М.ШУЛЬКИН
ОРНИТОПТЕР
История, которую я собираюсь рассказать, произошла ли она наяву? Или
это был сон? Сейчас мне кажется, что это был просто сон. Но почему же
теперь в газетах, по радио и телевидению пишут и говорят о новом способе
воздушного передвижения, который я увидел тогда? И почему, если это был
сон, я так отчетливо помню каждую деталь, каждый штришок того, что
произошло?
Было утро. Раннее июльское утро, которое хранит ночную затаенность и
прохладу, а воздух кажется густым, как мед, и звонким, как песня.
"Чик-чик", "чирик-чик-чик", - почти не смолкая, перекликались воробьи,
галки, грачи и еще невесть какие птицы, и мне почему-то казалось, что я
понимаю их язык, все эти "чик-чирик". Потому что все-таки необычное было
утро! Я и сам думал на каком-то птичьем языке, и все во мне чик-чирикало,
и сейчас даже не верится, что я мог быть таким беззаботным и
легкомысленным.
И все-таки это было. Пионерский лагерь, наполовину состоящий из
брезентовых палаток - легковушек, как сначала называли их лагерные
остряки, а потом и все остальные, включая начальника лагеря. И лес, вдоль
которого тянулся дощатый лагерный забор. И эта встреча, похожая на сон...
Как я уже сказал, было очень рано, часов пять утра. Я сразу это
почувствовал и прежде, несомненно, повернулся бы на другой бок или на
живот и ткнулся бы головой в подушку. Но тут меня что-то как подтолкнуло.
Я вскочил, быстренько натянул спортивный костюм и вылез из палатки.
Какое было утро и то, как я помню каждую мелочь вокруг, я уже говорил.
Но главное - странное ощущение, которое больше никогда не повторялось. Я
шел, не зная куда, повинуясь ногам, и то же время точно знал, что скоро,
вот-вот, произойдет что-то необычное, какая-то неожиданная встреча,
которую я запомню на всю жизнь.
Лагерь наш был большой, и выходов из него было целых три, и еще в
заборе, примыкающем к лесу, было несколько дыр, но я пролез именно через
эту и сразу попал на узенькую тропинку с чуть примятой травой, потому что
по ней редко ходили.
Я шел по тропинке, иногда наступая на сухую опавшую шишку, и тогда
раздавался треск, похожий на потрескивание горящих в костре сучьев. Птицы
на секунду смолкали, прислушиваясь, и мой молчаливый разговор с ними
обрывался.
Один раз я споткнулся об узловатый корень толстенного дуба,
пересекавший тропинку, и до сих пор помню ощущение удара. Это отвлекло
меня от дороги, и я присел на одно колено, чтобы растереть ушибленное
место. А когда поднял голову, увидел его...
В первый момент мне почудилось в нем что-то знакомое, будто я давно
знал этого мальчика.
Он стоял ко мне боком, прислонившись к дереву, и что-то, может быть,
одному ему известное, разглядывал в небе.
Одет он был в короткие атласные трусы, как у боксеров, и легкие
плетеные сандалии на босу ногу.
Сейчас я думаю и не могу понять, почему я так растерялся? Отчего в моей
голове мгновенно мелькнула мысль: вот она, неожиданная встреча?
Ничего, казалось, в нем особенного не было - только руки как-то сразу
выделялись, сильные, с длинными, упругими мускулами. Это я сразу
разглядел.
Наверное, краем глаза он заметил меня, и, когда резко повернулся, я
увидел на его груди странные, идущие крест-накрест следы лямки, уходящие
за плечи. Как будто от ребер до плечей провели светло-коричневой краской.
Неожиданно для себя я сделал несколько шагов и оказался почти рядом с
ним. Он смотрел на меня серьезно и вопросительно и молчал.
- Вот случайно забрел сюда, - как бы оправдываясь, сказал я.
- Никого не бывает в лесу в это время. - Его голос звучал немного
сдавленно.
- Но я не мог не прийти.
Он понимающе кивнул, будто ему понятно, как это бывает, когда человек
обязан что-то сделать.
Над нами медленно-медленно скорее проплыла, чем пролетела, крупная
темно-серая птица. Мальчик неотрывно смотрел за полетом, пока птица совсем
не скрылась из виду.
- Сапсан, - наконец сказал он. - Ты видел: он почти совсем не машет
крыльями.
- Да, - удивился я, вспомнив полет. - Даже странно...
- Он парит, - перебил меня мальчик, - я все это долго изучал.
Понимаешь, от земли поднимается нагретый воздух, и птицы плывут по
воздушным течениям.
Я с уважением посмотрел на него и вдруг вспомнил, как плыл на пароходе
вместе с родителями. Над морем часто кружились стаи чаек. Иногда, пролетая
над пароходом, они неожиданно взмывали вверх, по вертикали, совсем не
двигая крыльями.
Я сказал об этом мальчику, и он как-то по-новому посмотрел на меня и
коротко объяснил:
- Чаек уносили вверх теплые воздушные струи.
Мы снова замолчали, но это было уже не то напряженное молчание, а
другое - раздумчивое, будто мы оба были посвящены в какую-то тайну.
- Иди за мной, - первым заговорил он, и его чуть приглушенный голос
звучал мягко и приветливо.
Не дожидаясь согласия, он повернулся и пошел по нашей тропинке. И тогда
я увидел на его спине точно такие же светло-коричневые полосы, которые
пересекались на уровне лопаток.
Ростом он был выше меня и немного шире, и поэтому, идя за ним, я видел
только его спину. Неожиданно он остановился и, не оборачиваясь, отступил
чуть в сторону.
Перед нами оказалась овальная полянка, крепко стиснутая высокими
узкоствольными соснами. Трава на поляне была сочной и сильной, но самые
верхушки травинок поблекли и пожелтели. Наверное, солнце нещадно сжигало
их, не защищенных деревьями.
Но все это запечатлелось автоматически и отчетливо вспомнилось потом. А
сам я, как вкопанный, стоял у края овала и во все глаза глядел на два
распластавшихся поверх травы предмета, похожих на огромный полураскрытый
веер или непогашенный парашют.
А на веер это было и вправду похоже, но еще больше - на крылья
гигантской доисторической птицы, какого-нибудь птеродактиля, о котором
писал Конан Дойль. Непонятно, как мне сразу не пришло в голову такое
сравнение.
Итак, я стоял, как вкопанный, замерев, зная, что это и есть те самое
чудо, предчувствие которого подняло меня утром с постели, повело в лес,
столкнуло с таинственным мальчиком со странными знаками на теле.
- Ну, что же ты? - сказал он удивленно, взял меня за руку и почти силой
повел вперед.
Мы переступили край травяного овала и сделали несколько шагов. Я и
сейчас слышу, как шуршала трава, приминаемая и раздвигаемая моими кедами и
его плетеными сандалиями.
Мы бок о бок вплотную подошли к загадочному предмету, и только тут я
увидел, что не веер это и тем более не парашют, а крылья, сделанные из
перьев. Оба крыла были связаны между собой узкой лямкой. Еще две лямки,
подлиннее, были вплетены в основание каждого крыла.
- Что это? - одними губами спросил я, будто боялся спугнуть птицу после
утомительного перелета.
- Орнитоптер, - ответил он.
Я изумленно посмотрел на него, не понимая значения слова. Он услышал
мой беззвучный вопрос и тихо, но внятно пояснил:
- Птицелет. На нем можно летать без мотора, как птица.
Я продолжал изумленно смотреть на него, как будто это был пришелец из
далекого прошлого. А может быть, из будущего?
- И давно ты занимаешься этим... - я никак не мог выдавить из себя
нужное слово, - ...ле-та-ешь, - наконец проговорил я с запинкой.
Он рассмеялся. Звонко, заразительно - так, что мне ничего не
оставалось, как улыбнуться в ответ.
- Это не так трудно, - прервал он свой смех.
- Что?
- Летать без мотора. Главное - сохранять равновесие в воздухе. Тогда
можно долго держаться. Столько, сколько нужно.
- А ты можешь?
- Теперь - да.
- Теперь, - как эхо, отозвался я.
- Раньше ничего не получалось. Пролетал метров сто, не больше. Однажды
чуть не разбился...
- А теперь? - поспешно повторил я, потому что вдруг испугался за него.
Мне показалось: если он расскажет о том полете, это как бы снова
повторится.
Он не ответил. Наклонился, сорвал листок клевера, пробившегося сквозь
траву, и поднял над головой.
- Смотри, - сказал он и отпустил лист.
Полянка была, как стеной, ограждена от ветра высокими соснами. Но
листок, падая, заметался, забился над травой, рванулся из стороны в
сторону, подталкиваемый невидимой силой, и наконец замер, упав в траву.
- Мечется будто необъезженная лошадь, - сказал мальчик, вспоминая
что-то свое. - Но я научился управлять...
- Все равно долго не продержишься. Есть такой закон, - сказал я.
- Закон?
- Да, - подтвердил я. - Закон земного притяжения.
- Я не знаю никакого закона, - сказал он, вдруг задумавшись. - Все
равно, - он тряхнул головой. - Летать можно долго. Пока не устанешь.
Мой недоверчивый взгляд на секунду прервал его речь. Он не обиделся и
терпеливо объяснил:
- Я уже летал. Долго... Как птица, - повторил он любимое сравнение.
Нельзя было не поверить ему. Я кивнул, но он продолжал:
- Воздух сам держит над землей, а когда начинаешь снижаться, нужна
сила. Крыльями отталкиваешься от воздуха, а потом отдыхаешь, сохраняя
равновесие. Ты увидишь...
Но тут прозвучал горн. Из лагеря. Он звучал отрывисто и задорно и,
казалось, совсем близко. Наверное, так оно и было. ТА-ТА, ТА-ТА,
ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА.
Я сразу представил себе лагерного горниста Леньку Коршунова, его
вихрастую голову, по-модному обросшую волосами. Он трубил, запрокинув лицо
и чуть зажмурившись, и солнце плавало в распахнутой раковине горна. И все
вокруг показалось таким хрупким, незащищенным, будто вот-вот исчезнет.
- Это меня, - сказал я, поймав взгляд мальчика. - Но я не хочу...
Я замолчал, не зная, как объяснить. В лагере оставался мой друг, Валька
Коновалов, и все ребята, но я хотел показать мальчику свою дружбу и то,
что хочу остаться здесь, с ним.
Он все понял и отрицательно покачал головой:
- Нужно быть там, где тебя ждут.
Я продолжал молчать, и, наверное, поэтому он повторил:
- Если ждут, значит, ты нужен.
- Ты улетишь?
- Не сейчас... после... Приходи, когда начнет темнеть.
Он поспешно отвернулся и склонился над орнитоптером. Я постоял еще
немного, потом пересек овальную поляну и побежал по узенькой тропинке с
чуть примятой травой назад, в лагерь.
То, что я делал в этот день в лагере, начисто исчезло из памяти.
Осталось только воспоминание о суетливой поспешности, будто от того, что
делаешь все быстро-быстро, можно подогнать время. Оно тянулось, как
разогретая на солнце смола, и каждая новая минута цепко прилипала к
предыдущей и отталкивала следующую.
Но вдруг солнце зашло, и наступили сумерки. И тут же пришло
спокойствие. Теперь я знал, что нужно делать, знал свой путь.
В лесу было почти темно, и я чуть не споткнулся о знакомый корень.
Мальчик стоял на поляне лицом ко мне. Что-то в нем изменилось, но я не
сразу понял, что.
Он шагнул мне навстречу, и тогда я разглядел очертания перистых крыльев
вдоль согнутых в локтях рук. На груди, закрывая светло-коричневые полоски
ссадин, белели крест-накрест уходящие за плечи лямки орнитоптера. Взгляд
его был все такой же спокойный и серьезный.
- Ты уже... - я не знал, как сказать.
- Все готово, - отозвался он. - Улетаю.
- Насовсем?
- Да.
"Да" прозвучало так твердо и окончательно, что у меня сжалось сердце.
Он все понял и добавил:
- Я боялся, не придешь.
Значит, ему тоже тяжело расставаться.
Я не мог примириться.
- Но... - начал я и замолчал.
- Понимаешь, я не могу... - как-то очень тепло сказал он. - Меня ждут.
- Где?
Правая рука его вместе с крылом орнитоптера чуть приподнялась в сторону
и плавно опустилась.
- Там, - сказал он. - Далеко. Ты не знаешь...
Ни о чем больше я не стал спрашивать. К чему? Все равно ничего нельзя
изменить.
С опущенными руками он подошел к узкоствольной сосне с твердыми
крепкими сучьями. Спину его, как два щита, прикрывали крылья.
Вдоль сосны тянулась веревочная лестница, терявшаяся у самой верхушки в
потемневшей хвое. Лестница была закручена, и мальчик несколько секунд
терпеливо выпрямлял ее.
Потом он обернулся в последний раз и улыбнулся не то виновато, не то
ободряюще. И опять мне показалось, что я где-то видел его раньше.
Веревочные ступеньки туго натягивались под ним, как тетива. Где-то у
вершины сосны он переступил на кряжистый сук и немного расправил крылья,
сохраняя равновесие.
Надо мной был уже не знакомый мальчик, а огромная сильная птица,
готовая к полету. Оттолкнувшись от дерева, птица нырнула в пространство, и
упругие взмахи крыльев плавно разгребли тугую темноту.
Мальчик поднимался вверх по наклонной линии и становился все меньше и
меньше, пока не исчез.
- Кто ты?! - что было силы закричал я, потому что нас разделяло уже не
несколько метров высоты, а бескрайнее небо, едва освещенное неяркими
точками звезд.
И тогда из этой бездонной чаши, хранящей неумирающую бесконечность,
протяжно и отдаленно, как эхо, донеслись какие-то неясные слова:
- Я... Я... Кар...
Икар?
И тут я вспомнил. "Поднялись в воздух Дедал и Икар, чтобы улететь на
родину в Афины, с острова Крит, где их держал в плену царь Минос.
Дедал наказывал сыну, не приближайся к солнцу, его лучи растопят воск.
Но, упоенный счастьем полета, Икар поднимался все выше, выше... Солнце
растопило воск, рухнул Икар с высоты..."
"Однажды чуть не разбился", - прозвучали в ушах слова мальчика, и
сердце застучало прерывисто и тревожно, как позывные.
Я сел в черную траву, вбирающую в себя ночную затаенность и прохладу, и
неотрывно глядел в небо, надеясь различить маленькую движущуюся точку. Но
ее не было видно.
Звезды в темноте высвечивались все ярче, и тишина вокруг теперь не
казалась такой нерушимой. Неподалеку совсем не по времени закуковала
кукушка и все куковала и куковала не уставая.
Много дней потом я приходил на знакомую полянку и искал лестницу, по
которой мальчик поднимался вверх, на вершину сосны.
Но она исчезла вместе с мальчиком.
В конце лета я вместе со всеми уехал из лагеря, и больше уже никогда не
случалось мне возвращаться в те края.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг