делается, что будет делаться дальше, я узнаю, если попадусь, а нет, так
ничего и никогда - отрезана прошлая жизнь. Попал я в Переделку. Ну а,
допустим, не бегать, пойти и начистоту как есть. Где доказательства? Кто
поверит, неделю назад я сам бы не поверил хоть кому. Я же сейчас всем
никто. Где тот мудрец-долготерпец, чтобы вникать всерьез?
Нету у меня другого выхода, как бежать по воровскому способу. Ничего
для меня нет противней, как делать что-либо не по-настоящему, а
шаляй-валяй, на соплях. Если взялся, сделаю со знаком качества. Взялся
бежать, скрываться - так, чтобы убежать и скрыться. А вот когда найду
ягоды, тогда любого заставлю допереть до истины.
Конечная. Еще двадцать восемь минут. Гук-гук! Спокойно.
По-профессиональному все делается спокойно. Выхожу со всеми, не выделяясь.
Та электричка, на которой я вроде бы уехал в Город, прибудет через
тридцать четыре минуты. Вернее всего, меня будут встречать там, но и здесь
спокойно нужно принимать меры. Иду со всеми. Идем мимо промтоварной
палатки Конечного торга, около которой выстроилась очередь. Давали
свитера: один из них покачивался на плечиках, прицепленных к козырьку
палатки, и от него даже падали блики - оранжевые и малиновые, такие яркие
были краски узоров, может быть, те самые краски, которыми, разрисовывают
дорожные знаки, и они вспыхивают в темноте от света фар. К очереди
сворачивали и некоторые, сошедшие со мной с электрички. Что, если я
отоварюсь незаметно, мимоходом. На себя свитер, пиджак в сторону, кепку я
уже давно сунул в карман. Очередь на четверть часа, а у меня в запасе еще
двадцать шесть минут. Бах-бах! А вдруг? Спокойно, спокойно, что вдруг? Я
уже нацелился на хвост очереди - полную женщину в голубой кофточке, как
сам же себе и ответил. Спокойно и рассудительно: вдруг Патиссоныч вышел
Ирку встречать. Тогда, может быть, давно уже начался аврал, и ту городскую
электричку, на которой я вроде уехал, прочесывают или прочесали, и
распространяют тревогу дальше. Взглянул я на дорожку, когда Ирка вышла из
вагона? Нет, не взглянул. Прокол? Явный прокол! Ох, черт, и трудная же
работа у преступников. Как ни погляди, вредное производство!
Теперь прикинем это в д р у г спокойно и по логике. Я продолжал идти
за большинством бывших пассажиров. Допустим, время ноль, пуск. Начинают
меня искать в городской электричке, одновременно или, в лучшем случае,
немного погодя сообщат сюда, на Конечную. Здесь же где меня искать? А вон,
в очереди за дорожно-знаковыми свитерами. Допустим, успел, переоделся,
тогда в чем меня искать? В этом же светящемся свитере. Таких костюмов-то,
как на мне, зелененько-голубовато-сереньких, чуть не на каждом третьем.
Дорожный же знак редкость, его видно издали. Вывод самый спокойный,
логичный: наддать ходу! Тут как раз вышли все вместе на шоссе, а там
кричат из <рафика>:
- Кому на Заполье?
- Мне! - и влезаю в машину.
- Ну, все, что ли? Поехали!
И поехали взаправду. Гук-гук, бам-бам! Спокойно. Проверим еще. Если
Тминыч встретил Ирку, если сразу трехнулся, если допустили его к линейному
телефону, тогда, конечно, ноль - пуск! А если не встретил, не трехнулся,
не допустили, тогда есть еще льготное время - девятнадцать минут. На
Конечной я, похоже, не наследил: в очередь не вставал, последнего не
спрашивал, а что направился было к палатке, они не заметили, увлеченные
соблюдением очереди. Любой знает, когда стоишь в такой вот промтоварной
очереди, ничегошеньки кругом не видишь, даже в дождь очередь не так
промокает, как сторонний прохожий, а меньше. Нет для стоящих в очереди
внешней среды, не воспринимают они ее, и она, похоже, отвечает тем же.
Нет, не наследил я на Конечной.
<Рафик> тем временем свернул на бетонку. Кто-то собирал деньги,
кто-то, расплачиваясь, попросил, чтобы остановили у поворота, впереди меня
сказали: <И у фермы>. Есть, выходит, варианты. Все платили мелочью, я
молча протянул рубль, мне - сдачу. Ударил ветром встречный автобус,
рейсовый, с номером и кондуктором. Тоже вариант. И самый подходящий - как
кто будет выходить поблизости от автобусной остановки, слезу и я, дождусь
автобуса, и жарь... Но тут <рафик>, не снижая скорости, соскочил с бетонки
на грунтовую дорогу. Я даже рот открыл от неожиданности и рванулся, словно
хотел выскочить в окно. На меня смотрели все, кто был в <рафике>, с
понимающим, сочувствующим выражением. Неужели попался? Гук-бам! Спокойно.
Профессиональная работа требует спокойствия и трезвости. Но шофер <рафика>
тоже разглядывал меня через свое зеркальце с какой-то затаенностью.
- Ну, остановить, что ли? - спросил он у меня с двусмысленной
ухмылкой.
Я опять дернулся к окну и только уж потом к дверце, еле пробормотав:
- Ага, мне по бетонке.
Все, кто был в <рафике>, удовлетворенно захохотали. Шофер затормозил
и, когда я открывал дверцу, сказал:
- Во, всегда так - прозевывают свой поворот, что старый, что малый.
Хохот возобновился, я спрыгнул на землю, ничего не соображая, в
панике готовый кинуться бежать, а шофер еще добавил специально для меня:
- Смотри, парень, не соглашайся, если твою деревню опять начнут
переименовывать. Нас позови!
Он захлопнул дверцу, рванул с места так, что пассажиры запрокинулись
на сиденьях, но, возможно, они запрокинулись от смеха, а не от инерции.
Как попал я в немыслимое положение, так оно и продолжает становиться
все немыслимее и немыслимее. Словно муха на липкой бумаге. Только присела,
глядь, на лапке что-то лишнее, она ее об хоботок - и на хоботке неловко,
другой лапкой - тут и задние что-то, задние - об крылышки, а не
обчищаются, улететь бы чуть пораньше, жужжи не жужжи - гибель. Но я
жужжать не стану, не такой я человек. <Рафик> скрылся за бугром. Я
оглядываюсь, чтобы не прозевать, когда появятся о н и. Доконали меня
хохотом. Втянул голову в плечи, покошусь через правое плечо, покошусь
через левое, а и х нет. Поплелся на бетонку: решили небось встретить
меня на бетонке, ждет меня там засада. Иду навстречу судьбе, деваться
больше некуда.
На бетонке было даже пустынней, чем обычно бывает на бетонках, -
простор, тишина, только дятел стучал на засохшей облупленной осине.
Впереди, как если б <рафик> не свернул на грунт, пестрела шашечками
коробка автобусной остановки. Там тоже пусто, тихо. Под раскоряченной
железной буквой А по торцу крыши было написано теми же разными красками,
что и шашечки: дер. Зеваки. Где-то близко деревня, вон где - за полосой
берез поле, на том краю ветлы и коньки крыш. Выходит, это и есть деревня,
которая называется Зеваки. Зеваки так Зеваки, мало ли... Во мне ничего
даже не шелохнулось, хотя я и не нашел еще объяснения ни смеху, ни
затаенному ожиданию; как мне показалось, они были заранее уверены, что
повеселятся на мой счет. Со страху-то, что значит потерять
профессиональное спокойствие, думал - предупреждены, ждут, как это будет
выглядеть: задержание, - оказалось же совсем другое, а я не знаю, что
другое, опять прокол. Не знаю, и на какой оказался бетонке. Направление-то
ясно - удаляться от Конечной. Но куда я приеду? На побитом камнями и
исцарапанном расписании можно было разобрать, что машины ходят через
двадцать пять минут, но без направления. Надо же, ни разу не забирался
сюда за грибами - леса подходящие, вон дубняк, а там ельник. Мне дело надо
решать, а я грибы!
И решать приходится, снова рискуя обратить на себя внимание. Прочту
на трафарете, когда подойдет автобус, хорошо бы на лобовом трафарете -
всегда заметно, если разглядываешь боковой. Вернее всего, маршрут
начинается от Конечной, тогда не придется ничего спрашивать, оставлять
следы в памяти пассажиров.
Как бы не так! Они - сколько их там ни сидело, человек, может быть,
шестнадцать пассажиров, - стали разглядывать меня и тоже с загадочным
ожиданием, когда автобус еще только приближался к остановке. Гук-гук! Что
же это такое, не дают устояться спокойствию! <Химзавод - Птицефабрика> -
лобовой трафарет, боковой: <Птицефабрика - Конечная - Химзавод>. Что
делать? Я неловко или совсем неуклюже, оттого что на меня все смотрели,
вскарабкался по ступенькам, протянул кондукторше заготовленный рубль и
деловито буркнул: <До конца>. Но и это не прошло. Пассажиры окаменели,
кондукторша же, наоборот, оживилась, она подняла мой рубль, чтобы не
только пассажирам, но и шоферу было видно, хотя шофер и без этого смотрел
на меня.
- А до какого именно конца, молодой человек? - спросила кондукторша,
и все либо закивали, либо изобразили, что они тоже больше всего хотят
знать, до какого именно конца я собираюсь ехать.
- До того, - продолжал я настаивать, мотнув головой по ходу автобуса,
но не удержался, спросил: - А куда вы едете?
Тут случился точно такой же хохот, как в <рафике>. Автобус не
трогался, потому что шофер закатывался со всеми.
- А мы едем до птицефабрики, молодой человек, - сказала кондукторша
на передышке.
Она держала мой рубль почему-то за уголок, двумя пальцами, как
мокрый.
- Вот и мне до птицефабрики, - сказал я послушно.
На этот раз стало тихо так, что я услышал, как воздух завихривается в
их легкие, а кондукторша сообщила в этот момент свистящей тишины:
- До птицефабрики - в обратную сторону. Такой, - она успела
поколебаться, подбирая слово, а воздух все еще входил в них, - такой юный,
а уже зевака! - Она разжала пальцы и капнула рублем мне в руку.
Меня вышибло из автобуса, словно взрывной волной, и они тут же
умчались, как будто, задержись автобус еще хоть крошку, и лопнет их
веселье, а так растянут его до самого Химзавода, и даже там расставаться
им будет жалко. Зато и я догадался, что к чему, и стоял, задрав голову,
читал на ребре крыши - дер. Зеваки - и не торопясь реконструировал свое
участие в местном аттракционе. Воображал себя злодеем, а выступал в роли
клоуна-зеваки! Вот так давным-давно, когда я был, возможно, лишь немного
старше, чем сейчас, под Астраханью случались похожие спектакли. Только
тогда-то я участвовал зрителем, а не рыжим. Уроженцев Хараболей, не то
Сероглазки, но, может быть, и другого какого-нибудь села астраханцы
считали неисправимыми путаниками: пошлешь за картузом - жди с арбузом, и,
конечно, старались, как только могли, эту славу приумножить. Пользовались
нечистыми уловками, чтобы подстроить, а потом так же, как сейчас эти в
автобусе, ликовали, захлебываясь хохотом. У нас в изыскательской партии
работали два таких парня из знаменитого села. Парни осторожные, а все
равно их вкручивали в путаницу. Поменяют специально ночью местами ящики с
инструментами, а утром уже с поля посылают одного из них, чтоб немедленно,
чтоб скорей, и начинается потеха, когда парень, схватив на привычном
месте, приносит совсем не тот ящик. Все смеялись, и я смеялся, хотя все
знали и я знал, что подстроено, и еще как смеялись! Насколько же больше
было веселье пассажиров и <рафика>, и рейсового автобуса, когда
встретились с неподдельным зевакой! И насколько же возросла сомнительная
слава злополучной деревеньки!
Хорошо, что я определился и выскочил из этой карусели на твердую
почву. Сяду на следующий автобус, возьму билет до Химзавода, и можно будет
вздохнуть, переключиться на обдумывание дальнейшей своей судьбы.
Отпихиваешь, откладываешь первостепенное, непоправимое, нарочно
притворяешься сам перед собой, что забыл, тут же в этой суматохе, с
глупыми недоразумениями забыл на какие-то минуты по-настоящему. Зато
теперь обдало холодом.
И вдруг, как в липком кошмаре, наступала опять клоунада: следующий
автобус оказался к р а с н ы м - с красным номером, и на красном трафарете
одно знакомое название - Конечная - посередине. А в автобусе точно такие
же пассажиры точно так же смотрят, разглядывают меня с затаенным
ожиданием. Почти прожигали меня этим нарастающим ожиданием, а я невольно
сжимался, втягивал голову в плечи, пока автобус, поиграв подфарником,
свернул к остановке и, остановившись, призывно распахнул заднюю дверцу. Я
помахал шоферу: мол, без меня. Все пассажиры немедленно просияли,
осклабившись, а кондукторша, похоже, сестра той, с предыдущего автобуса,
или даже двойняшка, так же вкрадчиво спросила, высовываясь из своего окна:
- Отчего же это вы, молодой человек, не желаете ехать с нами?
- Мне на черный! - сказал я затравленно.
На красном автобусе и смеялись красно, куда там тем, с черного, те
больше запрокидывались и взвизгивали, эти же ржали, будто табун на скаку,
и не успел моргнуть - не стало их, только ржание слышалось, как от
умчавшейся грозы.
Не могу сказать, не помню, что я тогда - разрыдался, или взвыл, или
сдержался. Потому что навалились на меня тоска и беспамятство. Собирается
же все в последовательность с того момента, когда я уже сидел в следующем
автобусе и допрашивал себя: почему же ты ее не узнал, она могла не узнать
и должна была не узнать, а ты почему? Повернуться и уйти навсегда, разве
это не подлость? Не узнал, предатель! А теперь назад поздно, другая
запущена судьба. В то же время и тоска и раскаяние лишь ненадолго
оттеснили ощущение нахального, на все взирающего с ухмылкой молодого
непочатого здоровья. Опасение, ожидание погони тоже виделось через эту же
ухмылку: и страшно и озорно, словно играю с кем в разведчики. Что лучше?
Сначала проникнуть в Город кружным путем, а потом сменить одежду или
сначала сменить, потом в Город? По озорной же линии припоминаю, что в
электричке, высматривая Ирку, гадал: будет с ней или нет ИО, то есть я
неомоложенный, в Жорином джинсо-пинсовом костюме, и когда ИО не оказалось,
я принял это как просвет везения, что не так все сложно, как могло бы
закрутиться при неблагоприятном стечении обстоятельств. Непринужденно, как
будто только так всегда и бывает, передо мной и во мне двоилась
действительность: я - не я, прятаться - не прятаться, мой костюм, а на мне
он как с чужого плеча.
Химзавод. Сбылись мои предчувствия: с автобусной остановки виднелась
железнодорожная станция, значит, я отсюда смогу вернуться в Город через
Другой вокзал. Красный автобус, на котором я так гордо отказался ехать,
довозил пассажиров до самой станции. Его маршрут был укорочен с
противоположного конца, здесь же, наоборот, продлен от Химзавода до
станции. Пусть страдают за меня жители дер. Зеваки, а я займусь
переодеванием - магазин еще ближе, чем станция. К погоне я уже остыл,
рассчитал, что Апельсинычу вряд ли предоставили линейный телефон, а пока в
Город да там туда-сюда - долго еще до начала акции. Никакая акция еще и не
начиналась, если без паники-то. Сейчас увидим, почему это мой костюм на
мне - сразу видно, что с чужого плеча?
В магазине, толкая и подначивая друг друга, слонялась от отдела к
отделу компания акселератов, и я сразу затерялся среди них, роста я всегда
был небольшого, и со спины часто принимали меня за мальчишку, потом
смущались, а я великодушно успокаивал, что маленькая собака - век щенок. А
тут, когда поглядел в зеркало, впору было заскулить и поджать хвостик - до
того у меня оказался щенячий, даже жалко-щенячий вид, без всяких пословиц
и шуток. Костюм же, складнее сказать, свисал, готовясь перейти к
сползанию. Хорошо еще подвернулись акселераты: если на них одежда и не
болталась, зато они сами так вихлялись внутри своей одежды, что я мало чем
выделялся среди них - одежда ли стремится сползти с тебя, ты ли выползаешь
из нее - какая разница для постороннего наблюдателя. Что же мне, так и
ходить без конца за акселератами?
Но они тут же подсказали мне выход. Бросились вдруг мерить уцененное
пластиковое пальто-недомерок. Перемерили и пошли дальше, а я померил и
заплатил, так и не снимая пластика. Они пошли в обувной отдел, я - в
другую сторону, к головным уборам. Там нашлась фуражка-восьмигранка из
такого же пластика - давно мечтал. Нет, заворачивать не нужно, надену.
Акселераты запрыгали по лестнице на второй этаж, я подался на станцию.
Там до поезда, потом в поезде я обдумал все спокойно и по-глубокому,
вплоть до свалки около трансформаторной будки. Во всех новых районах, в
любых Черемушках, хоть, предполагаю, и в московских Черемушках,
обязательно образуются стихийные свалки. Сначала в укромном месте - за
кустами около забора или глухой стенки - возникает за ночь старый матрац с
вывороченными пружинами, а то диван, и уж вокруг них со временем что
угодно. Если б вас ловили, как меня, и вы уходили от погони, конечно, у
вас были бы другие мысли и планы, без свалки. У меня же они замыкались на
свалке, которая образовалась в нашем микрорайоне около трансформаторной
будки вокруг шкафа с разбитыми дверцами. Я даже рассчитал, что там выброшу
свою кепку - она все еще торчала в кармане. Но корзина была важнее всего,
плетеная корзина с надломленной ручкой и немного дырявым дном. Эта корзина
уже несколько дней валялась под самым шкафом, сначала пустая, потом в нее
закинули красный фетровый ботик и разбитую детскую гармошку, а я ходил
мимо и прикидывал: приспособить ее или не приспособить, и тогда каждый раз
выходило, что не к чему. Если б вас ловили, вы, конечно, ни о чем таком бы
не думали, но как бы вы придумали сделать так, что без документов с одного
на вас взгляда любой понимал: вот у этого человека или парня, если вы тоже
омолодились, есть дом и понятное каждому в настоящий момент занятие. Не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг