Житков хорошо знал, что его посланнице грозила бы верная смерть от клыков
витемовских псов, не будь она самкой. Но самку псы не тронут. Значит,
прежде чем издохнуть, она заразит остальных скоротечным бешенством.
Все это он продумал, пока отдыхал, сидя на первом попавшемся сугробе. Что
говорить, как они с Найденовым ни тренировались в лыжных прогулках, но
лыжи - дело не морское, и шестьдесят километров без отдыха дали себя
знать. С трудом двинулся Житков в обратный путь. Ветер, дувший раньше ему
в спину, теперь больно бил в лицо пригоршнями колких, быстро несущихся
снежинок. Пришлось отвернуться, прикрыть щеки малахаем.
Ветер усиливался с каждой минутой. Он все крепче давил на грудь, мешая
движению. Снежный покров сделался рыхлым и неровным. Словно вся тундра
поднялась и смешалась с воздухом в одно кружащееся, свистящее снежное
облако.
За тот же срок, в который Житков прошел шестьдесят километров, он сделал
теперь не более двадцати. Он всегда, и не без оснований, считал себя
физически сильным и достаточно хорошо тренированным человеком, думал, что
нет таких препятствий, которые были бы для него непреодолимы. Но сейчас
понял, что с полярной пургой бороться не так-то просто.
Житков стоял, в изнеможении опершись на палки. Хотелось сесть, но он знал:
стоит опуститься на землю, и подняться будет вдвое трудней, чем сейчас
стоять. Он решил отдохнуть на ногах. Повернувшись спиной к ветру, достал
шоколад и стал старательно пережевывать его. Плитка лежала под кухлянкой и
все же затвердела, как хороший морской сухарь. Несколько глотков коньяка,
и Житков, наконец, почувствовал, как возвращаются силы. Встряхнувшись, он
решил идти дальше, и тут не смог удержаться от удивленного восклицания:
пока он, стоя, отдыхал, ветер намел сзади него такую массу снега, что
образовался сугроб в рост человека. Житков повернулся навстречу ветру и,
обойдя сугроб, пошел вперед. Он больше не слышал скрипа своих лыж.
Попробовал крикнуть - и не услышал голоса. Шуршание гигантских масс
ледяных крупинок, с огромной скоростью гонимых над тундрой, заглушало все.
Льдинки ударялись об одежду с силой ружейной дроби. Поверх концов малахая
лицо пришлось замотать шарфом до самых глаз. Но от дыхания около глаз в
несколько минут образовалась корка инея. То и дело приходилось
останавливаться и отдирать ее.
По расчетам Житкова до дома оставалось не меньше тридцати километров.
Взвесив все, он решил, что не сможет преодолеть их без основательной
передышки. Но как отдохнуть? Лечь и дать снегу засыпать себя, как это
делают по примеру полярных собак опытные ненцы? Но что, если, не совладав
с усталостью, он заснет в таком сугробе?..
За несколько минут, что он размышлял, подставив ветру спину, буран снова
намел сзади целый сугроб. Житков решительно стряхнул его с себя, но тут же
почувствовал такой удар пурги, что едва удержался на ногах. Скорость ветра
возрастала с каждой секундой. Житков устало присел на скрещенные палки.
Подумав, он решился. Накрепко связав палки, просунул в их петли лыжи и
воткнул в снег. Получился как бы остов шалаша. Быстро образовался высокий
снежный бугор. В вершине этого конуса Житков прочно укрепил рюкзак,
растянув его насколько можно в виде козырька. Буран с завидным усердием
доделывал остальное. Через несколько минут был готов снежный грот. Житков
залез в него. Оставалось позаботиться о том, чтобы сохранить доступ
воздуха в это убежище.
Житков знал: под снегом не будет так холодно, - ветер не пробьется в
берлогу. Но сколько времени придется так просидеть? Еды и питья хватит, но
ведь он не имеет права долго торчать здесь. Если он вздумает пережидать
буран, то, обеспокоенный его отсутствием, Найденов пойдет его искать.
Житков отлично знал друга. Найденова ничто не удержит! И что тогда будет с
радио? Ведь эдак можно пропустить самый важный разговор! Нет, нужно как
можно скорее вернуться в свое зимовье. Час отдыха, и он пойдет дальше!
Пойдет во что бы то ни стало!..
Итак - час! Житков посмотрел на часы.
Он еще раз проткнул рукой образовавшийся над головой снежный купол, чтобы
усилить доступ воздуха, натянул шарф на нос и закрыл глаза.
Скупщик пушнины
Тихо. Лишь изредка в подернутое лунной прозеленью серебро ночи проникает
негромкий однообразный шум, чужой в этом глухом молчании. Он рожден не
землей, идет издалека, с севера, с моря, из темноты. Уходит в неотзывчивую
тундру и в ней умирает. Шелохнется в зимнем покое лед; ветер с темного
норда нажмет на толстые паки... Вот и все! Лед неподвижен, море под ним
спокойно - ни шороха, ни звука. Нет ветра, и в тундре тишина. Закованная в
броню вечной мерзлоты, плотно укрытая многометровым одеялом снега, земля
спит, и сон ее глубок и покоен.
Всего двумя-тремя венцами сруба в щель между вздувшимся пуховиком тундры и
пушистой шапкой крыши, сползшей на самые оконца, выглядывает изба. Лишь
одно из ее окон глядит на божий свет, подслеповатое, мутное, с бельмом
инея, затянувшим стекло. И по нему неверным желтым бликом растекается
слабый свет.
Тихо и внутри избы, едва освещенной десятилинейной лампочкой. Углы комнаты
тонут в густой тени.
* * *
Витема сидел на койке и неотрывно, до рези в глазах, вглядывался в темноту
за окном. Он и сам не знал, что заставило его подняться, отбросить книгу и
уставиться в эту немую черноту. А взглянув в нее, он нервно передернул
плечами. Движение это было так несвойственно ему, что он оглянулся, словно
испугавшись, не наблюдает ли кто-нибудь за ним здесь, в этой пустой,
одинокой избушке, за сотни километров от жилья.
Витема задул лампу. Впервые за две недели жизни здесь он глядел из своего
убежища в тундру, и чем дольше вглядывался, тем все более не по себе ему
становилось. Помимо воли, один за другим в памяти всплывали те редкие
случаи, когда ему бывало страшно. И впервые он с полной ясностью осознал,
что все эти случаи - их было слишком немного, чтобы он мог их забыть -
связаны с работой в России. Странная, удивительная страна, населенная
загадочными существами! В любой другой стране Европы Витема мог заранее
более или менее точно предсказать действия своих противников. А здесь?..
Здесь ему приходится усомниться в собственном даре предугадать что бы то
ни было! И в результате он, Генрих Вольф-Витема, опытнейший из опытных,
старейший волк стаи, прокладывающей в мир пути "арийскому сверхчеловеку",
оказался загнанным на край света, в грязную конуру, погребенную под
многометровым слоем снега... Да... Всякие роли игрывал он, но впервые
оказался в шкуре затравленного волка, следящего за тем, как сжимается
вокруг него кольцо облавы. Опытным глазом он видит опасность, чутьем
угадывает близость охотников, которые где-то здесь, в безграничных снегах
тундры, бродят по его следу. Нет, лучше уж вовсе не думать, чем вспоминать
такое. От таких мыслей нервы не приходят в порядок.
И чего они тянут там, в Берлине?! Неужели не было возможности прислать
лодку и не заставлять его столько времени торчать в тундре?! И сколько же
можно разыгрывать роль человека, прибывшего на смену скупщику пушнины?
Правда, он без большого труда убрал "предшественника" со своего пути,
документы у него чистые, он, кажется, предусмотрел все возможные
случайности. А между тем... Пока по земле ходит Найденов, Витема не может
спать спокойно. Хорошо еще, что удалось утопить на "Марии-Глории" Житкова.
Черт ее побери, эту жизнь на вулкане! Не является ли все в ней столь же
призрачным и непрочным, как этот дрожащий серебристый свет, заливающий
безбрежную пустыню тундры? Когда он брел сюда, преодолевая одеревеневшими
ногами бесконечные мили, горизонт казался таким далеким, что временами
Витема терял веру в возможность достичь цели. Теперь же... Теперь этот
горизонт подступил к самому окошку зимовья. Вот здесь, сразу за первым же
бугром, кончается трепетный зеленоватый мир. А там она - холодная,
страшная, безмерная и бесконечно многоликая Россия. И все неудержимо
неслось туда, за близкий горизонт, в бездну: бежали серебряные блики,
мчались тени, словно отброшенные крыльями летящих над тундрой огромных
птиц. Снежные тучи разбегались и складывались в кошмарные видения...
Страшно, страшно, страшно!
Витема провел ладонью по лицу и закрыл глаза.
Хотел отвести взгляд от окошка и не мог. Взор притягивала к себе эта
шевелящаяся, стремительно и бесшумно летящая куда-то в неизвестность
тундра. С нею поднималась земля, избушка, все летело, неслось туда, в
Россию...
Витема в ужасе ухватился за кран топчана.
Нет, нет! Что с ним? Нужно взять себя в руки. Не то действительно можно
сойти с ума в этой проклятой пустыне, в этом белом безмолвии снега и
черном вое пурги. Ведь он Генрих Вольф, Гендрик Витема. Даже наедине с
самим собой он должен держать голову высоко... Вот так!..
За спиной громко пробили часы. Витема оглянулся. В избе было почему-то
темно, воняло смрадом выгоревшей лампы. Злобно чиркнул спичкой по коробку.
От резкого движения коробок выпал из пальцев, Витема слышал, как спички
рассыпались по полу. Ощупью отыскал на полке новую коробку, заправил и
зажег лампу. Поглядел на часы: девять. Утро? А может быть, вечер? Не все
ли равно. Черт бы ее драл, эту странную природу: круглые сутки за окном -
ничего, кроме зыбкого зеленоватого серебра снега, летящего под лучами
низкого месяца.
Витема потрогал чайник. Он был холодный. Хорошо бы согреть чаю, но нет,
лень возиться с примусом. Он вынул из-за пазухи маленькую металлическую
коробочку, в каких обычно врачи держат шприц, постучал по крышке длинным
черным ногтем. Бережно взял щепотку кокаина, насыпал его на тыльную
сторону руки в ямку между большим и указательным пальцами, поднес к носу и
сильно втянул в себя. Так же бережно закрыл коробочку и сунул за пазуху.
Снял со стены винчестер, передернул затвор, поставил на предохранитель и,
как был, не раздеваясь, повалился на койку, положив рядом с собой оружие.
Тикали на стенке часы. В такт каждому третьему удару маятника Витема со
свистом выдыхал воздух. Дышал тяжело, уткнувшись лицом в грязную наволочку
из цветастого ситца.
Тихо было и за стенами избушки. Тени облаков по-прежнему бесшумно мчались
по тундре, то подставляя зеленоватому лунному лучу, то снова укрывая от
него вспухшую высоким горбом крышу фактории.
Когда Витема проснулся, за стенами избы уже раскололась тишина. С севера,
где было море, вместе с шорохом и треском потревоженного льда налетели
первые удары шквалистого ветра. Тундра задымилась. Как вскинутые взрывами,
вздымались и уносились в глубь материка белые клубы снега.
Удары ветра, короткие вначале, делались все более частыми и затяжными,
пока не слились в сплошной беснующийся натиск. Снежная крупа со звоном
ударялась в единственное еще не доверху занесенное окно избушки. Удары
были так сильны, что Витема испугался, как бы не выбило стекло. Он выполз
наружу и, борясь с ветром, загородил окно порожним ящиком. Сидя в избе,
слушал, как трещали доски, будто по ним непрерывно стреляли из дробовика.
К ударам ветра примешался вдруг страшный вой. В этом вое были тоска,
страх. Выли ездовые псы бывшего хозяина зимовья. Витема понял - собаки
испуганы надвинувшимся ураганом. Он набросил малицу, надел шапку и откинул
щеколду. Дверь сразу с грохотом распахнулась, вытолкав его самого в сени.
В избу ворвались стужа, снег и рев урагана. Лампа погасла, пустив к
потолку струю копоти. Витема вышел на крыльцо и окликнул было собак, но
тут же сообразил, что они привязаны к кольям и не смогут прийти на зов,
даже если бы и услышали его. Он хотел разглядеть их, но снег залепил
глаза. Удары острого ветра заставили закрыть лицо руками. Ощупью, с
трудом, добрался он до собак. Они копошились под снегом, прижимаясь друг к
другу. Ремни одеревенели. Ударами ножа Витема перерезал их и освободил
упряжку. Сделав несколько шагов, он понял, что потерял избу, и как ни
всматривался в буран, - ничего не мог разобрать. Почувствовав свободу, вся
свора перестала выть и метаться. Еще плотнее сбившись в кучу, собаки стали
разгребать снег и зарываться в него. Витема вспомнил: от избы он шел
против ветра. Значит, возвращаться нужно было по ветру. Десять, двадцать
шагов в одну, в другую сторону - ничего. Только снег, снег, снег...
Спереди, сзади, справа, слева, сверху... Сделал один круг, другой,
третий... Желание двигаться угасло. Не разумнее ли вместо того, чтобы
тратить силы, лечь, прижаться к собакам и так переждать пургу? Витема
решил вернуться к своре, но, сделав первый же шаг, провалился в снег почти
по самую грудь.
О вреде и о пользе грез
Пошарив ногой, Витема нащупал что-то твердое. Было похоже, что он стоит на
крыше собственного жилища. Дойдя до края крыши, снова провалился, больно
ударился обо что-то головой. Это была растворенная дверь. Он разгреб
снежный завал, пробрался в сени, нашел лопату и расчистил снег настолько,
чтобы затворить избу. Собаки с лаем и визгом одна за другой ввалились в
образовавшуюся около двери траншею. Он впустил их в сени.
В комнате было холодно, изо рта валил пар. Витема залез в спальный мешок и
уснул рядом с печкой...
Спал он недолго, а когда проснулся, в избе был мороз. Ему показалось, что
буран усилился. Иногда вдруг вздрагивала, под особенно сильным ударом
ветра, вся изба. Но удары по ящику, которым Витема загородил окно,
прекратились. Ящик был уже на метр под снегом. Ни один звук не проникал
больше в избушку. Витема поставил на печку чайник и кастрюлю с консервами.
Некоторое время сидел неподвижно, засунув руки под мышки и глядя на огонь.
Потом, собравшись с силами, встал и подошел к задней стенке горницы, где
висел аптечный шкафчик с ярким красным крестом на дверце. Взялся за
полочку и потянул ее к себе. Вся внутренность шкафчика выдвинулась и на
петлях отошла в сторону. За ней виднелось углубление, выдолбленное в
срубе. Витема придвинул табурет и, усевшись поудобней, стал настраивать
миниатюрный радиоаппарат. Вскоре он услышал ответ на свои позывные.
Разговор не был многословным. Витема сообщил, что жив и здоров. С другого
конца ответили, что пока ничего нового нет, нужно ждать.
Витема послал в пространство длинное проклятие.
На печке клокотал котелок с консервами. Кипел чайник. Вот все, на что он
может рассчитывать, - немного горячей жижи, чтобы согреть застывшие кишки.
Думал ли он, что когда-нибудь будет так радоваться банке разогретой
говядины, как никогда не радовался лучшим произведениям кулинарного
искусства мадам ван Поортен!
Глухой вой заставил Витему оторваться от еды. Он выглянул в сени. Выла
рыжая сука. Почему он не замечал ее раньше? Он прикрикнул на нее и
замахнулся было поленом, но рука повисла в воздухе - так зловеще сверкали
в полутьме глаза собак. Ему вдруг почудилось, что, ударь он эту рыжую
собаку, - вся свора бросится на него. "Собачья солидарность!" - мелькнула
ироническая мысль. Он отшвырнул полено, вернулся в комнату и сквозь чуть
приоткрытую дверь выкинул собакам юколы. Вой рыжей суки не прекращался, он
заглушал лязганье зубов и злобное ворчанье. Собака выла, не переставая.
Витема готов был и сам встать посреди избы и выть вместе с нею.
Но вдруг рыжая сука умолкла, словно к чему-то прислушиваясь, а еще через
минуту снова послышался ее визгливый вой. Стая тотчас подхватила его.
Витема понял, что упряжкой владеет какой-то непреодолимый страх. Быть
может, его внушает эта рыжая? Он выглянул в щель и вдруг сам почувствовал
приступ безотчетного ужаса: судороги схватывали горло собаки, слюна текла
из открытой пасти. Он поспешно захлопнул дверь. Господи, что же это за
сука? Он готов поклясться, что не видел ее раньше. Откуда она взялась
здесь, в этой морозной пустыне?.. Положительно, в этом было что-то
сверхъестественное... Фу, чушь!.. В упряжке было десять собак. Не упала же
эта с неба?..
Он приотворил дверь в сени и пересчитал собак.
Одиннадцать!
Открытие удивило его.
Боясь отворить дверь пошире, словно рыжая сука могла вот-вот броситься на
него, он еще раз пересчитал собак, тыча в их сторону грязным пальцем.
Одиннадцать!..
Теперь это уже не просто удивило его. Витему охватил страх перед чем-то
необъяснимым. Он еще и еще раз внимательно посмотрел на собаку. Поведение
и даже вид резко выделяли ее из всей своры. "Больная", - твердо решил
Витема, и от этого ему стало почему-то еще страшней. Хлопья белой пены
падали с отвисшей челюсти собаки. Она уже не выла, а жалобно взвизгивала,
волчком крутясь на одном месте среди испуганно сторонящихся ее остальных
собак. Но выли уже все, и эта пытка была невыносимой. Набив топку дровами
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг