Когда я вернулся домой. Костя еще не спал. Он сидел над учебником
неорганической химии, но книга была раскрыта все на той же странице.
- Зачем это ты учишь неорганику, ты же ее хорошо сдал? - спросил я.
- Человек должен учиться непрерывно, - важно изрек Костя. - Что
именно изучать - большого значения не имеет. Нужно непрерывно тренировать
свой мозг и вырабатывать в себе самодисциплину... А ты где таскался? Натирал
асфальт? Искал уличных знакомств?
- Нет, теперь я не буду искать уличных знакомств, теперь это отпало. Я
же тебе немножко писал про Лелю. Хочешь поглядеть на ее фото?
- Ну покажи, - снисходительно сказал Костя. - Наверно, мымра
какая-нибудь. - Он с недовольным видом потянулся за фотокарточкой. Но когда
вгляделся в снимок, лицо его прояснилось.
- Знаешь, Чухна, - подобревшим голосом произнес он, - я и не ожидал,
что у тебя такой хороший вкус. Очень симпатичная девушка. И потом сразу
видно - интеллигентная. Тебе просто повезло. Но неужели ты ей нравишься?
- Вроде бы да.
- Это даже как-то странно, - удивился Костя. - Такая симпатичная -
и ты ей нравишься... Ты только посмотри на себя в зеркало.
- Да что я, урод, что ли! Ну ясно, не красавец, но и не урод ведь.
- Дело не в красоте и не в уродстве. Дело в интеллекте. Дело в
малоинтеллектуальном выражений твоего лица, а также в заниженном моральном
уровне. Тебе следует подтянуться. Ты, Чухна, неряшлив, ты выпиваешь, ты
много куришь - тебе пора начать жить по-новому. Поставь, как я, точку на
все, что было, и воспитывай в себе самодисциплину!
- Ничего, пожалуй, не выйдет у меня с этой самодисциплиной,- ответил
я.- Я и сам чувствую, что Леля в сто раз порядочнее меня, но мне лучше не
стать.
- Ты, Чухна, только начни и - главное - будь упорен. И потом,
знаешь, я всегда помогу тебе своим личным опытом. У тебя всегда перед
глазами будет живой пример.
- Так у тебя твоя эта прозрачная жизнь только пятый день идет. Еще
неизвестно...
- Она будет идти и десятый, и сотый, и тысячный день! - отрезал
Костя.- В этом ты можешь не сомневаться.
19. ВДВОЕМ
На следующей день с утра стояла по-августовски теплая, пасмурная, но
без дождя погода - самая моя любимая. Я никогда не любил ясных солнечных
дней. Ясный день чего-то от тебя требует, хочет, чтобы ты был лучше, чем на
самом деле, а ленинградский серенький денек как бы говорит: ничего, ничего,
ты для меня и такой неплох, мы уж как-нибудь поладим. И вот встал я в восемь
часов, тихо сходил на кухню, приготовил чай, тихо выпил два стакана - а
Костя все спал. Он спал лицом вверх, и лицо у него было настороженное, будто
он боялся, что кто-то вот-вот разбудит его и начнет допрашивать, не нарушил
ли он правил новой жизни, не выкурил ли лишней папиросы, не поддался ли
дурному влиянию друзей.
Тихо закрыв за собой дверь комнаты, я миновал коридор и безлюдную в
этот час кухню, и, наращивая скорость, прыгая сперва через две, потом через
три, потом через четыре ступеньки, ссыпался с лестницы, и, уже заряженный
скоростью, ходко зашагал по тротуарным плитам. Шагать было легко и приятно,
я обгонял, редких прохожих, окна домов толчками двигались мне навстречу. Но
когда я свернул на проспект Замечательных Недоступных Девушек, то есть на
Большой, я вдруг подумал, что слишком уж спешу. Неудобно так рано заявиться
к Леле: может, она еще спит, а может, еще только проснулась. И я затормозил,
не спеша прошел мимо Симпатичной линии, побрел на бульвар, остановился у
щита "Читай газету".
"Ленинградская правда" была только что наклеена, клейстер еще проступал
влажными сероватыми пятнами. Кино: "Великан", днем - "Искатели счастья",
вечером - "Любимая девушка". Новая школа на пр. 25 Октября (это рядом с
ателье "Смерть мужьям"). "Зенит" победил "Металлурга" (Москва), счет 2:1...
Артиллерийская дуэль через Ла-Манш... Спекулянт дровами получил по
заслугам... Слет призывников Ленинграда... Две тысячи германских самолетов
над Англией... На съемках фильма "Музыкальная история"... Учения ПВО в г.
Красногвардейске... Отмена отпусков в румынской армии...
Тут кто-то легко тронул меня за руку.
- Леля! - удивился я.- Лелечка!.. Я только что о тебе думал.
- Ты же газету читал.
- Понимаешь, читаю газету - а о тебе думаю. "Зенит" у "Металлурга"
выиграл - а я о тебе думаю, съемка фильма - а я все равно о тебе... А ты?
- Да,- ответила она.- Да. Я тоже о тебе... Это ты расческу в
почтовый ящик бросил?
- Я. А что?
- Нет, ничего... Куда мы пойдем сейчас? Я вообще-то в магазин шла. Но,
может быть, пройдем к Неве?
- Давай к Неве. - Я взял ее под руку, и мы пошли вдоль Большого. На
Леле была темная кофточка и черная юбка много ниже колен, и в руке авоська
из кусочков сапожной кожи. Авоську эту я уже видел, а все остальное было
очень городское. И у самой у нее был какой-то очень уж городской вид, я не
привык к ней такой. И какая-то независимость в голосе, в движениях, в
походке, и рост выше - или это от английских каблуков? Мне вдруг
показалось, что не так уж она и рада встрече со мной. Может, я хорош был для
нее там, в Амушеве, а здесь, в городе, поинтереснее фрайера есть?
Мы свернули в безлюдный, тихий и мрачноватый Соловьевский переулок.
Панели там были совсем узенькие. Мы шли по мостовой, направляясь к
Румянцевскому обелиску, маячащему вдали. Леле неловко было ступать в своих
городских туфельках по крупным выпуклым булыжникам, и она то теснее
прижималась ко мне, то словно отшатывалась. Она рассказывала, что отец опять
уехал, что уже послезавтра она начнет работать в чертежном бюро, что ее уже
почти оформили,- а я слушал, и все время мне казалось, что она стала
какой-то другой, и я ей, может быть, не так уж и нужен. Я невпопад отвечал
на ее вопросы, во мне росла неловкость, готовая перейти в обиду, в
отчуждение. "Не везет нам, гопникам, с порядочными",- вспомнил я слова
Кости.
- Ты что?..- спросила вдруг Леля, повернувшись ко мне.
- Как "что"? - сказал я.- Я ничего...
Она вдруг вырвалась от меня, стуча каблучками, неловко побежала вперед
и стала лицом ко мне, бросив авоську наземь:
- Гражданин! Предъявите документы! Я подошел к ней, и она положила
руки мне на плечи. Глаза ее и губы были совсем близко. Но тут из обшарпанной
кирпичной подворотни вышла старушка с толстой дымчатой кошкой на руках и
внимательно, без осуждения посмотрела на нас. А кошка строго мяукнула. Мы
подняли авоську и пошли дальше.
- Ну вот, - сказала Леля. - Знаешь, мне вдруг стало казаться, что ты
меня позабыл.
- А мне показалось - ты меня позабыла. Я просто псих. Но теперь все,
все хорошо.
- Да-да-да! Теперь у нас все хорошо,- повторила Леля.
Переулок стал казаться мне очень уютным - век бы здесь прожил. Но он
уже кончился. Через чугунную калитку вошли мы в Соловьевский сад, под его
старые деревья, и сели на скамью. Обелиск "Румянцева победам" уходил ввысь,
в невысокое серое небо. Было тихо, только из музыкальней ротонды, как из
рупора, порой доносились голоса мальчишек. Они разбились на две партии и,
размахивая палками, играли в войну. С Невы иногда слышался гудок буксира.
- Когда мама была жива, она водила меня гулять в этот сад, - сказала
Леля. - По субботам вот в этой ротонде играл красноармейский духовой
оркестр. Они всегда играли что-то грустное, а я тихо сидела и слушала, и мне
было хорошо-хорошо. Даже все на свете лучше казалось из-за того, что они
грустное играют. Ты это понимаешь?
- Конечно, - ответил я. - Ты расскажи мне о себе еще что-нибудь.
- Хорошо, я расскажу тебе, но только глупое. Вот там, слева от
эстрады, есть ход вниз, там женская уборная. Мы с девочками иногда
забивались туда слушать, как шумит вода. Там бачок через каждые несколько
минут автоматически выливается, и с таким шумом! И вот мы забирались туда и
ждали. Как только вода загудит, зашумит - мы все толпой выбегали из этой
уборной, будто нам очень страшно. И однажды я сшибла с ног пожилую даму.
Мама меня за это строго наказала, оставила без сладкого. И папа сказал: "Так
и надо этой девчонке!"
- А что было на сладкое? - спросил я.
- Кисель. Это я хорошо помню, мы ведь жили небогато, кисель был не
каждый день.
- Зато у нас кисель каждый день, - похвастался я.
- Знаю, ты говорил,- улыбнулась Леля.- Сплошной праздник - кисель и
сардельки. Как вам не стыдно так питаться, ведь это от лодырничества!
Взрослые люди, и ни один не догадается приготовить нормальный обед! Вам надо
собраться, договориться...- Она вдруг осеклась, вспомнив, что теперь не так
уж нас много.
- Косте сейчас не до нормальных обедов,- торопливо начал я, чтобы
вывести ее из смущения. - У Кости начался приступ прозрачной жизни...
Пойдем опять по Соловьевскому?
Когда мы снова вошли в этот переулок, он уже не был так безлюден, мы
встретили нескольких прохожих.
- Испортился Соловьевский, - сказал я. - Тот, да не тот.
- Все равно это хороший переулок, - не оборачиваясь ко мне,
проговорила Леля. - Ты его еще не переименовал?
- Нет. Может быть, назовем его так: Выяснительный переулок?
- Это что-то не то. Это бюрократизм. Назовем знаешь как? Назовем так:
Кошкин переулок. Никогда не забуду я этой смешной кошки.
- Заметано! Гражданочка, по какому это я иду переулку?
- Вы, гражданин, идете по Кошкину переулку. Мы пересекли Большой,
дошли до Среднего и свернули налево. У кирки на углу Третьей линии и
Среднего мы остановились. В кирке размещался какой-то склад, но начхать было
ей на это. Контрфорсы, узкие стрельчатые окна, башенки с шишками на остриях
- все уходило в высоту. От склада, от Среднего проспекта, от трамваев, от
нас.
- Это пламенеющая готика, - сказала Леля. - Только она здесь
искажена... Это папа мне объяснял, что искажена... А как ты думаешь, они там
теперь молятся в Германии в своих кирках или нет? Я где-то прочла, что
Гитлер вводит новую религию.
- Культ Вотана, - сказал я. - А чего им молиться, у них и без
моленья все как по маслу идет. Францию за полтора месяца взяли.
- Неужели и у нас с ними будет война? - спросила Леля. - Некоторые
говорят...
-Конечно, будет,- степенно ответил я.- Это все понимают. Только это
будет не скоро, так что ты не бойся. Им надо еще Англию взять, а Англия -
это не Франция, тут нужен сильный флот. Но и Англию они, конечно,
оккупируют. А потом начнут осваивать английские колонии и наращивать военный
потенциал. И мы тоже будем изо всех сил готовиться, чтобы они не застали нас
врасплох. Но война будет еще через много лет. Твой брат успеет вернуться с
действительной, он успеет жениться, а ты...
- А что я? Ну, а что я?
- Не будь любопытной. Сейчас мы зайдем в ТЭЖЭ, и я тебе духи подарю.
- Нет, я не хочу, чтобы ты мне дарил что-то. Пусть у нас все будет без
подарков. Я здесь куплю себе пудру. Сама.
- Леля, один раз в своей жизни могу я подарить тебе духи?! У меня в
кармане полно желтух, зеленух, синюх и краснух, ведь мне там, в Амушеве,
полный расчет выдали. Хорошо быть богатым!
- Нет, все равно не надо. Я этого не хочу. В магазине празднично пахло
дорогим туалетным мылом и еще чем-то очень душистым. Пока Леля покупала свою
пудру, я быстренько выбрал духи "Камелия" - не очень дешевые, но и не самые
дорогие. Я их опустил в Лелину авоську. Она сердитым шагом, не глядя на
меня, вышла из дверей и торопливо пошла к Четвертой линии.
- Что это с тобой? - спросил я, нагнав ее.
- Ничего со мной! - сердито ответила Леля, вытаскивая из авоськи мой
подарок. Она раскрыла эту коробку, вынула флакон с духами, бросила коробку
на тротуар. Потом размахнулась - и неловким движением метнула флакон вдоль
по Четвертой линии. Казалось, он полетит далеко, но он упал очень близко от
нас, негромко разбился, и до меня донесся запах душистого спирта. Все это
произошло быстро, но несколько прохожих остановились и с удивлением стали
смотреть, ожидая, что же будет дальше.
- До чего молодые дошли, духами почем зря швыряются, - сказала
какая-то женщина. - А еще говорят, что денег мало!
- Не шуршите, не ваше дело,- буркнул я.- Леля, куда ты?
Она торопливо уходила от меня. В глазах у нее стояли слезы.
-Ну, что такое? - спросил я.- Ты прости меня.
- Это ты прости, - тихо сказала она. - Это моя выходка. Это у меня
такие нахлывы бывают. Нахлынет - и ничего не могу с собой сделать. Ты не
сердись.
- Я и не сержусь. Только не понимаю, зачем это ты...
- А я разве понимаю!.. Отец меня раньше очень ругал за такие
нахлывы... Подожди меня здесь.- Она вошла в булочную, а я остался на этот
раз на улице.
- Ты проводишь меня до дому? - спросила она, выходя.
- Может, прогуляемся еще немного?
- Как хочешь, - покорно ответила Леля. - Давай дойдем до
Пятнадцатой, пройдемся по шашкам.
Мы дошагали до Четырнадцатой и пошли прямо по мостовой, по шестигранным
деревянным торцам,- только здесь они и сохранились к тому времени на
Васильевском, на этой тихой линии. Очень приятно было шагать по дереву -
будто и не по улице идешь, а по полу в длинном большом зале, где вместо
потолка небо.
- А эта линия у тебя как-нибудь называется? - спросила вдруг Леля.
- Я ее даже перепереименовывал, - ответил я. - Сперва назвал
Счастливой, я раз тут трешку нашел, а потом пришлось переделать в
Мордобойную. Здесь нам с Костей плохо пришлось, мы тут в одно дело влипли.
- Давай переперепереименуем ее, - предложила Леля. - Здесь очень
приятно идти по этим шашкам. Тебе приятно сейчас?
- С тобой очень даже. Заметано, мы идем по Приятной улице! Ты
довольна?
- Очень. А вот в этом роддоме я родилась... Вообще-то это никакого
значения не имеет, кто где рождается, - перебила она сама себя. Очевидно,
спохватилась, что я-то не знаю дома, где родился.
- А ты, между прочим, не собираешься мою расческу замотать? -
торопливо спросил я, чтобы сбить ее смущение.
- Не съем я твою расческу. Сейчас ты зайдешь ко мне, и я тебе ее
верну. И ты пообедаешь у нас. Тетя, наверно, уже что-нибудь приготовила.
- Теть у тебя - что собак нерезаных, - сказал я. - Там тетя, здесь
тетя...
- Только две, - ответила Леля. - Я тебе ведь говорила, ты все забыл.
Та, что в Амушеве, тетка по матери, а здесь - по отцу. Она не замужем, она
всегда в этой квартире жила.
- Старая дева?
- Не надо так говорить, это грубо. У нее был жених. Его убили на
войне, в шестнадцатом году.
- Ну прости меня. Я же не знал.
- Прощаю, - серьезно сказала она.
Мы чинно миновали аптечную площадку, потом взялись за руки, бегом
пробежали два марша лестницы, замедлили бег у окна и - снова вверх. Все
окна и площадки были совсем одинаковые, но с каждым этажом становились
светлее. Казалось, это не мы взбегаем все выше, а сам дом плавно всплывает к
небу, осторожно раздвигая соседние здания. Когда мы, запыхавшись,
остановились у предпоследнего лестничного окна, город был уже под нами. Дом
прорезался сквозь него, оставив его внизу. Мы сели на холодноватый
подоконник из черного с белыми крапинками искусственного мрамора.
Прямо перед окном простиралось светло-серое небо, под нами лежали
крыши, задние дворы с поленницами дров, брандмауэры с квадратными
окошечками, забранными кирпичной решеткой. Дальше виднелся кусок улицы. По
ней беззвучно и целеустремленно, как визир по логарифмической линейке,
двигался трамвай.
- Странно как, - сказала Леля. - Странно. Всю жизнь живу в этом
доме, а на подоконнике я здесь никогда и не сидела... Тетя Люба не хотела,
чтоб я играла на этой лестнице. Здесь очень опасный пролет. Тетя Люба
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг