ловили, как меня, и вы уходили от погони, конечно, у вас были бы другие
мысли и планы, без свалки. У меня же они замыкались на свалке, которая
образовалась в нашем микрорайоне около трансформаторной будки вокруг шкафа
с разбитыми дверцами. Я даже рассчитал, что там выброшу свою кепку - она
все еще торчала в кармане. Но корзина была важнее всего, плетеная корзина
с надломленной ручкой и немного дырявым дном. Эта корзина уже несколько
дней валялась под самым шкафом, сначала пустая, потом в нее закинули
красный фетровый ботик и разбитую детскую гармошку, а я ходил мимо и
прикидывал: приспособить ее или не приспособить, и тогда каждый раз
выходило, что ни к чему - своя еще хорошая. Если б вас ловили, вы,
конечно, ни о чем таком бы не думали, но как бы вы придумали сделать так,
что без документов с одного на вас взгляда любой понимал: вот у этого
человека или парня, если вы тоже омолодились, есть дом и понятное каждому
в настоящий момент занятие. Не отрицаю, что-нибудь придумали бы и вы, но
для меня ничего не выходило лучше, чем плетеная дырявая корзина с
надломленной ручкой. Закрыл дырявое донышко, закрутил надломленную ручку
проводом или изоляционной синей лентой, прижал корзину локтем к боку, и
готово дело - грибник. Есть у грибника дом? С пустой корзиной - значит из
дома на вокзал, на автобус, на сборный пункт, за грибами.
Когда тебе что нужно, так к кажется: а ну-ка перехватят из-под носа.
Это и беспокоило меня больше всего, больше даже погони, видимо, я к погоне
почти привык. Уж очень складно получалось с корзиной - и паспорт, и орудие
производства, я ведь решил, что буду мотаться по лесам до победного, пока
не найду еще где-нибудь сорочьих глаз для человечества. Попутно займусь
грибами, чтобы добывать деньги на пропитание. Никогда не торговал на
рынке, а тут чего не сделаешь, раз для пользы человечества. Только не
увели бы корзину. А еще меня беспокоило, когда электричка проезжала мимо
ребят, которые играли в футбол. Мне тоже хотелось играть в футбол, до того
хотелось, что я растерялся и потянулся потрогать усы, которые сбрил еще в
тот день в бане. И больше не брился. Но на месте усов не кололось, не
отросла за эти дни щетина. В магазине я так и не посмотрел на себя - на
костюм, на пальто глядел, а на себя нет.
Тут по вагону прошли два милиционера, они тоже не посмотрели на меня.
Они-то делали вид, что ни на кого не смотрят, но я заметил, что
разглядывают, не глядя, всех мужчин, особенно помоложе, один милиционер
косился вправо, другой - влево. На меня же мой, правый, милиционер не
посмотрел на самом деле, пропустил, как явно неподходящий и не стоящий
внимания объект. Может быть, не начиналась еще погоня? Но перед самым
Городом милиционеры, возвращаясь, провели к головному вагону парня в ярком
свитере, наподобие тех, что продавались давеча на Конечной, и похожего на
Жору, как бы его описал Лимоныч. Парень оборачивался на милиционеров, а те
говорили: разберемся, разберемся. Может быть, по моему делу? Почему не
меня? Из-за пальто и восьмигранника?
Не только. Не только. В вокзальном туалете я долго рассматривал свою
физиономию в узком зеркале над умывальником и убедился, что не только
из-за восьмигранника и пальто, не только. Я смотрел в незнакомое свое лицо
и талдычил про себя: не только.
- Ну что, пацан, очень доволен собой? - спросил железнодорожник,
проходя к кабинам.
- Не только, - вырвалось у меня вслух.
Вот оно: _пацан_! Еще утром я был в студенческом возрасте, а сейчас, к
вечеру, сам вижу, что мальчишка. Не пальто и восьмигранник, а возраст
сделал меня неуловимым.
Теперь, значит, можно отбросить погоню, хоть я к ней и привык,
отбросить навсегда и окончательно. А себя всецело направить на служение
человечеству, и вперед - за корзиной! Должно быть, уж такой
психологический закон нашего естества - как только человек попадает в
крупную беду, так и вспоминает, что мог бы послужить человечеству, и даже
берет обязательства. Но у меня-то выстроилось на самом деле - ничего
личного, все для человечества, каждый шаг и в том числе корзина с
надломленной ручкой. С кепкой уже незачем было мудрить, я выкинул ее тут
же в мусорный ящик рядом с вокзальным туалетом.
Кому никому, а предъявление ягод - только тогда и выйдет разговор. С
кем ни с кем. Но, оказывается, не все я учитывал в своем плане, хотя
мне-то казалось, что все.
К последней электричке у меня было полное грибниковое вооружение - в
починенной корзине, никто ее, конечно, не увел, находился пластиковый
пакет с колбасой-булкой-сыром и фляжка с водой. С таким паспортом через
любую таможню без досмотра! Не хватало только резиновых сапог, чтобы уж в
любую погоду, обязательно надо купить с первой же грибной выручки и
поменьше размером. В моих ботинках ноге стало чересчур свободно, и я
напихал в них бумаги и положил стельки.
Начать свои поиски я решил с тех мест, где не бывал ни разу после того,
как нам дали квартиру в новом районе. Почему-то у грибников сложилось
обыкновение, если собираются ехать с вечера, то уезжать обязательно с
последней электричкой. И хотя сплошь и рядом попадают на вокзал загодя и
спокойно могли бы сесть в предпоследнюю или еще раньше, по-чумовому ждут
последней. В ней всегда людно, а уж в третий вагон и не суйся - место
свиданий. Чаще договариваются: третий от головы или третий от хвоста -
считается, третий легче запомнить. На городских попутных платформах
грибники сразу бросаются к третьим вагонам, как бы не опоздать на свидание
с такими же пенсионерами, как сами. Да и одиночки тоже стремятся
присоседиться в третьем, авось кто проговорится о заветном месте. Я сам
всегда, хоть и не подслушивал, но предпочитал третий. Теперь же забрался в
четвертый: вроде и дочинить корзину, и вытянуться на диване, когда
захочется спать, на самом же деле уединился из-за своей необычности, не
исключено, что опасался разоблачения или еще чего. Корзина же не требовала
никакой допочинки, спать мне тоже не хотелось - ни в одном глазу. Ну и
пошли размышления. Больше суток на ногах, в бегах и не устал. От
нервотрепки, что ли? С другой стороны, какая у пацана нервотрепка?
Настроение у меня сбивалось преимущественно на смешное, легкомысленное,
без конца хотелось мороженого. Покупал, ел, а хотелось еще. Забывал даже
временами о своем долге насчет человечества. Стал мечтать, что теперь
смогу поступить в летное училище, а там и на космонавта. Вспоминал
котенка, как он махнул через забор или как еще до ягод чесал задней ногой
за ухом - уж так выходило для меня смешно, оттого что задней ногой, а за
ухом! Потянуло попрыгать на одной ножке. Побежать бы сейчас к маме и
рассказать про котенка. Вот насколько затянуло меня в детство. Какая уж
мама! Обдало сознанием полного одиночества, но не всерьез. Скользнула
мысль, не податься ли в детдом и начать все сначала - и не в космонавты, а
в артисты, даже в цирковые дрессировщики. Спохватывался, будил взрослое
сознание, чтобы призвать к порядку несознательного сопляка.
Так потом и шло: старик возводил плотину из "надо", "стыдно", "обязан",
"человечество"; и ее все чаще просасывало: "а я не буду", "а я хочу", "мне
так хорошо". И вдруг сносило плотину начисто. Старику даже нравилось
любоваться безрассудством, и он все ленивее с каждым разом брался за новую
плотину. С такой слегка обузданной стихией в голове я носился с корзиной
по лесам, набирал грибов, вырезал свистушки, затаиваясь, подстерегал белок
- посмотреть, как они скачут по сучьям или, заметив меня, прячутся за
ствол, обняв его цапучими лапками, а потом, словно приглашая поиграть,
высовывают из-за ствола мордочки. Сдается мне, не разыскивал я в те
времена толком ягоды. Вот именно - времена. Сколько, что происходило,
представляется отрывочно и туманно-расплывчатым.
Вся рыночная деятельность совсем как бы стерлась, только помнится, как
отрывок из кинофильма: я в грибном ряду, и все смеются, я тоже смеюсь, и,
может быть, смеются надо мной. И еще хмурый старик в кожанке, про которого
говорили: торгует от жадности. Во времена я не спал, ни разу не
захотелось. Прятал корзину, нашлось такое место около пустыря, на котором
всегда какие-нибудь ребята играли в футбол. Я тоже играл. Сначала смотрел,
а потом как-то позвали: ей ты, Старый, вставай в защиту! Так и звали:
Старый. Чем неожиданнее или страннее прозвище, тем глубже, вероятно,
спрятана его причина. Ведь почувствовали каким-то образом ребята с пустыря
мою сущность. А то я ходил в кино, часто с сеанса на сеанс. Любил
по-прежнему париться в бане. В баню пускали и вечером, не то что в кино.
Последняя электричка, и на рассвете - в леса. Мелькание времен. Веселые
времена, хоть и стертые, словно глядишь с карусели.
Как-то в последней электричке, в четвертом вагоне (не от желания
уединиться, а уже от привычки садился только в четвертый вагон), ненадолго
приостановилась карусель, и спокойно представилось и разграничилось
прошлое, то, что есть и что, возможно, будет. Я потянулся за спичечной
коробкой, в которой у меня все еще хранились те, обратные ягоды -
возможность возвращения, и открыл ее: что, если съесть две-три ягоды и
перестать молодеть? "Что-то ты, мальчик, не вверх, а будто в землю
растешь", - сказал мне пространщик в бане, и я стал ходить в другую баню.
Или даже немного постареть? Но тут карусель снова тронулась, и стерлись
границы, замелькали, убыстряясь, времена со всеми веселыми соблазнами. На
ходу как отпечаталось: память мешает счастью... мудрость - преддверие
смерти... Последнее, как себя помню, - сижу с открытой спичечной коробкой
в руках, и меня заливает блаженство карусели, и мысли все проще, а радость
все больше. Пусть всегда будет мама! И по складам: ма-ма, м-а, а-а.
Мелькнули нарисованные человечки - огуречки, накрученные разноцветными
карандашами клубки линий, и не осталось никакой памяти - только сознание
бытия, радости, что бытие начинается с ничего, с чистоты. Я думаю, что
взаправду могла бы начаться новая жизнь сознания, памяти от нуля. Пройди
какое-то время, чтобы возврат стертых воспоминаний не мог бы уже
состояться... Но получилось по-другому. В руках у меня оставалась открытая
коробка с ягодами, и руки немедленно, по закону первичного освоения среды,
начиная от нуля, потащили ягоды в рот и перетаскали всю коробку. Так мне
мнится то, что произошло вне сознания. И старая память, не успев сгинуть,
попятилась на свое место.
Я очнулся с пустой коробкой в руке, скованностью в мышцах и с
непреодолимой сонливостью и сейчас же уснул, прикорнув к корзинке.
Окончательно пришел в себя в больнице, говорят, не очень скоро, а назвался
еще позже. Не скрывал, а не знал сам. Глядел в зеркало на заросшее
щетиной, морщинистое свое лицо и вдруг вспомнил, что было и кто я. Что
было, я не рассказывал никому. Жена. Похоронили за это время жену.
Последний раз я слышал тогда ее удаляющиеся шаги. В памяти же они звучат
до сих пор.
Сам я дряхлею быстрее, чем положено для моего возраста. Считается, что
у меня был провал памяти, вернее всего, от запоя. Когда меня обнаружили в
вагоне, отвезли в вытрезвитель и даже потом не признали это за ошибку и
предъявили иск за вытрезвление. Сосед и садовод Ананасыч навещает меня.
Про запой он, конечно, первый догадался. Но многое ему все-таки неясно, и
он хотел бы выяснить, в какой одежде я вернулся из больницы. Много раз
пускался рассказывать про мнимого Жору и запутывался, только твердо верил,
что в последний день Жора торопился на уколы, и Хлорофосыч догадался, что
на уколы, сам в молодости лечился и помнил, как важно не пропустить
очередной укол.
На улице у меня кружится голова, и трудно оторвать ногу от земли, чтобы
шагнуть. Невозможно представить, как я будущим летом выберусь за ягодами,
за сорочьим глазом. Неужто так и не принесу пользу человечеству. Томатыч
еще рассказывал, что котище, который сожрал, по его предположению,
соседского котенка и жил в лесу около садовых участков, сдох недавно и,
что интересно, пришел сдыхать на крышу сарайчика, где любил греться на
солнце сожранный им котенок.
Я вспоминаю, как котенок чесал за ухом задней лапкой, вспоминаю, что мы
не в пустыне, но мне не становится от этого легче, и я не могу выжать хотя
бы слабой, хотя бы тени улыбки.
Сам уже думал, что не будет продолжения. И на-кось. Служу в армии.
Отличник боевой подготовки, второй спортивный разряд по гимнастике.
Выжил! Заставил себя выжить. Чем слабее я становился, тем крепче
тревожило меня сознание, что должен я оставить людям свою находку.
Выходило: если помру - совершу дополнительное предательство по отношению к
человечеству. Значит, нет мне святее долга, как доживать до нового урожая
ягод, чтобы собрать, а уж потом отдавать с объяснением и доказательством.
Еще, кроме сознательности, помогла мне подаренная соседом-садоводом
Шампиньонычем трехлитровая банка живого витамина - протертая с сахаром
черная смородина.
- Бегать будешь как молодой олень, - внушал Клумбыч, - мы с тобой,
глядишь, поставим на участке новый сарайчик! - Тут он по инерции вспоминал
свою работу с Жорой, крякал и уходил размышлять домой.
За зиму через ягодник прокопали канаву, уложили в нее трубопровод,
закидали землей, а когда я добрался до заветного места, сошел и снег.
Разрушения оказались поменьше, чем я ожидал, - вокруг обломков стеблей
приплюснулись нетронутые розетки прошлогодних листьев. Остальные кустики
освободил, отгребая растопыренными пальцами наваленную на них глину из
канавы. Уцелел ягодник. Выжил и он. А я принял и другие меры: перенес
несколько растений вместе с дерном на дальние полянки поглуше.
Хочешь не хочешь, но от физической нагрузки, от лесного воздуха
наберешься силы. Слышал, называли меня во дворе старичком бодрячком. А
Шпинатыч все чаще намекал, что в самую мне пору с таким поправленным
здоровьем погостить на его участке. Да только получилось нескладно - не
смог я отблагодарить его за живые витамины, не хватило времени на новый
сарайчик.
Зацвели мои кустики в июне, и тогда же проникла в лес засуха - с весны
ни одного дождя и жара. Одно спасение - поливы. Либо вечером, либо утром
на рассвете. Хорошо, в радиусе полукилометра нашлось два болотца. Сначала
просто черпал из них воду пластмассовым ведром, потом разгреб торф, чтобы
вода собиралась в углубление. Через несколько же дней пришлось действовать
лопатой и копать на болотцах метровые ямы. Я спасал ягодник, а его цветы -
меня. Они пахли тоже по-разному: на каких кустах противно-приторно, на
каких - сладко-нежно. От нежного запаха проходила усталость. Таких кустов,
по моим подсчетам, оказалось больше, и завязи появились сначала на них. Но
радоваться было рано. Кругом говорили о лесных пожарах. И вот как-то под
утро мне приснилось, что кусты сорочьего глаза погибают в огне и едком
дыму.
Дым был не только во сне, дым, едкий, торфяной, и наяву накрыл весь
город, проник в дома и затруднял дыхание. Конечно, страшно было, но уже по
дороге узнал - загорелись торфяники с другой стороны города, не менее чем
в семидесяти километрах. Однако и у меня высохли колодцы. Пришлось ходить
за водой на озеро - три километра в один конец. Хоть и нанюхаюсь цветов, а
обратный путь с полными канистрой, флягами и ведром - чуть не ползком.
Мало того, старался каждый раз ходить другой дорогой, чтобы не вытоптать
тропинку, не завлечь по ней в ягодник. Особенно стал опасаться, что все
расстроится под конец, когда начали созревать первые ягоды. Того гляди
вспыхнет пожар или кто-нибудь случайно повредит или уничтожит кусты.
Несколько раз даже ночевал в кучах валежника поблизости.
И все-таки не допустил себя проявить нервозность, торопливость: съел
первую ягоду только по достижении ею полной спелости, когда налилась
прозрачностью и замерцала изнутри красной точкой. Чтобы не помолодеть
опять слишком скоро, ограничился всего одной ягодой, хотя созрело сразу
четыре. Итак, вступила в действие моя программа, в которой не было места
старым ошибкам. Сохранить весь урожай? Пожалуйста, аккуратно снял
оставшиеся три сегодняшние спелые ягодки и благополучно доставил их в
холодильник. Наблюдать за действием на меня омолаживающих средств? -
приготовил блокнот для записи наблюдений.
Но за вечер ничего не заметил, спать захотелось сразу после ужина, как
и вчера, как в каждый из последних дней, и усталость через край.
Насторожил будильник: поспеть на первой электричке к утреннему поливу до
жаркого солнца - приспособился привозить с собой наполненные канистру и
фляги в рюкзаке. Одним походом на озеро выходило меньше. Вскочил по звонку
как будто полегче, как будто бодрее. Да разве _как будто_ научно? А то,
что летал во сне, вспомнил лишь на перроне, когда переступал в вагон, по
сходности движения ног. Снилось: летал над озером - оттолкнулся от берега
и понесся над водой, поджав ноги; если начинал чиркать по воде - шлепал
ладошкой по упругой глади и снова вверх! Блокнот для строго
последовательных записей, как назло, остался дома. В самом начале вышел
сбой. Вернулся в тот день еще позже, чем в предыдущий, уснул мгновенно,
вскочил, когда будильниковая пружина на исходе завода лишь тренькала
легонько звонком, где уж тут фиксировать наблюдения. Можно сказать, сами
наблюдения тоже не вел, как намеревался, чтобы скрупулезно, час за часом.
Где там! Не выдержал методику в самом истоке программы, а без нее нет
никакой науки. Вот почему в вузах прежде всего требуют освоить методику,
когда войдет в привычку, тогда и ученый, тогда и наука.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг