я. - И я не гашу детской радости.
- А зачем ты учил детей драться? Драться нехорошо.
- Я не драться учу, а физической выносливости. Это им еще пригодится в
жизни.
- Так-так. А вот у пас есть еще такие сведения: когда ты водил детей на
прогулку, ты присоединял их к похоронным процессиям.
- Да, это правда. Видите ли, когда ведешь ребят по панели, они плохо
слушаются. Некоторые даже дерутся между собой на ходу.
- Четные и Нечетные?
- Вот-вот! Они между собой дерутся, так как им не дождаться, когда мы
придем на пустырь и начнем войну. А тут Смоленское кладбище близко, туда
как раз по Шестнадцатой линии похоронные процессии идут.
- Ну, и что же дальше? Ну, идут похоронные процессии?
- Ну, идут, и я детей сзади пристраиваю. И тогда они между собой не
ссорятся, в особенности если музыка играет. И никто на то не обижается -
вот только вы. Провожающие даже довольны, потому что ясно же: чем больше
народу провожает, тем больше авторитет у покойника. А на кладбище я ребят
не веду. Процессия поворачивает на Камскую, а мы отделяемся и идем через
мост на остров Голодай, то есть остров Декабристов. И там мы играем.
- Мирно играете, так сказать?
- Ну, не совсем мирно, но ведь надо поощрять детскую инициативу. Это я на
курсах усвоил.
- А куда ты еще водил детей, мальчик?
- Еще я вожу детей на стадион Козявкина.
- Что?
- Это такой пустырь на углу Четырнадцатой а Среднего. Там дикий стадион.
Кто хочет, тот и кикает. Там я разбиваю ребят на две команды...
- Четных и Нечетпых?
- Вот-вот. А девчонки - загольными. Они мяч подносят, если далеко забьют.
А некоторых назначаю болельщиками. Девчонки - ведь тоже люди.
- Ну и как вы там играете?
- До первого гола все хорошо. А потом команды начинают играть в войну.
- Ну, мальчик, нам все ясно. Ты свободен. Мы тебя решили освободить.
- От чего меня освобождать? Я и так свободный человек.
- Мы тебя освобождаем от этой работы. Видишь ли, ты к ней не вполне
подготовлен.
За проработанные дни мне все-таки уплатили. На первые заработанные деньги
я купил тете Ане вазу для цветов. Ваза была из синего стекла с лиловыми
разводами, приобрел я ее в керосиновой лавке. Когда я принес ее домой и
стал мыть на кухне, Лиза сразу сказала, что только дуб-физкультурник мог
выбрать такое пошлое изделие. Но я пропустил ее замечание мимо ушей: пусть
говорит что хочет. Ведь если б я принос даже хрустальную вазу из Зимнего
дворца, Лиза все равно нашла бы се плохой - только потому, что принес ее я.
Мне эта ваза казалась очень красивой, не хватало только цветов, а на цветы
не хватало денег. Тогда я решил пойти на остров Голодай и там на
каком-нибудь пустыре набрать цветов. Проходя по Среднему, я зашел к своему
другу Тольке.
- Пойдем со мной, поможешь мне цветы собирать, - предложил я ему.
- Вэри велл, - ответил Толька. - Хорошо. Это будет мне полезно для
практики. Ты ведь знаешь английский?
- Плохо. У нас в классе, правда, английский, но учительница все болеет. У
нее слабые нервы. Она не выносит шума в классе. А зачем тебе-то
английский? Ведь у вас в школе - немецкий.
Толька объяснил мне, что родители решили обучать его английскому языку и
хотели взять учительницу. Но он поклялся им, что сам обучится, а за это
пусть ему купят фотоаппарат - на деньги, сэкономленные на уроках. Сейчас
родители уехали на курорт, а он здесь в городе с бабушкой. И он занят
только тем, что учит английский язык. Когда через месяц вернутся родители,
он ошарашит их знанием английского языка - и фотоаппарат готов.
Тут я заметил, что на Толькином столе лежат самоучители английского языка.
Кроме того, поперек комнаты была протянута толстая проволока, и на ней
висели на веревочках: ложка, вилка, карандаш, будильник, мыло, сапог,
собачий намордник, клизма, спички, очки, кусок колбасы и еще несколько
вещей. К каждому предмету была прикреплена бирка с наименованием этого
предмета по-английски.
- Это я наглядным методом учусь, - пояснил Толька. - Когда запомню вещь -
снимаю или съедаю и вешаю другую.
- А рояль? - спросил я. - Или паровоз? Их тоже на проволоку?
- Не шути по-глупому, - обиделся Толька. - Это самый новый метод обучения.
Это я в специальной брошюре прочел. Один человек таким способом изучил
восемнадцать языков за год и написал эту самую брошюру.
Толька полистал словарь и важно сказал:
- Ви го то зе айленд Холидай то кип зе фловерс. Мы идем на остров Голодай
брать цветы.
Мы вышли из дому и пошли по Среднему, потом свернули на Шестнадцатую линию
но направлению к Малому и Смоленке. Толька и на ходу продолжал заниматься
английским.
- Надо учиться думать на том языке, который изучаешь, - сказал он. - Вот,
например, навстречу идет симпатичная девушка. Ты сразу же должен о ней
подумать по-английски: "Шо из вери бьютифул герл". Или, представь, ты
идешь, никого не трогаешь, а к тебе вдруг подбегает большая злая собака.
Ты не должен теряться, а должен сразу же произнести в уме по-английски:
"Ко мне подбежал греат дог - большая собака". Понял?
- Пока я буду произносить в уме, она возьмет да укусит меня.
- Если, в крайнем случае, она тебя и укусит пару раз, то это будет тебе
только на пользу. Пусть себе кусает, а ты в это время думай по-английски:
"Меня сейчас кусает одна большая злая собака". И ты эти слова уже хорошо
запомнишь.
Мы пересекли Малый и шли по Шестнадцатой по направлению к мосту на остров
Декабристов.
- Вот здесь я преподавал физкультуру, - показал я Тольке на площадку за
изгородью. - Меня уволили с работы - ну что ж, пусть поищут другого такого!
Дети понуро сидели на скамейках и слушали воспитательницу, которая им
что-то читала. Но не все. Некоторые, наиболее инициативные, не гасили в
себе детской радости и играли в пятнашки в другом конце площадки. Это были
настоящие пятнашки - от слова "пятнать". Там стояла бочка с зеленой
краской, оставшейся от покраски ограды; дети окунали руку в эту краску и
пятнали друг друга.
- Зе чилдрен шпилен ин дн пятнашки, - вдумчиво сказал Толька на трех
языках сразу, и вдруг к нам подскочили несколько ребят нашего возраста и
загородили дорогу.
- Четные или Нечетные? - спросил один из них.
- Мы нездешние, - дипломатично ответил я. - Мы не Четные и мы не Нечетные.
- Ви хэв по намберс, - сказал Толька. - Мы без номеров. А вы, скобарье,
убирайтесь к черту!
- Еще ругаются! - загалдели ребята. - Они, верно, Нечетные, они, верно, с
Семнадцатой!
- Ю из зе грет ослы и уши холодные! - строго сказал Толька, и с этого
началась драка.
Толька отбивался старательно, я тоже дрался по мере сил - я был неуклюж,
но не слаб. Однако под давлением превосходящих сил Четных нам пришлось
отступить. Мы побежали за проходящим в это время трамваем, и Толька успел
вскочить на заднюю площадку - и сразу как в воду канул. Я же вскочить на
площадку не успел. Трамвай увез Тольку; впоследствии выяснилось, что он
попал прямо в объятия кондуктора, а денег у него не было, и его довезли до
кольца и сдали в пикет.
Я побежал к Смоленке и повернул направо. Здесь Четные прижали меня к воде,
и я отбивался на краю берега. Вдруг я поскользнулся на свае и упал в
речку. Враги мои сразу же убежали, а я остался барахтаться в воде. Но
плавать я умел, так что ничего опасного в этом не было. Берег у Смоленки
низкий - ведь при наводнениях эта речка первая в Ленинграде выходит из
берегов, - и я ухватился за сваи и быстро вылез на сушу.
Народу, к счастью, на набережной не было, так что никто - как мне казалось
- не видел моего позора. Возле берега, чуть подальше от того места, где я
выкупался, стояло па цепях несколько частных шлюпок, и я решил забраться в
одну из них и там выжать одежду. И вдруг со дна первой же шлюпки, к
которой я подошел, поднялась какая-то не то девчонка, не то девушка в
синем платье и захохотала. В руках у нее был черпак, она, видно, только
что вычерпывала им воду из этой шлюпки. А теперь она сидела на кормовой
банке, размахивала черпаком и смеялась.
- Глупый смех, - сказал я. - Ничего тут нет смешного. Это со всяким
человеком может случиться.
- Я все видела, - сказала не то девчонка, не то девушка. - Ты плюхнулся в
воду, как старая жаба. Я даже хотела спасать тебя.
- Меня не надо спасать, я сам кого угодно спасу, - ответил я. - А что ото
за дурацкая шлюпка у тебя? В первый раз такую вижу!
Действительно, шлюпка была странная. Один борт у нее был выкрашен белой
краской, и на носу было написано "Магнолия". Другой борт был черного
цвета, и на нем красовалось название "Морж".
- Эта шлюпка не дурацкая, - обиженно сказала не то девчонка, не то
девушка. - Это шлюпка моего брата Кольки и одного его товарища.
И пояснила, что Колька и его товарищ оба копили деньги на шлююпки, каждый
на свою. Но настало лето, а денег было мало. Тогда они объединились и
купили одну. Но так как у них разные вкусы, то они никак не могли прийти к
соглашению о цвете и названии. Поэтому они разделили ее на две части. Они
считают, что у них разные шлюпки - у каждого своя.
- Ну, я пойду, - сказал я. - С меня довольно этих мучений. Тут у вас то в
воду падаешь, то какие-то шлюпки двойные. Пока.
- Глупый, куда ж ты пойдешь, ты мокрый весь, - с неожиданной теплотой в
голосе сказала по то девчонка, не то девушка. - Идем к нам, тебе надо
высохнуть. И возьми весла. Ты их понесешь, и тебе не так стыдно будет
идти. Все будут думать, что ты спортсмен. Это даже красиво.
- Красивого тут очень немного, - ответил я, беря весла.
Мы зашагали по набережной в сторону Пятнадцатой линии и вскоре через
низкую подворотню вошли во двор, а потом - на черную лестницу, на второй
этаж. Здесь на лестничном подоконнике сидел большущий рыжий кот с очень
хитрой мордой. При виде нас он мяукнул и подошел к двери.
- Здравствуй, Лютик, - сказала девчонка или девушка, открыв дверь и первым
впустив в квартиру кота. - Это очень умный кот, - пояснила она мне. - Если
б все коты были такие умные, многое на свете было бы по-другому.
Я очутился в небольшой кухне-прихожей, где на стене висел большой отрывной
календарь, прикрепленный к картине, на которой было изображено бурное море
и плот со спасающимися людьми; вдали виднелся тонущий парусный корабль.
-- Иди сюда, ставь весла и раздевайся, а я высушу и выглажу твое
имущество, - сказала не то девчонка, не то девушка. Она повела меня по
коридору и втолкнула в небольшую кладовушку с маленьким окном, потом ушла,
закрыв за собой дверь. Я быстро разделся и бросил ей одежду. Стало слышно,
как в кухне гудит примус.
Я стоял голый и рассматривал кладовку. В ней находился большой сундук, а
на сундуке лежал разобранный лодочный мотор, мерцали баночки с суриком и
тавотом, поблескивали гаечные ключи. На стене висело четыре отрывных
календаря, один из лих был на каком-то непонятном языке, с непонятными
буквами, вроде арабских. Мне вдруг показалось, что все это было уже - и
эта кладовка, и лодочный мотор, и я стою голый и гляжу на календари. Позже
я прочел где-то, что такое бывает со всеми, и называется это ложной
памятью. Но тогда я очень удивился этому. Мпе стало даже немножко страшно.
Может быть, я все-таки сойду с ума из-за этого давнишнего падения с
карниза? Я решил проверить свой ум и стал про себя читать стихи
Лермонтова, а потом некоторые произведения дяди Бобы. Затем я начал
повторять таблицу умножения - теперь я ее хорошо знал. Когда я дошел до
семью восемь равняется пятьдесят шесть, послышались шаги, и девчонка или
девушка сказала сквозь дверь:
- Ты, наверно, замерз как крыса?
- Не как крыса, а замерз, - ответил я. - Но ведь ничего не поделаешь.
- Нет, поделаешь. Я тебе Колькины лыжные брюки принесла и еще тапочки. И
свою футболку.
- Давай, - сказал я, просовывая руку в приоткрытую дверь. Потом я оделся и
пошел на кухню. Примус шипел вовсю, на нем нагревался утюг, а над ним
висели на веревке мои выжатые брюки и футболка. Девчонка или девушка
зажгла еще и керосинку и поставила на нее кастрюлю с водой.
- Ты, наверно, голоден как собака, - сказала она.
- Не как собака, а голоден, - ответил я. - И что это ты со всякими зверями
меня сравниваешь? Думаешь - очень умно!
- Ничего я не думаю, - засмеялась она. - Я тебе сейчас есть дам.
Она взяла с полки корзинку, в которой лежали обрезки разных сортов колбасы
- от собачьей радости до дорогой мозаичной, - и стала ссыпать эти обрезки
в кастрюлю.
- Папа на колбасном заводе работает, целой колбасы оттуда выносить нельзя,
а обрезки от проб - можно, - пояснила она. - Сейчас будет готов суп. Он
очень вкусный.
Суп действительно был очень вкусен. Мы сидели с ней друг против друга за
кухонным столиком и ели этот суп.
- А как тебя зовут? - спросила вдруг она. Я ответил и спросил, как зовут
ее.
- Маргарита.
- Хорошее имя, - сказал я. - Не то что какая-нибудь Лиза.
- А мне мое имя не нравится. Какое-то старорежимное. У нас в доме девочка
есть, ее Электрофикацией назвали. Электрофикация Валентиновна. И мальчик
Трактор есть.
- У тебя зато выгодное имя, - утешил я ее. - На какую-нибудь там Нину или
Лизу рассердятся - ну и обзывают Нинкой или Лизкой. А тебя если
Маргариткой обозвать - то это цветок получается.
Скоро моя одежда была высушена и выглажена. Маргарита повела меня в
комнату и сказала: "Переодевайся", а сама ушла. Я встал перед зеркалом и
увидел себя в Маргаритиной футболке. В те времена все мальчишки и
девчонки, парни и девушки и даже многие взрослые носили такие футболки -
одноцветные или полосатые, с длинными рукавами, со шнуровкой на груди. Это
была мода поневоле. Маргаритина футболка состояла из продольных желтых и
белых полос. Я снял ее и надел свою - из черных и зеленых полос. Когда я
окончательно переоделся, то оглядел комнату. Здесь на стенках я насчитал
семнадцать отрывных календарей на разных языках. На комоде стояло еще три
календаря - это были металлические, механические, вечные, универсальные
календари.
Вошла Маргарита и объяснила, что календари собирает ее отец. Одни собирают
марки, другие - монеты, третьи - еще что-нибудь, а вот отец ее собирает
календари. Он сам по утрам отрывает на всех календарях листки и никому не
доверяет это делать. У него целый сундук с листками. Он даже эсперанто
выучил, чтобы переписываться с заграницей - ведь у него много заграничных
календарей. Мать даже боится, что его сошлют в Соловки за связь с
заграницей.
- Я тоже одно время коллекционировал папиросные коробки, - сказал я. -
Потом надоело. Детское занятие.
- Сейчас ты синяки коллекционируешь, - засмеялась Маргарита. - У тебя на
лбу и под глазами синяки.
- Я и сам чувствую, - ответил я. - Чего ты мне о них твердишь? Мне домой
пора.
- Ну и иди. Мы вместе выйдем, мне в булочную надо.
Она накинула себе на плечи легкую серую курточку, взяла провизионную
сумку. Мы пошли по Пятнадцатой до Малого, по Малому до Двенадцатой, по
Двенадцатой до Среднего и по Среднему до Восьмой.
Мы разговаривали о разных мелочах, о том, что попадалось на глаза. Если
шел навстречу трамвай - мы говорили о трамвае, если ехал ломовик - мы
говорили о ломовике, если грузовик - о грузовике, а если легковая машина -
о легковой машине. Когда навстречу не попадалось никакого транспорта, мы
говорили о прохожих.
- Ну, я пойду обратно, я уже пять булочных из-за тебя пропустила, -
сказала Маргарита. - А ты умеешь грести?
- Конечно, умею! Только дураки не умеют грести. А что?
- Так. Я сейчас напишу. Я так напишу, что ты только дома прочтешь.
Она вынула из кармана куртки блокнотик и карандаш, сунула мне в руки
провизионную сумку, а сама приложила блокнотик к стене и стала в нем
что-то быстро-быстро писать левой рукой.
- Ты разве левша? - удивился я.
- Нет, я могу и левой, и правой писать, - ответила Маргарита, вырывая
листок из блокнота и подавая его мне. - Я сама не знаю, как это у меня
получается.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг