никогда и ни при каких обстоятельствах, -
никакое! - в последние полтора века не применялось, что мода эта и не
запрещалась. Пусть молодежь развлекается. Посмотрев, КАК она
пилотирует, тонкие ценители только развели руками: в стиле ее
проглядывало что-то жутковато-неукоснительное, но придраться к нему не
смог бы даже самый придирчивый инструктор. А, поскольку в последнее
время ей стало недостаточно одного неба, "Фотбит" очень скоро оказался
над каким-то зеленым побережьем теплой страны неизвестно где.
Похоже только, что тут ее ждали и буквально спустя пять минут
набросились на геминер, не пытаясь вступить в переговоры и предложить
сдаться. Вряд ли дело состояло в том, что связаться с ней просто не
смогли, потому что само знакомство началось с пуска ракет
"воздух-воздух", и потом только, когда Интегральный Детектор
Пространственной Обстановки как на тарелочке выдал ей приближающиеся
снаряды, а она попросту, без изысков прыгнула на шесть километров
вверх по вертикали, три реактивных истребителя сами вползли в
детект-зону, снова отыскали ее и продолжили атаку. Геминер мог бы уйти
от них, как от стоячих, в любую сторону. Она, кроме того, запросто
могла бы выбрать какую-нибудь из Альтернатив, где атаки нет. Но
новобращенному пилоту геминеров стало интересно, и она решила вступить
в игру. От того, что она творила в ходе пилотажа, неизвестным воякам
впору было завыть, пустить из пасти пену и взбеситься: молниеносные,
короткие рывки в любую сторону, чередуемые с неподвижным зависанием в
небе на манер Фата-Морганы срывали любые попытки атаки и вообще делали
их безнадежными, а сами по себе напоминали ночной кошмар
летчика-истребителя. Но неизвестные были исполнены решимости все-таки
непременно ее убить и с достойным лучшего применения упорством
продолжали атаку. И тогда она взбесилась неожиданно для себя самой.
Компьютер "Фотбита", как и всех аналогичных машин собственной
разработки Земли Лагеря, состоял из дисплея с переменным объемом
изображения, и немудрященького с виду "якоря", который и удерживал
Расширение, пребывавшее в высокостабильном мире. Такой машине ничего
не стоило обеспечить обыкновенную неподвижность относительно любого из
крутящих фигуры высшего пилотажа истребителей. Вы так уж хотите войны?
Нет, вы ув-верены, что настаиваете? Ладно, будь по-вашему. Фиксация -
залп, маленькая пулька, попав в цель, превращается в ослепительно
сверкающий плазменный шар, крыло истребителя исчезает, как срезанное
бритвой. Подбитая машина начинает вертеться, как веретено, кувыркается
в самом стремительном движении, а потом вдруг разлетается в клочья.
Залп - и второй истребитель вдруг вспыхивает весь сразу и превращается
в огненный шар. Залп, - и в кабине последней машины, зависшей в
немыслимом маневре, вспыхивает ослепительное пламя, а сама она
неуклюже валится вниз. Как и следовало ожидать, - избиение, другой
сценарий был совершенно невозможен, но кто-то все-таки попытался.
Кто-то просто так, на всякий случай, ни на что особенно не
рассчитывая, отследил ее и постарался, насколько можно, ее убить.
Ничего не вышло, ничего и не могло выйти. Это была попытка с
заведомо-негодными средствами, и несчастных пилотов отправили попросту
на убой, но кто-то попробовал, и имел для этого достаточно
возможностей. Следовало во всяком случае проявить осторожность, потому
что кто его знает, что там может быть припасено у неизвестного
доброжелателя с такими широкими возможностями? И нет нужды, что она
подстраховалась, распределив ноунов по значительному числу
альтернатив, все равно неприятно, не привыкла она даже к частной и
обратимой смерти, не жаждет пока что такого опыта ее сущность. Таким
образом она рванула обратно и быстрее поросячьего визга оказалась в
районе Горы на Земле Лагеря, и, между прочим, вовремя оказалась,
потому что тут же решила выяснить, где находится его милость, и
выяснила, и запаниковала, и вытащила его, горюшко непутевое. Тимофей,
увидав запись происшедшего, аж взвыл от злобы и зависти, и если она
понимает что-нибудь в людях, то готовит карательную экспедицию, и
скоро где-то бог знает - где какой-нибудь ночью вспыхнет адским
пламенем некая непоименованная авиабаза, а чем люди виноваты..."
Я сам не заметил, как оказался на ногах, а она потом
рассказывала, что у меня было страшное, как у припадочного, стянутое
судорогой лицо, и я секунд десять порывался куда-то такое, чтобы
кого-нибудь убить. Уже потом, когда я опомнился, она между прочим
сказала:
- Ты уж пожалуйста никого не убивай, "блины" там или не
"блины... Тебе самому дороже обойдется, ты это, если что, мне оставь.
Это она права была. К сожалению то, что я натворил, необратимо,
- по крайней мере, - на пути войны и неукоснительного искоренения.
Будем жить, как живется, и пусть по крайней мере в нашем присутствии
все цветет, и пусть этого присутствия будет как можно больше.
ДЕМОНОЛОГИЧЕСКОЕ ЛИЦО ЛИНГВИСТИКИ
(Предисловие к монографии "Место так называемого "безусловного
программирования" в структуре проблемы искусственного интеллекта".
Тезисы)
Нам некуда деться от собственного тела со всеми присущими ему
достоинствами и недостатками, с данными всем здоровым людям
возможностями его. Точно так же никуда не денешься от того, что
буквально ВСЕ эти возможности можно считать познавательными
возможностями: некогда, и было это совсем не так уж давно, и
расстояния и вес предметов определялся способностью человека
преодолевать то и другое. Одному - близко, а другому - недоступная
даль, и это в самом деле, по-настоящему. Расстояние, как функция
физической силы человека. Положение это, разумеется, нельзя назвать
трагическим, но оно, безусловно, драматично: человек в процессе
познания НЕ МОЖЕТ обойтись без посредничества собственного тела, как
инструмента познания, и, как всякому инструменту, ему присуща своя
мера аберрации. Часть этих аберраций присуща отдельным людям, часть -
тем или иным группам людей, вроде отдельных наций или цивилизаций,
часть - присуща человечеству, как виду, и коррекция в данном случае
возможна, увы, только при взгляде извне. Мало этого, существуют
особенности поведения, которым дети обучаются от родителей, но при
этом такие, что родители НЕ МОГУТ НЕ ОБУЧИТЬ им свое потомство,
задавая, таким образом, новые рамки человеческой способности к
познанию, и только немногие, ценой колоссальных усилий способны выйти
за эти жесткие границы, в той или иной мере раздвинуть их. Здесь мы
сталкиваемся с извечным противоречием: уже имеющиеся возможности,
навыки, знания, позволяют выжить и в той или иной мере процветать в
существующих условиях, но тяжким грузом, как пушечное ядро на ногах
каторжника, виснут на нас при любых попытках из этих условий выйти.
У всех вещей, сколько ни есть их на свете, имя является
неотъемлемым атрибутом в той мере, в которой вещи эти соприкасаются с
человечеством, потому что вне имен нет общения и любое людское
сообщество рассыпается, как куча песку. Замкнутость мышления на именах
и системах имен есть неизбежная дань, которую человечество платит
самой возможности вербального общения, потому что однажды дав имя
вещи, однажды условившись, что ЭТО - называется именно так, люди
помещают это имя среди имен, создают отношение нового имени со всеми
прежними, и через короткое время отношение между именами неизбежно
начинает восприниматься, как отношение между предметами. И если вещи
по заблуждению или же по злому умыслу дано ложное имя, у всех, кто
слыхал его, сложится то представление, которое будет в той или иной
мере ложным. Человек может на собственном опыте выяснить, как обстоят
дела на самом деле, но для того, чтобы быть понятым, в жертву
понятности будет пользоваться ложным именем и тем распространять ложь,
и это будет продолжаться до тех пор, пока имя не сотрется, потеряв
изначальный смысл и слившись с тем, что оно действительно обозначает.
Процесс не быстр и не легок даже для отдельных имен, но положение
многократно усугубляется, когда речь заходит о целых системах
подпирающих, обуславливающих друг друга, замкнутых друг на друга имен.
Когда на те или иные темы в пределах данной системы имен НЕВОЗМОЖНО
сказать иную правду, нежели та, для которой предназначали ее именитые
или же вовсе безымянные составители. Примеры у всех на виду, но не
осознаются таковыми, и это парадоксальным образом только подтверждает
справедливость сказанного. Попробуйте на любом европейском языке
описать такую прекрасную, необходимую и ценную вещь, как физическая
любовь: у вас получится либо похабщина, у иных литераторов включающая
в том числе то, что называется площадной руганью, либо лишенное
какого-либо эмоционального содержание описание физиологического
процесса в терминах этакого медико-околонаучно-прилатиненного плана,
либо манерная жвачка, невнятная и запутанная от слащавых иносказаний,
- возьмите любой дамский любовный роман, убедитесь сами. На протяжении
веков патроната христианской церкви, и, опосредовано, христианской
морали, из всех этих языков способность такого рода описания была
СТИХИЙНО но и вполне ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННО вынута, демонтирована, а
какой-либо возврат к корням совершенно невозможен, потому что некогда
бывшее - осталось в прошлом, и стало либо совершенно непонятным, либо
приобрело значение вульгаризмов, и заслуженно, поскольку оставалось
неизменным, когда остальные группы имен развивались и приобретали
новые оттенки. Другой широко распространенный пример - это всякого
рода "канцеляриты" всех народов и эпох, относя сюда же близкие по
назначению эпистолярные жанры сословных обществ и "газетный" стиль в
странах с тоталитарным режимом. В рамках ПРЕДНАЗНАЧЕННОГО для этого
набора имен и формул (а это именно формулы, закосневшие и вовсе не
обозначающие слов, из которых состоят: чего стоит хотя бы пресловутое
"милостивый государь" - по отношению к человеку, которому
предполагается дать пощечину) НЕВОЗМОЖНО сказать ничего иного, потому
что это будет либо не понято, либо не принято. В этом случае в системе
слов совершенно отчетливо отражена иерархическая конструкция всех и
всяческих канцелярий, вовсе не нуждающихся в какой-либо правде кроме
той, что "для служебного использования". В качестве примера
предельного развития таких тенденций можно привести описанный Оруэллом
"новояз", на котором супротив режима сказать что-либо попросту
невозможно. Тенденция эта, таким образом, была замечена достаточно
давно, но в данном случае речь идет не о тенденции, а о том только,
что явление "лингвистической аберрации" носит универсальный характер:
если и не все, то большинство наших представлений носит отпечаток
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг