Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                                  
улыбнется и скажет: "Да-да-да! Я помню!" Это, конечно, если буду жив.
     Вот дом, где живет Леля. Он в полном порядке, пробоин нет. Правда, окна
заколочены фанерой,  но  это уже давно, тут уж  ничего не  поделаешь. Я стал
взбираться по лестнице. Она оказалась не такой скользкой, как в прошлый раз;
лед, наросший на ступени, теперь  густо посыпан  золой.  Я  довольно  быстро
добрался до верхней площадки.
     Осторожно постучал в дверь и стал ждать. Но никто не торопился впустить
меня в прихожую. Было тихо. Я постучался сильнее и приложился к двери щекой.
Сквозь шапку-ушанку  ничего не слышно.  Развязав тесемки, я  приник  к двери
голым  ухом.  Дверь очень  холодная. В  квартире  стыла тишина.  Я  принялся
колотить в дверь изо всей силы.
     Тогда открылась дверь квартиры напротив. Вышла женщина в серой беличьей
шубе, в толстом сером платке.
     - Вы зря стучите, - сказала она. - Любовь Алексеевна  три недели как
в стационаре.
     - А Леля? - спросил я.- А где Леля?
     - Лели  нет,- ответила женщина.- Уже дней...- она прищурила  глаза,
припоминая. - Уже недели две.
     - Леля эвакуировалась, да?
     -Лели нет,- повторила она.- Леля при обстреле убита.
     Женщина притворила за  собой дверь  и стала  говорить  мне, что Леля  с
Риммой из  девятнадцатой квартиры пошли  в тот день  на  Неву  за  водой,  и
начался обстрел. Их убило первым же снарядом...
     - Нет ли у вас хлеба? Я, конечно, вам заплачу.
     - Вот, нате,- я вынул из противогазной  сумки  кусок хлеба и протянул
ей.
     - Сейчас я вам вынесу...- она открыла дверь.
     - Нет, не надо... Вы не знаете, где похоронили?
     -  Теперь никто  не знает, где кого  хоронят,-  ответила  она.  Потом
повторила: - Теперь никто не знает, никто... Ну, спасибо вам большое.
     Она  вернулась в свою квартиру, а  я еще постоял  перед Лелиной дверью.
Потом   начал  спускаться.   Костя   как-то  сказал,  что   у   меня  плохая
теплопроводность, как у  кирпича,  - все до  меня очень медленно доходит. И
теперь до меня доходило очень медленно. Я понимал, что все так оно и есть, а
поверить сразу в это не мог.
     Может  быть, и  сейчас,  через  двадцать четыре года, это еще не совсем
дошло до меня.




34.ОКОНЧАНИЕ


     Из батальона выздоравливающих я попал в пехотный  полк, который  держал
оборону  правее Белоострова. Летом  сорок третьего меня направили из части в
Ленинград,  в школу младших лейтенантов.  Казарма помещалась на  окраине, но
теперь  опять  ходили трамваи, и по воскресеньям,  получив увольнительную, я
ехал  в город. Первым делом заходил  домой  - занести  тете Ыре чего-нибудь
съестного.  Потом  направлялся  на  Симпатичную  линию,  тихо  проходил мимо
Лелиного дома.  По лестнице не поднимался: не к кому.  Лели нет на  свете, а
тетя Люба эвакуировалась на Большую землю еще в апреле сорок второго.
     Но однажды,  когда  я поравнялся с домом,  начался  обстрел  района,  и
дежурные  загнали меня в  подъезд. Теперь уже не по своей воле очутился я на
знакомой  лестнице. Я и  те несколько  прохожих,  которых загнали  вместе со
мной, и те, которых на  время обстрела выставили из аптеки,  стояли и  ждали
отбоя на  той самой площадке, где когда-то в незапамятные времена  разбилась
"соблазненная"  девушка  и где  когда-то  шлепнулась  на  плитки  коробка  с
пирожными от "бывшего Лора".
     Сквозь  зафанеренные окна  лестницы  слышался грохот  разрывов. Снаряды
рвались  где-то  на  соседней  улице или даже в ближних дворах.  Мы стояли и
нервно  молчали. Каждый старался не шуметь, не шевелиться - каждый слушал и
соображал: приближаются  или отдаляются разрывы.  И  вот, в промежутке между
двумя  ударами,  мне  послышались  Лелины шаги,  откуда-то  с  третьего  иди
четвертого этажа. Будто это она там поднимается по лестнице. Может быть, она
жива? - мелькнуло у меня. Я  сорвался с  места и побежал вверх. На лестнице
никого не было. Но когда я добежал до пятого этажа, мне снова послышались ее
шаги, а потом будто бы хлопнула дверь на шестом этаже.
     Я взбежал выше и стал  колотить кулаками по Лелиной двери и по жестяной
кружке для писем. Потом опомнился,  понял, что  просто психанул. Надо скорее
уходить  отсюда, а то  я здесь совсем  свихнусь.  Стал спускаться, но, когда
дошел  до площадки четвертого этажа, меня будто кто-то  ударил по поджилкам.
Ступеньки  вздрогнули под  ногами, раздался резкий оглушающий грохот,  внизу
сразу  стало  светло - это  взрывной  волной  высадило из  лестничных  окон
фанеру.
     Когда я спустился  на  площадку перед аптекой,  там  пазило  тротиловым
дымом  и  горячим  железом,  в воздухе густо висела известковая пыль. Снаряд
разорвался в самых дверях парадной. Из аптеки слышались крики и плач - туда
втащили раненых.  Женщина  в синем платье, которая  стояла справа  от  меня,
пережидая обстрел, и мужчина в  железнодорожной форме, который стоял от меня
слева, неподвижно лежали на плитках пола.
     Ко  мне подошла  дежурная и  сказала, чтобы я шел в аптеку.  Я не понял
зачем. Потом увидел, что с рук  у меня  течет  кровь. Это  я исколотил  их о
дверь  и  о  пружку  для  писем.  С такими  царапинами стыдно  было  идти на
перевязку, когда  тут же рядом  лежат  убитые и  когда перевязывают раненых.
Дождавшись отбоя, я  пошел на свою  линию, домой.  Тетя Ыра  обмыла мне руки
кипяченой водой и смазала коллодием, потом дала выпить полстакана водки. Она
ни о  чем не  стала меня расспрашивать, а мне не хотелось рассказывать,  где
это я искровенил руки.
     В следующее воскресенье я не поехал на Васильевский. Сойдя с трамвая на
Невском,  я побрел вдоль канала Грибоедова, по четной стороне. Чем дальше  я
шел, тем тише  и малолюднее  становилась  набережная.  Многие умерли, многие
эвакуировались;  никогда город  не  был таким  безлюдным,  как  в  то  лето.
Начавшийся было  утром обстрел давно  прекратился,  и  лежала такая  тишина,
будто  настал  вечный  мир.  Там, где  канал делает поворот, я  остановился,
прислонился к  решетке.  Вода  в канале  текла совсем  чистая, как  в лесной
речке; над нею  толклись мелкие комарики. Мальки, будто серебряные иголочки,
сновали над  зелеными  водорослями;  подплыв стайкой  к  замшелой  гранитной
стенке, они делали поворот все вдруг и уходили в глубину.
     Все кругом было очень странно, вроде как  во сне. Издали, далеко позади
меня,  слышались  шаги  двух  прохожих, а  впереди, по  ту  и по эту сторону
канала, - ни души. Стоял не  солнечный, но светлый августовский день, а мне
да миг почудилось: это белая ночь. Если б Леля  была рядом со мной, я сказал
бы ей об этом и она сразу бы поняла. "Да-да-да. Это белая ночь,- серьезно и
тихо ответила бы  она. - Второй такой  белой ночи  не будет  в  этом городе
никогда, никогда, никогда..."
     Я ушел  с канала, сел на  Сенной площади на трамвай  и поехал в сторону
техникума. Давно я там не был.
     На здание техникума  упала пятисотка,  а  может  быть, и тонная.  Среди
развалин  высились  две  стены  с отслаивающейся масляной краской. Из  щебня
торчали погнутые  взрывом ржавые двутавры перекрытий. На кирпичных обломках,
на мусорных осыпях уже вовсю росла сорная трава.  Подойдя к уцелевшей правой
стене, я спустился к железной  двери  бомбоубежища,  заглянув  в подвал. Там
неподвижно  стояла густая черная вода,  пахло тиной  и  тлением.  В зарослях
крапивы возле  другой  стены я  заметил  несколько осколков стекла телесного
цвета - все, что осталось от Голой  Маши. "Надо поскорее уходить отсюда, -
подумал я. - Здесь тоже мало радости".
     До вечера было далеко,  и  я решил зайти к Люсенде и Веранде, благо  их
дом близко от техникума. Интересно, в городе ли они?
     Дверь  мне открыла Люсенда. Она  открыла, не спрашивая кто,  и,  увидев
меня, побледнела. На ней было платье  "день и ночь", волосы причесаны гладко
- почти такая же Люсенда, как до войны, только глаза грустнее.
     - Ты... - сказала она. - Ты...
     - Я. А что? Ты недовольна, что пришел?
     - Я рада... Я думала...
     - Знаю,  что ты думала. Это, конечно, еще может случиться. Но пока жив
и здоров.
     - Идем, идем  ко  мне в  комнату, - заторопилась она. -  Я  тебе так
рада, что ты даже не знаешь как!
     В комнате по-прежнему было очень пусто. Возле двери на гвоздиках висели
два одинаковых серых пальто. Они сразу бросились мне в глаза.
     - У меня всего по двое, -  сказала она, перехватив мой взгляд. - Два
пальто, два выходных платья, две пары туфель... Всего  по двое,  а  я  одна.
Сестренки нет.
     - Когда это случилось? - спросил я.
     - В прошлом году, в феврале.
     - Леля тоже в феврале в прошлом году, - сказал я.
     Потом  начал рассказывать Люсенде все,  что пережил за  это время.  Она
слушала  молча. Если б  она начала  меня  утешать, начала бы  говорить,  как
говорят в таких случаях, что, мол, все перемелется,- я бы просто повернулся
и ушел.  Но она  слушала  молча. Потом тихо заплакала. И тогда  утешительные
слова  стал  говорить  я. И еще я сказал ей, что мне стыдно:  взвалил на нее
новое горе, будто у нее своего мало.
     -  Но ведь мы  друзья, -  ответила она.  -  Так и должно быть  между
друзьями... Сейчас мне пора на работу, а ты не забывай  меня и заходи, когда
можешь. А если будешь далеко - пиши. И скажи мне, когда кончится война?
     -Не знаю, когда она  кончится, - сказал я.- Чем кончится - знаю,  а
когда кончится - никто не знает.


x x x
     Осенью 1945  года  я по демобилизации вернулся  в  Ленинград  в  звании
старшего лейтенанта  с тремя орденами  и двумя  нашивками за  ранения. Через
несколько дней после получения паспорта я расписался с Люсей в загсе. С того
дня  прошло много  лет. Мы  живем дружно.  У  нас  взрослые сын  и  дочь.  В
позапрошлом году мы переехали в  новую  отдельную  квартиру,  в  новый  дом,
расположенный в  новом районе.  Это  на самой  окраине  города, но близко  к
Люсиному и  к  моему  месту  работы.  И  это очень далеко  от  Васильевского
острова.
     Иногда по выходным я встаю раньше всех в квартире. Тихо завтракаю, тихо
надеваю лучший  костюм,  тихо  выхожу на  лестницу.  Люсенда  знает, куда  я
собрался,  но ни о чем не спрашивает. Она настоящий друг,  она не  ревнует к
прошлому. А если и ревнует - никогда этого не покажет.
     Трамвай везет меня  долго-долго. Я схожу у стадиона  Ленина и иду через
мост.  Он  теперь  не  деревянный,  а  бетонный,  и  настил  не  дощатый,  а
асфальтовый,  и  нет  больше  тех  темно-зеленых  перил,  которых  коснулась
варежкой Леля при последней нашей разлуке, сказав: "Вот Тучков мост".
     Опять я на своем Васильевском острове.
     Я  начинаю  бродить по  проспектам  и линиям,  переименованным  мною  и
непереименованным. Вот  Кошкин  переулок - это  Леля  присвоила  ему  такое
наименование; он все такой же узкий, и такие же невзрачно-уютные в нем дома.
Вот  Четвертая  линия.  Здесь  Леля  бросила  на  булыжную  мостовую  флакон
"Камелии". Теперь улица залита асфальтом, но мне чудится, что сквозь асфальт
пробивается  слабый-слабый цветочно-спиртовой  запах. А вот Приятная  улица.
Вот роддом имени Видемана,  где родилась Леля. Вот Пивная линия, но  уже нет
той  пивнушки,  в  которую мы  -  Костя,  Гришка,  Володька  и я  - иногда
заглядывали. А  Похоронную линию надо бы переименовать: хоть она по-прежнему
ведет к  кладбищу,  но  на Смоленском  давным-давно не  хоронят,  ворота его
открыты только для живых.
     Я  выхожу на  Большой,  на проспект  Замечательных Недоступных Девушек.
Потом  сворачиваю  на  ту  линию, где стоит мой дом.  Он  теперь покрашен  в
светло-желтый  цвет.   Интересно,  кто  живет  в  нашей  кафельно-изразцовой
комнате? Ведь кто-нибудь да живет там. Но теперь это трудно узнать. Знакомых
там  нет, тетя Ыра  давно  обменялась.  В прошлый  Костин  приезд мы  с  ним
подвыпили, поехали на Васильевский и хотели было зайти в наше прежнее жилье.
Уже дошли до площадки, и тут Костя заявил:
     - Чухна, а зачем это? Давай  будем  думать, что  в той комнате обитаем
мы.  Все  четверо,  как  прежде.  Ведь  если  считать,  что время не  просто
промежуток  между двумя событиями,  а  субстанция, то  все существовавшее  в
прошлом так же реально, как и все существующее в настоящем
     Костя  остался  работать в  Челябинске.  Он прочно  женат, У него  тоже
взрослые  дети, но  душевно  он мало  изменился.  Мне даже  кажется, что  он
по-прежнему  лелеет мечту  о  прозрачной жизни, только  никому не говорит об
этом. Почти  каждый  год, во  время  отпуска,  он  приезжает  в Ленинград  и
останавливается у  меня.  К  его приезду Люся  запасает "Волжского"  -  как
теперь  называется  плодоягодное вино. Первый  стакан  мы  пьем молча -  за
отсутствующих. После второго Костя говорит:
     - Люсенда, поставь что-нибудь довоенное-несовременное.
     Люся долго  выбирает в  шкафчике пластинку, потом ставит ее на радиолу.
Пластинка  шипит  и не  помнит,  что  на  ней записано.  Потом, под  уколами
корундовой иглы, начинает что-то припоминать. Чем ближе к  концу,  тем яснее
можно расслышать слова:
     Не опаздывай в строй, наш боец молодой,
     Береги ты родные края,
     А вернешься домой - и станцует с тобой
     Гордая любовь твоя.


     Костя закуривает "Шипку" и неожиданно высказывается:
     -  И  не  такие  уж  мы  старые!  Если  начнется какая-нибудь  военная
заваруха,  мы  еще  пригодимся как боевые  единицы.  Детдомовцы не подведут!
Верно, Чухна?
     - Верно, Синявый!


x x x
     Я возвращаюсь  на Большой  и  с него сворачиваю  на Симпатичную  линию.
Лелин  дом  -  на месте.  Вхожу  в парадную.  Из-под  дверей  аптеки  тянет
горьковатым  полынным  сквозняком. По лестнице  подниматься  нет  смысла:  в
Лелиной  квартире  давно  живут чужие люди. Но не  хочется сразу  уходить из
этого дома. У меня есть законный повод задержаться - сердце  последние  два
года пошаливает;  я  захожу  в аптеку  и  спрашиваю таблетки валидола. Потом
выхожу на площадку и прислушиваюсь. Но шагов не слышно.
     И опять иду бродить по василеостровским линиям и проспектам.
     От  того, что  я  не  видел, как ее  убило, и  даже не  знаю,  где  она
похоронена, я не могу представить ее себе мертвой, Я помню ее  только живую.
Она  живет в моей памяти, и  когда  меня  не станет,  ее не станет вместе со
мной. Мы умрем в один и тот же миг, будто убитые одной молнией.
     И в этот миг для нас кончится война.


                        1963-1968



--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 28.09.2001 14:49


Предыдущая Части


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг