Виктор Шендерович
Человек с плаката
Под утро пошел дождь. Он пошел с серых, забросанных рваными облаками
небес, ветер подхватывал его и швырял на кубики многоэтажек, на пустой
киоск "Союзпечати", на огромное полотнище плаката, возвышавшегося над
проспектом. На плакате этом было написано что-то метровыми буквами, и стоял
над буквами человек, уверенным взглядом смотревший вдаль - туда, откуда по
серой полосе проспекта, редкие в этот час, скатывались в просыпающийся
город грузовики.
Дождь хлестал плакатного человека по лицу, порывы ветра пронизывали
насквозь его неподвижную фигуру, и, промокнув до нитки, он понял, что
больше так не выдержит ни минуты.
Внимательно поглядев по сторонам - проспект был сер и пуст, - человек
присел на корточки и осторожно спрыгнул с плаката. Внизу он поежился,
поднял воротник немодного синего пиджака и, наворачивая на ботинки пласты
грязи, побежал к ближайшему подъезду.
В подъезде напротив курил в обнимку с метлой дворник Кузькин. Увидев
бегущего, он открыл не полностью укомплектованный зубами рот, отчего
папироска его, повисев на оттопыренной губе, кувырнулась вниз. Кузькин
охнул, прижал к стеклу небритую и опухшую после вчерашнего физиономию,
скосил глаза и попытался навести их на резкость. Навел, но человек не
уменьшался.
...Человек с плаката вбежал в подъезд и огляделся. Было темно. Он
потянул носом - несло скверным запахом. Сурово нахмурив брови, человек
пошел на запах, но остановился. В неясном, слабо сочившемся сверху свете,
на исцарапанной стене четко виднелось слово. Человек прочел его, шевеля
губами. Слово было незнакомое, не с плаката. Человек поднялся до площадки,
пристально поглядел на раскрошенный патрон, на помойное ведро, вокруг
которого жутковатым натюрмортом лежали объедки, и произнес:
- Грязь и антисанитария...
Голос у человека был необычайно сильным.
- ...источники эпидемии!
Сказав это, он решительно отправился вниз.
...Человек с плаката шагал по кварталу. Дождь лупил по его прямой
фигуре, тек по лицу, лился за шиворот, но воспитание не позволяло ему
отсиживаться в тепле, мирясь с отдельными, еще встречающимися у нас кое-где
недостатками.
- Образцовому городу - образцовые улицы и дома! - сквозь зубы повторял
он, и крупные, с кулак, желваки двигались на его правильном лице. Человек
шел, оскальзываясь на рытвинах и перешагивая кипящие лужи, и в праведной
ярости он уже не замечал разверзшихся над ним хлябей небесных.
Тщетно пытаясь сообразить, который час, Павел Игнатьевич Бушуйский
протяжно зевнул, щелкнул выключателем и, почесывая грудь под байковой
пижамой, открыл дверь. В полутьме лестничной клетки взору его предстали
ботинки примерно пятьдесят второго размера, заляпанные грязью брюки и
уходящий куда-то вверх пиджак невероятной величины.
- Здравствуйте! - раздался сильный голос из-за верхнего косяка.
- З-з... здрась...- выдавил Бушуйский, прирастая вместе со шлепанцами
к половику.
- Вы начальник ДЭЗ-13?
От этого простого вопроса во рту у человека в пижаме сразу стало
кисло.
- Ну я,- сказал он.
Мокрый, грязный, невозможного роста и совершенно незнакомый ему
гражданин нагнулся и вошел в квартиру.
- В чем дело, товарищ? - теряя при отступлении шлепанцы, но не
достоинство, осведомился начальник ДЭЗ-13.
- Нуждам населения - внимание и заботу! - надвигаясь на микрорайонного
владыку, объявил вошедший.
Услышав такое с утра пораньше, владыка больно ущипнул себя за
костлявую ляжку, но проснуться второй раз не получилось.
- Что вам надо? - спросил он, стараясь опомниться.
- Товарищ Бушуйский! - Голосом мокрого гражданина можно было забивать
сваи. - Работать надо лучше!
От подобного хамства Павел Игнатьевич пришел наконец в себя и уже
открыл было рот, чтобы посулить вошедшему пятнадцать суток, но поглядел ему
в глаза - и раздумал. Что-то в выражении этих глаз остановило его.
- Сегодня лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня! - пояснил
свою мысль гражданин и, положив пудовые руки на плечи Бушуйскому, крикнул
ему в ухо, как глухому: - Превратим наш район в образцовый!
Про начальника ДЭЗ-13 надо сказать, что его отличала
сообразительность. Не подвела она и на этот раз. "Вот так влип,- подумал
он.- Типичный сумасшедший. Мамочки родные!"
- Превратим, превратим...- мягко, чтобы не раздражать
гражданина-горемыку, согласился Бушуйский, мечтая, однако, не о превращении
района в образцовый, а совсем напротив - о валидоле или, в крайнем случае,
рюмке коньячку.
Совершенно удовлетворенный ответом, гражданин-горемыка широко
улыбнулся: губы его растянулись, как эспандер, и встали на свои места. Он
крепко пожал Павлу Игнатьевичу руку, после чего она сразу отнялась, шагнул
к двери, но вдруг, к ужасу хозяина квартиры, обернулся:
- Дали слово - выполним?
- Выполним, выполним,- немедленно заверил Бушуйский, осторожно
заглядывая в лучезарные глаза сумасшедшего.
- Экономьте электроэнергию,- напомнил на прощанье гражданин, погасил
свет в прихожей и ушел.
Заперев дверь, Бушуйский бросился к телефону. "Предупредить милицию,-
думал он, пытаясь попасть пальцем в отверстие диска,- а то этот может дел
натворить..."
Но и тут сообразительность не оставила его.
"Стоп-стоп... А что я скажу?" И от мысли, что хотел нажаловаться на
человека, посоветовавшего работать лучше, чем вчера, Бушуйский даже
поежился. Торопливо нажав на рычаг, мудрый начальник ДЭЗ-13 потрусил к
постели.
"Надо же,- угревшись под одеялом, философски вздохнул он минуту
спустя,- вот так жил человек, жил,- и вдруг тронулся... Эх,
жисть-жестянка!" И, исполненный сладкого чувства собственной полноценности,
владыка погрузился в теплую тину дремы.
Город просыпался.
Дома, как огромные корабли, вплывали в серый день. Уже выходили из
подъездов люди, открывали зонты, поднимали воротники плащей и, выдохнув,
ныряли в сырую непогодь. Десятками забивались они на островок суши под
козырьком остановки и там тянули шеи, с надеждой вглядываясь в даль...
Один из стоявших на остановке сильно выделялся среди прочих граждан.
Во-первых, ростом. Там, где у граждан были шляпы, у этого была грудь.
Чудовищных размеров детина сутулился и пригибал голову, чтобы уместиться
под козырьком. Ни плаща, ни зонта у детины не имелось, а выглядел он так,
словно только что оделся в секции уцененных товаров.
Вел он себя тоже странно, а именно: всем, радостно улыбаясь, говорил
"доброе утро, товарищи", за что и получил от товарищей несколько
неприязненных взглядов в упор. Товарищи имели об этом утре отдельное
мнение.
Автобус не шел. Во время, свободное от разглядывания пустого
горизонта, люди начали коситься на соседей, оценивая их
конкурентоспособность. На высоченного гражданина смотрели с персональной
ненавистью, и на лице у него медленно проступало недоумение, говорившее о
том, что гражданин впервые попал утром на остановку.
Из-за поворота выполз автобус, грязный, как Земля за пять дней до
первого выходного. Когда служивый люд заметался по лужам, гражданин еще раз
всех удивил, предложив пропустить вперед женщин, но уж не тут-то было!
Демонстрируя силу масс, его молча пихнули в спину, стиснули с боков,
оттерли в сторону, повозили лицом по стеклу и с криком "э-эх!" внесли в
автобусное чрево; и двери со скрежетом закрылись у него за спиной.
Человек с плаката, согнувшись в три погибели, трясся в полутемном
автобусе.
Он ехал просто так, куда-нибудь, ехал, искренне сокрушаясь, что не
может своевременно и правильно оплатить свой проезд. Ему было стыдно, но
это чувство уже заглушалось другим. Жизнь влекла его; с волнением
заглядывал он в людские лица, с волнением всматривался в пейзаж, бегущий за
окном.
Мир, в который он попал, был огромен и удивителен.
Вот, например, сидит симпатичный молодой человек с усиками - почему он
сидит? Ведь написано же: "Места для пассажиров с детьми и инвалидов".
Неужели инвалид? Странно... Вот косо льется с рамы на сиденье вода - кто
так сделал эту раму? Человек морщил крупный лоб. И почему так шатается
автобус, и такая грязь везде, и люди перебираются через нее по бетонным
плитам. Почему бы не отремонтировать, водостока не сделать? Ведь все во имя
человека, все для блага человека! А плиты в грязи? Ведь экономика какой
должна быть? Неужели кто-то не знает? В чем же дело? Напрягаясь в поисках
ответов, человек сводил густые брови к переносице. И почему так посмотрел
мужчина в брезентовом берете? Откуда эта ненависть? Нет, это совершенно
непонятно...
На конечной двери раскрылись, и автобус начал выдавливать из себя
пассажиров. Последним был выдавлен высокий человек в синем костюме. Человек
постоял минуту, поднял воротник и побрел за всеми, а на месте, где он
стоял, начала расплываться по асфальту синяя лужица, словно пролили немного
краски.
К полудню дождь перестал падать на землю. Солнце засверкало над
крышами, над опорами электропередачи, над очередью за апельсинами у метро.
Когда же последние капли разбились об асфальт; из вестибюля, пошатываясь,
вышел человек.
Те, кто видели его несколько часов назад, могли бы подтвердить:
человек стал бледнее, румянец будто осыпался с его щек, и как ни огромен
был он сейчас, а раньше все-таки был выше. Пиджак на гражданине уже не
казался новеньким: одна пуговица болталась на ниточке, другой вообще не
было, да и брюки успели потерять товарный вид.
Перемены, словом, были разительные. Но лишь тот, кто удосужился бы
повнимательнее посмотреть человеку в глаза, смог бы заметить главное: у
человека стал неспокойный взгляд, в нем появилась неуверенность,
вертикальная складка прорубилась между бровей, а уголки рта опустились
вниз.
Виною этому, надо признать, были жители города. Они очень встревожили
человека. С ними, решил он, что-то случилось. Они не смотрели вдаль
уверенными взглядами - они вообще не смотрели вдаль: совершенно разные,
непохожие, одетые черт те во что, они не были взаимно вежливы и не уступали
мест престарелым. Они тесно стояли на длинных ползущих лестницах, хмуро
глядя в пространство; из черной дыры с ревом налетали поезда и, набив
утробу людьми, с воем уносились прочь. Людская река швыряла человека, как
щепку, людские лица мелькали вокруг - и от всего этого слабость потекла по
его суставам, и, вырвавшись наконец наверх, из водоворота, в который попал
он, занесенный этой рекой, человек судорожно вдохнул теплеющий воздух и
опустился на мокрую скамейку у ободранного газетного стенда, с ужасом
понимая, что все вокруг совсем не так, как должно быть.
Синяя струйка у его ног светлела, расплываясь в дождевой воде.
- Сердце, что ли, прихватило?
У скамейки стояла женщина.
- Чего молчишь-то?
Женщина открыла сумку, вынула металлическую трубочку и вытряхнула из
нее две белые таблетки.
- Такой молодой, а уже сердце...- Она укоризненно покачала головой.-
Вот, возьми.
Человек недоуменно смотрел на нее. Потом подобие улыбки тронуло
широкие полосы его губ.
- Чего смотришь-то? - Женщина смутилась.- Да возьми ты их, вот
бедолага, ей-богу...
- Бога нет,- произнес человек на скамейке, крепкими зубами разжевал
таблетки, потом вспомнил что-то и сообщил: - Религия - опиум народа!
Женщина ойкнула, посмотрела на человека большими глазами и вдруг
рассмеялась. И он, сам не зная почему, с облегчением засмеялся в ответ.
Раньше человек знал одну женщину. Громадная, почти с него ростом, она
стояла на той стороне проспекта со снопом пшеницы. Рядом, подпирая ее
плечами, высились мужчины-близнецы: один в каске - строитель, а другой без
каски, но в очках - значит, интеллигент. Женщина не вызывала у человека
никаких посторонних чувств, кроме уважения.
А от этой, маленькой, с ямочкой на щеке и таким детским, симпатичным
смехом, у него потеплело внутри и вдруг захотелось странного: прикоснуться
к ней, погладить по голове, приласкать. Он испугался, встал, чтобы уйти, но
земля поплыла под ногами.
Женщина перестала смеяться.
- Погоди-ка,- сказала она,- ты что - голодный?
Мужчина молчал.
- Ты сегодня ел?
Мужчина отрицательно покачал головой.
- Господи, бывают же стервы! - с чувством произнесла женщина и,
подумав не больше секунды, прибавила: - Идем, покормлю тебя! Ой, да не
бойся ты... Я тут близко.
Человек с удивлением обнаружил, что ослушаться ее не может.
Жила женщина действительно недалеко.
- Входи, входи.
Через минуту он сидел на низеньком табурете и опасливо косился на
узкоглазую, почти совсем раздетую девушку у синего моря, сиявшую на
календаре. Потом перевел удивленный взгляд на облупленный подоконник, на
баночку с луковицей, на стены в потеках, на связку газет в углу и - с
замиранием сердца - на маленькую женщину, возившуюся у плиты.
- Чего молчишь? - на секунду обернувшись, спросила она.
- Думаю,- честно ответил он.
- Ну-ну,- улыбнулась женщина, и симпатичная ямочка снова прыгнула на
ее щеку.- Сейчас будет готово.
Ему очень понравилась эта улыбка, и вообще уходить из кухоньки
почему-то никуда не хотелось, хотя роста благосостояния народа здесь не
наблюдалось. Женщина осторожно поставила на стол тарелку и села напротив.
- Ешь.
У нее был добрый голос и .глаза добрые - и, поглядев в них сейчас,
человек вдруг понял, что с этой женщиной он хочет пойти в районный отдел
загса и там связать себя узами брака. А поняв это, ужасно заволновался.
- Ты что?
- Нет, ничего,- сказал он и покраснел, потому что ложь унижает
человека.
- Ты ешь, ешь...
Он послушно взял ложку.
- Дай-ка пиджак! - Женщина ловко вдела нитку в игольное ушко. - Как
тебя звать-то? - участливо спросила она через минуту.
Человек медленно опустил ложку в щи и задумался.
- Слава...- проговорил он наконец.
- Слава,- повторила женщина, примеряя к нему это имя.- А меня Таня.
Она тремя взмахами пришила пуговицу и, нагнувшись, откусила нитку.
Человек украдкой смотрел на нее, и ему было хорошо.
- Ты не переживай особо,- вдруг сказала женщина.- Сама же потом
пожалеет, что прогнала, вот увидишь. Перемелется - мука будет...
- Да,- ничего не поняв, согласился мужчина и на всякий случай добавил:
- Хлеб - наше богатство.
- А? - Таня поглядела на него долгим, тревожным и удивленным взглядом,
и от этого взгляда у человека перехватило дыхание.- Ты чего?
- Я? - переспросил он. В груди его остро заныло какое-то новое
чувство.- Я...- Он отложил ложку. Он решился.- Таня.- Голос человека
зазвучал ровно и торжественно.- Я хотел предложить вам...- Он сглотнул.-
Давайте с вами создадим семью - ячейку общества.
- Ты... Ты что? Ты с ума сошел? - Слезы вдруг побежали из ее глаз.- Ты
что, издеваешься, да? За что?
Она резко встала и отошла к окну. Человек растерялся.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг