Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
сапоги, на голове - зеленый теплый платок.
     - Леля, куда ты?  - вырвалось у  меня.  Я сперва даже не заметил, что
назвал ее на ты.
     -  Тетя Маша  опять  захворала, - ответила она. -  За  кальцексом  в
заводской медпункт.
     -  Леля,  можно,  я  провожу? -  спросил  я, уже не решаясь  добавить
"тебя".
     - Проводи немножко, - ответила она. - Только я ведь тороплюсь.
     Здесь нельзя было  идти быстро. Ноги у нас вязли, разъезжались.  Мы шли
рядом,  порой касаясь  плечами  друг  друга.  Совсем близко от нас по темной
реке,  следом за нами, как  ручная,  плыла белая  льдинка.  Иногда  я искоса
поглядывал  на Лелю, на ее озябшее и озабоченное лицо. Когда она споткнулась
о мокрый корень, тянувшийся через тропку, я поддержал ее под руку.
     - Неудобные сапоги, - сказала она, повернувшись ко мне.
     - В других здесь сейчас и нельзя.
     - Да, в других сейчас и нельзя, - задумчиво согласилась она.
     Когда за кустами показался заводской забор, Леля сказала,  чтобы дальше
я не провожал.
     - Хорошо, Леля, я домой пойду.
     -  Да-да-да,  Толя, иди  домой,- с какой-то ласковой повелительностью
проговорила она.
     Я  повернул  обратно,  к  дому,  счастливый тем,  что  мне есть  в  чем
повиноваться ей. Шел  я не оглядываясь. Я боялся оглянуться.  Вдруг оглянусь
- и нигде ее не увижу, и окажется, что ничего этого  и не было, никого я не
встретил этим  утром. Просто все это почудилось  от усталости,  от бессонной
ночи.




13. У ПАРОМА


     Два дня после этого утра я  не заходил в библиотеку и нигде не встречал
Лели, да и  не  искал  встречи. Мне хватало  воспоминания  об  этом  утре. Я
вспоминал, что  говорила Леля и что говорил я, и как  следом  за нами  плыла
белая льдинка, - и чувствовал себя таким счастливым, будто запасся счастьем
на всю жизнь, и ничего уж больше мне не надо.
     На третий день,  едва я вернулся с дневной смены, за мной зашел кочегар
Леня Краюшный - мы  еще  вчера сговорились  идти  на рыбалку, хоть  в такое
время шансов на удачу было немного.
     - Идем рыбу удить!  Снасть на  двоих  есть!  Я тебе  место покажу!  -
крикнул  он,  входя  в  комнатку, и  весь  дом загудел  от  его  голоса.  До
кочегарства Леня  работал  у  бегунов, в цеху, где заготовляется  фарфоровая
масса.  Бегуны -  это  два больших жернова,  они бегают по вечному кругу  в
огромной  гранитной чаше, дробя  кварц,  - и при  этом очень шумят. Поэтому
Леня и привык не говорить, а  кричать.  Фамилия Лени была  Зуев,  но его все
звали Краюшным, потому  что он жил в самом крайнем домике поселка, у оврага.
Из-за  своего  громкого разговора и широкого  безбрового  лица  Леня казался
странным, даже чуть придурковатым. А на самом  деле он был человек неглупый,
читал  очень   много  и  два  раза  был  премирован  за   рационализаторские
предложения.
     Мы прошли улицей поселка мимо тихих,  невзрачных домиков. Прошли и мимо
дома, где жила Леля. Мне даже почудилось, что она сидела у окна, но сразу же
отодвинулась от него, когда мы проходили возле палисадника.
     - Нашего  берега рыба не любит, здесь с  завода воду из фильтропрессов
спускают! - прогремел Краюшный.- На тот берег переедем.
     Миновав рощу,  мы вышли к перевозу. Шоссе, гладкое, прямое и уже совсем
просохшее, упиралось прямо в реку и,  вынырнув на другом берегу, шло дальше,
как ни  в чем не  бывало, такое  же  сухое и ровное. Посреди  реки виден был
паром,  он  медленно  двигался в нашу сторону.  Его канат время  от  времени
сердито бил по воде, и  от  ударов по плесу шли  узкие  длинные блинки.  Уже
хорошо видны были пассажиры, подводы и настороженно косящиеся  на воду кони.
Когда паром подчалил, запахло дегтем, сеном и конским потом.
     - Дядя  Афоня, перевези  нас задаром, у нас гривенников нет! -гаркнул
Леня Краюшный.
     - Тише  ты, труба  ерихонская! -  строго  сказал  паромщик.  - Коней
пугаешь!
     Меж тем с парома все сошли и съехали, и мы взошли на палубу.
     - Ну, потянули, что ли!  - обратился к нам  паромщик.- На том берегу
ждут. Сейчас все с Хмелева едут, поезд встречали.
     - Потянули!- гулко сказал Леня, и эхо откликнулось ему с того берега.
     - Постойте, никак поспешает кто-то,- остановил нас дядя Афоня. Потом,
вглядевшись, улыбаясь, добавил: -  Олька  Богданова бежит,  Марь-Викторовны
племяшка. И чего ей занадобилось на том берегу?
     Через минуту Леля - легкая,  порозовевшая от бега - ступила на паром.
Она несла пустую провизионную сумку из коричневых кожаных обрезков. Не глядя
на  нас, она  поздоровалась с паромщиком и честно уплатила  ему гривенник за
переезд. Потом повернулась к нам и сказала:
     - Здравствуй, Леня!
     -  Здравствуй, Оля! -  молвил Краюшный, и снова эхо на  другом берегу
добросовестно повторило его слова.
     - Леля, здравствуй,- сказал я наигранно небрежным тоном.
     - Здравствуй,- равнодушно, почти  враждебно ответила она, не глядя на
меня.
     У меня  упало сердце от ее  равнодушного голоса, а она присела на узкую
лавочку, идущую недалеко от борта парома, и стала глядеть на воду.
     -  Ну, голытьба, отрабатывай! - распорядился дядя Афоня. Он взялся за
канат,  мы с Леней  тоже. Паром медленно,  нехотя  отвалил от  берега.  Тупо
упершись ногами в палубу, тянул я этот мокрый шершавый канат. На душе у меня
было смутно, тревожно, и хотелось эту тревогу перевести в усилие всего тела,
в напряжение, неуклонное движение парома.
     - Вот и до середки добрались, ай да мы! - пробасил вдруг Краюшный. -
Полгривенника отработали!
     Мне  стало неловко, что он заговорил об этом при Леле, - она, пожалуй,
теперь подумает, что я всегда и всюду езжу на шарапа. Я поглядел на нее. Она
неловко,  боком, сидела  на  узкой скамейке. Почувствовав  мой  взгляд,  она
обернулась, чуть улыбнулась мне  -  и сразу отвела  глаза. И вдруг звонко и
вкрадчиво-весело запела  под паромом вода, и с берега донесся запах весенней
зелени, и  все  вокруг переменилось - будто  в  природе  сработала какая-то
пружинка. Теперь  я  уже с радостью  тянул мокрый канат, и мне казалось, что
паром движется только благодаря моим усилиям.
     - Что так  поздно в магазин, Олюшка? - спросил вдруг  паромщик, когда
мы подчалили к берегу.
     - Так... Мне в ларек,- торопливо ответила она, сходя на берег.
     - Ну разве  что  в  ларек...  Смотри,  последний  паром в девять часов
перегоню.
     Мы  с Леней  Краюшным  забрали удочки и пошли  по  берегу вправо,  мимо
избушки паромщика.
     - С "Ангела" будем удить, - гаркнул Леня, - там хорошо клюет!
     "Ангел" стоял  в затончике, кормой к реке. Мы подошли к нему. Это  была
большая  широкая лодка, рассчитанная на пять пар гребцов. В носовой ее части
была сделана площадка - для сена и  для гроба. Весенними половодьями Полать
так разливается, что на Пятницкое кладбище,  расположенное  на холме в  семи
километрах  от  поселка,  посуху  ни  пройти,  ни проехать.  Если кто-нибудь
умирает в такое неудачное время, его везут хоронить по реке,  благо кладбище
на самом берегу. А летом, в  сенокос, на  этой лодке возят в поселок  сено с
дальних пойменных лугов. Когда-то эта посудина принадлежала  звонарю местной
церкви, но потом церковь закрыли, и лодка перешла в собственность поселка, а
весла стал хранить  паромщик. Лодка была  старинная, дубовая,  ее лоснящиеся
скамейки  покрывала паутина мелких трещинок. Но  снаружи корпус сиял  свежей
шаровой  масляной  краской;  сквозь  краску  на  носу  проглядывала  надпись
зелеными славянскими буквами: "ТИХИЙ АНГЕЛЪ".
     Мы прошли на корму, и Леня вынул из старой противогазной сумки жестяную
коробочку "Моссельпром" с червяками.  Рыбная ловля началась. Но рыба клевала
совсем плохо - и не то время дня было, да и вода еще холодна.
     -  А  гордая  дивчина эта  Олюха  Богданова!  -  задумчиво  прокричал
Краюшный, закидывая удочку. - К ней кое-какие ребята подходы  делали, а она
- никакого внимания.
     - Гордая? - переспросил я.
     - Гордая! - подтвердил Леня.- Но, между прочим, не вредная. Хорошая.
     - А ты за ней стрелял?
     - Ну, это товар не по мне,-  грубо, но с какой-то  затаенной  грустью
ответил Краюшный. И вдруг загорланил на всю реку:
     Да эх, кукушечка, ку-ку,
     Да мне бы рябеньку каку,
     Да мне б молоденьку каку,
     Да лет под семьдесят каку!
     - Тише, ты, рыбу всю распугаешь!
     - Э, все равно  она, сволота,  не клюет... А вот у нас в поселке  слух
идет, будто в Питере крысиный король народился. Правда это?
     - Что за крысиный король?
     -  Во! Студент, а не знаешь! Крысиный король -  это когда шестнадцать
крыс сразу рождаются, со сросшимися хвостами.  Эти  шестнадцать - вроде как
бы одна,  вроде одной головой  думают. Он очень умный, этот крысиный король,
его все крысы слушаются. Он сам промышлять не ходит, а крысы его охраняют  и
кормят. В том доме, где он завелся, крысы у людей ничего не трогают, они ему
корм издалека  несут. И ни одна  кошка его никогда не тронет -  уважают.  А
если какая-нибудь  опасность ему угрожает - крысы его хоть  за сто  верст в
другое место на себе утащат. Вот какой он, крысиный король!
     -  Это просто  суеверье,-  сказал  я Лене  Краюшному.-Ты вроде и  не
дурак, а в такую чепуху веришь.
     - Может, и вправду чепуха, - согласился Леня. - А может, и  есть он,
да никто из  людей  толком  не разглядел  его.  Он,  этот  крысиный  король,
говорят, только раз в сто лет нарождается... Не клюет, сволота!
     Мы еще  долго  сидели  на  корме  "Ангела".  Река текла, такая ровная и
гладкая,  что,  казалось,  стоит  очень уж  захотеть - и  пройдешь  над  ее
глубиной, как по толстому стеклу, не  замочив ног. Начался было клев, и Леня
поймал несколько плотичек. А  я - ничего. Поплавки стояли как воткнутые, их
только слегка относило течением.
     - Ну, с меня довольно, кошке на ужин  наловил!  - прогудел Краюшный и
намотал леску на удилище.
     - Ты  иди,  если хочешь, -  сказал я. - А я поужу еще.  Может, что и
попадется.
     -  Значит,  остаешься?  -  спросил Леня.  -  Ну,  оставайся...-  Он
внимательно поглядел на меня и, ссутулясь, зашагал к переправе.
     Я  остался один. Никакого клева не было, да  и смотрел я не столько  на
поплавок,  сколько  на шоссе,  сбегающее с  берегового  холма. Проехали  две
подводы, изредка показывались пешеходы, направлявшиеся к переправе. Лели все
не  было  - я  бы разглядел. Потом  паром  отчалил.  Теперь  дорога  совсем
опустела. Тогда я спрятал удочку в кусты и побежал к шоссе.
     По  шоссе я направился в сторону Хмелева. Вскоре я увидел Лелю. Она шла
навстречу  мне по  обочине, помахивая своей  сумкой из сапожной кожи. Сумка,
видно, была совсем легкая.
     - Деля, - сказал я, подойдя к ней, а больше ничего сказать не мог.
     -  Что,  Толя? -  мягко  спросила  она,  ничуть  не  удивляясь  моему
появлению. - Ну, что?
     - Ты на меня за что-нибудь сердишься?
     - Нет-нет-нет, - ответила она.- Не сержусь.
     - Ларек уже закрыт  был, что  ты ничего  не купила?  - спросил я,  не
зная, что говорить.
     - Закрыт был, ничего не купила, - без сожаления ответила она.
     - А где же ты так долго была?
     -  По лесу  гуляла, веночки плела,-  нараспев  ответила  Леля. И  она
раскрыла свою сумку и  вынула из нее  два желтых венка, аккуратно сплетенных
из придорожных одуванчиков. - Ну-ка, снимай кепку.
     Я снял кепку, и она напялила мне на голову желтый венок.
     - Тебе очень идет. Ты на кого-то в нем очень похож.
     - На кого?
     - Не знаю на кого, - засмеялась она. - А мне идет?
     - Тебе очень идет,- сказал я.- Хоть они и желтью... Тебе все идет.
     - Ну, все да не все.
     Мы  подошли  к  переправе  и  встали  на  дощатом  причальном  мостике,
облокотившись на перила. Ни здесь, ни на другом берегу никого не было видно.
Уже смеркалось, на воду наплывала серая дымка.
     - Дядя Афоня! Дядя Афоня!- закричал я, сложив рупором ладони.
     - Не кричи,- негромко  сказала Леля, тронув меня за рукав. -  Он там
пассажиров  поджидает. Из-за нас двоих он паром не  погонит, ему одному и не
справиться.
     Мы стали ждать. Локоть Лели  чуть касался  моего локтя,  мне было очень
хорошо стоять так рядом с ней. Но она молчала, и  я тоже молчал. Не знал,  о
чем  говорить.  Когда я бывал у  нее  там,  в библиотеке, разговор заводился
как-то  сам  собой,  а здесь,  на  реке,  рядом  с  лесом,  в этом  открытом
вечереющем  пространстве,  я не знал, о чем  говорить. Но мне  казалось, что
молчать нельзя  - вдруг она сочтет меня глупым, неинтересным, ненаходчивым.
Я  вспомнил,  что  в  техникуме в  нашей  группе  есть  такой  Вася Абанеев,
известный   бабник,  которому   удивительно  везет   с   девушками.  Он   -
остряк-самоучка, у  него запасено несколько ключевых вопросов, после которых
разговор катится как по рельсам.
     - Что  ж ты,  Леля,  молчишь? Расскажи  какой-нибудь  фактец из  твоей
интимной биографии,- нерешительно произнес я одну из абанеевских фраз.
     Леля отодвинулась и со строгим недоумением посмотрела на меня.
     - Не понимаю, что ты такое вообразил... Ты слишком много воображаешь о
себе, - сердито, почти грубо сказала она.
     - Леля, не сердись... Я совсем не то хотел. Я просто дурак.
     -  Дядя Афоня,  наверно,  заснул  на том берегу,  - спокойно  сказала
Леля.- А ты рыбы не наловил?
     - Не клевала. Ленька, правда, кое-какую мелочь, поймал.
     - А ты - ничего? Значит, зря просидел?
     - Нет, не зря! - возразил я.
     - Но ведь ничего не поймал - значит, зря. - Она пристально взглянула
на меня и перевела взгляд на воду.
     -  Нет,  не зря! - повторил  я.- Потом  когда-нибудь я  тебе  скажу,
почему не зря... Но ты и вправду в этом венке очень красивая. Девочка - дай
бог на пасху!
     - Не говори глупостей. Давай лучше бросим венки в воду, поглядим, куда
они  поплывут. Ты брось мой,  а я брошу твой.  И пусть каждый задумает,  что
захочет. Здесь так гадают.
     Мы обменялись венками и бросили их в реку. Венки поплыли рядом. Потом у
маленького выступа, где ополз кусок  берега, где торчали коряги и между ними
бурлила и вспучивалась еще не сбывшая вода, Лелин венок отклонился от курса.
Его потащило течением  в  сторону, втянуло под нависающие корни, и он где-то
там скрылся. А мой венок поплыл дальше по темной вечереющей реке.
     - Ты в приметы веришь? - спросила Леля.
     - Мы - приматы, приматы,
     Мы не верим в приметы,
     Мы судьбой не примяты,
     Мы тверды, как кастеты,-
     ответил я.
     - Что это за стихи? - удивилась она. - Почему кастеты?
     - Это ты  у  Володьки  Шкилета  спроси,  почему  кастеты.  Это из  его
стихотворения,  он нам все уши им прожужжал. А  вообще-то он  больше пишет о
будущей войне. Он думает, что война обязательно будет.
     - Господи,  война  же только что была,  с финнами. Какую ему еще нужно
войну?
     -  Шкиле-то? Ему  никакой  войны  не  нужно, но  он  считает,  что она
когда-нибудь да начнется, может быть, даже скоро. Это у него бзик.
     -  Зачем  вы его скелетом дразните? -  спросила  Леля.  -  Разве это
хорошо!
     -  Не дразним,  а зовем. И то  только  в  особых  случаях. Когда он  в
детдоме появился,  он  был очень  тощий, его  прозвали Шкилет - Семь Лет. А
потом  сократили  в Шкилю, так и  осталось.  А я вот - Чухна,  а  Костя  -
Синявый. А Гришка был Мымрик...
     - А девочкам вы тоже давали прозвища? Если б я была в детдоме, меня бы
тоже как-нибудь прозвали?
     - Тебя бы прозвали необидно, потому что ты симпатичная... Леля, пойдем

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг