Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
ожидал увидеть там, но чувство обширного пустого пространства за
дверью, огромного темного зала, почему-то поразило его, он даже
вздохнул от неожиданности. Ему-то не нужно было видеть глазами, чтобы
знать о сотнях квадратных метров гулкой пустоты впереди и по сторонам.
И вдруг, заставив сердце пропустить свой собственный очередной удар,
разнеслось: "Бум-м-м!!!" - глухой удар чудовищного барабана раздался в
темноте, и вместе с ударом вспыхнул на миг, слепя глаза, огромный
мрачно-сиреневый фонарь в виде низко висящего горизонтального
цилиндра. Удар повторился, и, размеренно, словно биение исполинского
сердца, будто гигантские стальные шары покатились по залу глухие
удары. Потом ритм усложнился: "Ду-ду-ду-ду-ду бум-бу! Ду-ду-ду-ду-ду
дум-бу!" - древней, какой-то дочеловеческой еще угрозой ревел барабан,
сгибая душу и подавляя волю, и в такт каждому удару в темноте
вспыхивал сиреневый фонарь. Свет его был неярким, но, в то же время,
каким-то режущим. Он вспыхивал на миг, и в нем пролетала стремглав по
полу, по далеким стенам тень музыканта с воздетой кверху массивной
колотушкой. Путешественник лег на пол, и по прежней, пещерной привычке
заструился вперед, подбираясь поближе к сцене. Вблизи мощь звука
показалась ему и вообще устрашающей: звук с почти физической силой бил
не по ушам даже, а как будто бы по всему телу, но лазутчик не обращал
на это внимания, разглядывая одинокого музыканта. Перед чудовищной
тушей наклонно расположенного барабана, чуть склонившись, стоял
человек с двумя колотушками в руках, и с дикой энергией поочередно
взметал их над головой. Насколько ему удавалось рассмотреть во время
коротких вспышек, - у человека было худое, остроскулое лицо с впалыми
щеками, а длинные волосы были скручены в тяжелый узел на темени,
который и вздрагивал в такт каждому удару. И вот так, в одиночку, без
слушателей, одинокий барабанщик играл с неистовой, дикой, мрачной
страстью, словно стремился выплеснуть из своей души непомерный для
смертного груз. "Дум! Дум! Б-бумм!!!" - разнеслись, редея, последние
три удара, он инстинктивно сузил зрачки и угадал: после минутной паузы
над сценой вспыхнул неяркий свет, осветив высокую худую девушку со
змеино-гибкими движениями. Словно бы специально для того, чтобы
подчеркнуть это, она и одета была в обтяжное черное трико с
жемчужно-серебряным сетчатым узором. Был у барабанщицы крупный рот с
чувственными и недобрыми глазами, изломанные брови, косо поднимающиеся
к вискам и непроглядно-мрачные раскосые глаза, сверкавшие черным
льдом.  Увидав непрошеного  свидетеля, она полоснула его злым взглядом
и, презрительно фыркнув, исчезла за какой-то портьерой, не забыв
прихватить за собой колотушки.


XIX

      Вчера, часов в восемь вечера, я услыхал глухой шум во дворе, и
меня как будто толкнул кто-то в бок: со мной и прежде случалось вот
так, нипочему, вдруг почуять запах жареного. По глухой стене
двухэтажного кирпичного здания Общества Охраны Природы, залезшего
своим закопченным задом в наш двор, медленно ползла Танюша. Она
сдвигала вверх по стене руку и подогнутую в колене ногу, и от них
начинало тянуться кверху что-то вроде уродливой сиреневой паутины из
неровных, изломанных дорожек, прилипших к стене. Она подтягивала тело,
держась на этой паутине с уверенностью паука-крестовика, и все
начиналось сначала. Позади нее сиреневая  плесень на глазах темнела,
трескалась и осыпалась вниз  сотнями плоских сиреневых многоугольников
(это я рассмотрел потом). Когда стена по своей высоте кончилась,
Танюша продолжила свой подъем, и все как-то разом увидели продолжением
почерневших кирпичей чуть наклонную скалу с косослойной ровной
поверхностью.  Кое-где  по скале шли бурые полосы какой-то колючки,
освещенной бог знает каким светилом, на которое даже и смотреть-то не
хотелось, а чуть выше скала казалась призрачной, ирреальной,
постепенно сходя на-нет. Неуклонно поднимаясь все в том же стиле, она,
наконец, миновала границу между стеной и непостижимой скалой,
поднялась на несколько метров и по ней, а потом и сама сделалась
подобием миража. Затем по удивительному видению пошла какая-то рябь, и
оно растаяло без следа, захватив с собой и Танюшу. Все, никаких
следов, кроме мозаичной россыпи полупрозрачных лиловых камешков.
Вообще все. Спрут закончил воспитание своего Маугли, воспитанница
спрута ушла навстречу своей непостижимой судьбе. И какой бы ни
оказалась ее судьба, это все равно лучше, чем десятки лет валяться
неподвижным, безмозглым, злобным и грязным бревном.  Странно,  но я не
могу плакать, не чувствую горя. Ужасно, да? Но это потому что мне
кажется, будто ей так будет лучше... Хотя, с другой стороны, что такое
"лучше" для существа, которым стала Танюша? Приложимы ли к ней
человеческие мерки добра и зла, ВООБЩЕ любые человеческие мерки? Ведь
она так и не стала человеком, хотя и уподобилась людям способностью
ходить на двух ногах, произносить слова, - и даже как будто бы к
месту! н да элементарно обслуживать себя.  Я совершенно явственно
видел, насколько все это имитация, камуфляж, подражание - как робот
совершенно бессмысленно имитирует человеческие движения. Лишний раз
довелось убедиться, что все в этом человеческом мире держится на
людях, каковы бы они ни были. Я и раньше видел: умрет, к примеру,
какой-нибудь  старик, с которым вообще, казалось бы, одни только
хлопоты, а жизнь вокруг него ломается: жена переезжает к взрослым
детям, разменивается жилье, деточки грызутся между собой, кому жить с
мамой. Вот так же и с Танюшей. Я не о родителях, они повели себя, в
общем, как это и ожидалось: мама слегка поплакала, но, похоже, больше
для порядка, а папа долго философствовал на тему
устройства-неустройства поминок, а потом пришел к Соломонову решению
поминок не устраивать но все-таки напиться. Все как-то сразу же
поняли, что уход ее - с концами, что это - все. Совсем все. Вот и для
меня - все. Когда она исчезла, я будто бы услышал глубокий мелодичный
звук, как от лопнувшей басовой струны, и как-то сразу осознал, что с
Танюшиным уходом оборвалась чуть ли не главная нить, привязывавшая
меня к дому и прежнему существованию. До звонкости ясно стало, что я
обманывал себя и рад был обманываться, когда сохранял привычный образ
жизни, ходил в школу и в магазин, болтал (Как прежде, с
удовольствием!) с друзьями, хотя, казалось бы, все это должно было
потерять для меня всякий смысл. Мне хотелось, чтобы все осталось вроде
бы как прежде, хотя как прежде УЖЕ не осталось, я прятал голову в
песок... Да нет, это я сейчас ее прячу, потому что самообвинение в
страусиной политике есть недопустимое упрощение и, значит, очередной
самообман. Я говорил, что ДОЛЖНО было потерять значение, но не
потеряло же! Да, многое делается по привычке, потерявшей смысл, но
привычки эти - в значительной мере - Я САМ. Но все это рвется, тает,
исчезает с пугающей стремительностью, и когда-то должен был наступить
некий предел. Когда Танюша ушла, ее присутствие оказалось таким
фактором, без которого все остальное предстало таким, как оно есть -
бессмысленной привычкой. Стал ловить себя на очень простой мысли: если
бы я двигался по-другому маршруту Обходимых Дверей (а я все чаще и
чаще пользуюсь ими, не замечая этого), то все, с кем я встречаюсь по
эту их сторону, были бы другими и имели бы совершенно иную судьбу, а
чуть подальше - не существовали бы вовсе. Тогда с какой стати
переживать мне за самостоятельную судьбу тех, чья судьба в
значительной мере создана мной? Выбрана - мной? Это похоже на
беспокойство за судьбу отражения на воде, вырезанного из бумаги
образа, плоского изображения объемной вещи, точнее /Здесь в тексте
приведен графилон. Прим. ред./ Хэ... Вот еще одно знамение времен:
владея надежным способом выражения мыслей, пользуюсь словами и фразами
на языке ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ непригодном для выражения этих мыслей; желая
сделать вид, будто ничего не произошло и не изменилось, пользоваться
при необходимости методами, невозможными, а главное - НЕНУЖНЫМИ для
меня прежнего. Вот она, матушка, - идеальная питательная среда для
микробов шизофрении. Бесконечное расщепление надвое всего, что было
целым - это она и есть. Нет, я внутри очень стесняюсь своих мыслей
относительно теней, отражений и марионеток, очень сильно сам себя
стыжу за них. Беда в том, что я, мягко говоря, вовсе не уверен в
ошибочности этих мыслей. Я боюсь, откровенно боюсь, что, отказываясь
шаг за шагом все более и более даже от мыслей на обычном языке, я
очень быстро потеряю все признаки прежней своей личности, стану
совершенно другим "Я", и, какими бы возможностями не обладала бы эта
новая личность, не равносильно ли это, по сути, самоубийству и
рождению своего рода наследника? Все равно-де помирать, а дети вроде
бы как есть, - так, что ли? Я постараюсь, постараюсь еще
побарахтаться, буду вести себя так, как вел бы себя в подобных
ситуациях прежде... Вот только надолго ли хватит моего понимания, как
бы я себя вел, если бы? А вот попробуйте мыслить, как новорожденный
младенец или, хотя бы, как трехлетка, - в лучшем случае у вас выйдет
скверная имитация. Я уже и сейчас с трудом вспоминаю, почему, как, на
каких вздорных основаниях боялся заплывов во всякие-разные Мушкины
гавани, почему мне казалось, что от такого рода воздержания кому-то
будет лучше? Бояться, скорее, следовало другого, - ее, как она
выразилась, "призвания". Страшно жалеет, что, несмотря на все
старания, не получается, как в тот самый первый раз, то есть с полным
взрывом человеческого существа, и освобождением духа, якобы
достигающего при этом Горних Высей. Теперь, видите ли, у нее отчасти
сохраняется контроль (кто бы видел, как выглядит осуществление этого
контроля!) и память о происшедшем. Последнее и действительно неудобно,
поскольку, желая повторения, она не может теперь сослаться на то, что
"ничего не помнит". Благо еще, что я сговорчив. Ни в чем не могу ей
отказать, а она пользуется. Когда мы, собравшись, организуем
взаимодействие на стратегическом уровне, она, кажется, готова меня
вообще не выпускать из себя. А когда засыпает все-таки, то, по крайней
мере, не выпускает его из рук. Проснувшись, принимается за свое снова.
Однако будем следовать установленному порядку. Очевидно, она и впрямь
каким-то образом сродни Пьеру Тэшику, поскольку все, связанное с ним и
его словами принимает что-то уж слишком близко к сердцу. Во время
одной из наших встреч она по непонятной причине являла вид крайней
задумчивости, а потом и говорит:
      -Меня интересует, что это за Волчья Кровь такая? Ты не можешь
выяснить?
      -Мой милый друг Наталья! Птицы не могут, со всеми их
возможностями и опытом... Они, понимаешь ли, занимаются тем же, что и
я, только больше ста лет и все. Да и вообще, с какой стати это тебя-то
интересует, не пойму?
      -Сама не знаю. Беспокоюсь как-то. Ну да бог с ней... А куда
тогда?
      -О, инициатива? Да куда угодно. Желаешь, например, в
Амстердам-альфа для тура в тропические районы вот уже полста лет как
вымершего Китая?
      -Как вымершего?
      -Да существует такой небезынтересный вариант. То есть сколько-то
там осталось, миллиона три или четыре, но, вообще говоря, посвободнее
стало. Заметно посвободнее.
      -Нет, давай туда же, где были.
      -Вот еще можно в Большую Паутину, на Землю Марка, там как раз
карнавал. Оч-чень рекомендую, совершенно уникальная культура,
непонятно даже, как это настоящие люди создали что-то подобное.
      -Нет, давай туда же, где были!
      -Насколько я понимаю, ты желаешь в Гнездо, чтобы осмотреть
художественную галерею и посетить библиотеку, да? Ты в тот раз их
как-то упустила из виду, а теперь жа..., - тут последовала попытка
вцепиться в мою физиономию когтями, я увернулся и продолжил, держа ее
за запястья, - ...леешь, правда?
      -Ты сейчас договоришься, и я отправлюсь туда одна! Заблужусь,
представляешь? До-олго буду дорогу домой искать, со вкусом. А ты тут
изведешься от переживаний и сердечных мук.
      -Давай по соседству с тем местом, но все-таки не туда, а?
Понимаешь, у меня там небольшой задел есть...
      -Ладно, только если мне не понравится, мы сразу же свалим, идет?
      -О господи... Само собой, кто нас заставит-то?
      Мы спустились вниз по Николаевскому спуску, перешли мостовую и
вышли на берег речки левее моста, прошлись метров сто по пляжу и,
обогнув кучу гравия, намытого по весне земснарядом, пошли от реки
наискосок, почти повернувшись к ней спиной. Перед нами уже не было
высокого правого берега с расположенным на нем центром города, перед
нами открылась бесконечная, чуть всхолмленная жаркая равнина под
безоблачным небом, мир желтого, красного, черного и
ослепительно-белого песка, мир маленьких камешков, из которых бешеное
солнце вытопило кровь, застывшую красновато-лиловой коркой. В голове
застучали тысячи молоточков и почти сразу же захотелось пить, но на
одном из песчаных холмов уже виднелось то, что я назвал "небольшим
заделом", - громадное решетчатое сооружение на четырех парах
неуязвимых колес высотой в полтора человеческих роста. Посередине,
тщательно уравновешенный и хитроумно расчаленный, висел под решетчатой
фермой двухэтажный, почти кубический домик с плоской крышей.
      -Так, - говорю, - нам сюда.
      -А это еще что?
      -Ничего особенного. Просто я решил, - чем нам по чужим домам
гостевать, так лучше обзавестись своим... Короче - увидишь.
      Мы поднялись на удлиненную несущую раму, которая в очередной раз
напомнила мне тело хищника, когда он, всеми лапами вцепившись в землю,
пружинисто напрягается перед прыжком, а оттуда поднялись по лесенке в
прихожую первого этажа. Первым делом я, понятно, поднялся на самый
верх и сориентировался на местности: силовой телескоп на колесиках тут
входил в стандартный набор оборудования. Все оказалось правильно,
черте-где на севере виднелись отроги хребта Нирис, на западе, вплоть
до окоема - расстилались безбрежные поля песка, каменно-жесткой глины
и покрытых пустынным загаром каменных россыпей. Зато на востоке,
километрах в тридцати, голубели водяные пары и прозрачно лиловела
растительность Гуннарова Тракта. Это, можно так сказать, - по левую
руку, потому что путь наш лежал на юг, - пока не надоест, а торопиться
нам было вовсе некуда. Потом я спустился в рубку и освободил рычаг
блокировки. Дом сразу же наполнился тихим позвякиваньем, шорохом, едва
слышными скрипами, плавно колыхнулся, и пейзаж за окнами медленно
поплыл на север. "Каток" двигался вверх по склону легко, равномерно,
без малейшей натуги и неторопливо. Проведя две недели в гостях у
мастера Марка (как его звали: "Марк, Выпавший Из Гнезда"), я был
совершенно очарован жизнью на катках, и тогда еще решил, - я - не я
буду. Дочка у него была чистый клад, - для того, кому он нужен,
конечно, - прехорошенькая, чудовищно здоровая, безобразно
уравновешенная, с железобетонной психикой, оч-чень неглупая и при
этом, чуть попробовав, оказавшаяся весьма склонной к хорошему, без
изысков, старательному сексу, с основательным темпераментом, - ноги,
по крайней мере, раздвинуть не отказалась ни разу. И сама время от
времени начинала лизать меня, к примеру, в ухо. Нет, не дай бог, я
вовсе не хочу ее изобразить этаким жизнерадостным примитивом:
просто-напросто я в нее не влюбился, а женщина, в которую даже не
влюблен - все равно в какой-то мере лишняя женщина. Кстати, она, к
счастью, тоже не воспылала ко мне сколько-нибудь высокими чувствами.
Было хорошо, но расстались мы без особого сожаления. Когда я закончил
дела свои кормчие и очнулся от приятных воспоминаний, когда вышел из
рубки, то обнаружил, что Мушка осваивает новое жилье в
экспресс-режиме. Что касается меня, я предпочитаю держать всякого рода
барахло и припасы свернутыми, в униполярном состоянии, но на то и
нужны женщины, чтобы иметь свои, кардинально отличные от наших,
взгляды на все. Ей требовалось, чтобы всего было много, чтобы место
было занято, - вообще чтобы была обстановка. Природа, как известно, не
любит пустоты, и судя по неудержимому стремлению заполнить все, что
только можно, Мушка, безусловно, явление природы, причем не из
последних. В кухне, на столике с крышкой в форме неглубокого корытца,
горой лежали желуди, зузга, лиловые помидоры, непременный в здешних
краях синий лук с горных участков, манго, приправы, которых не знала
ни она, ни я, древесная земляника чуть побольше моего кулака размером,
красная с черной коркой коврига сфанового, светло-желтая с коричневой
коркой коврига пшеничного, ее черный кинжал самого ужасающего облика,

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг