Уберут состав с главного пути, тронусь напрямик... Убрали состав... Не
вздремнуть ли на перронной лавочке. Лезет в глаза вывеска: медпункт.
Двинулись. Шаг с перрона на шпалу, шаг через рельс, три шага по шпале -
шажки! Шаг через рельс - один путь позади. Шесть шагов: два по щебенке,
два по убитой земле между полосами щебенки, два по щебенке. Снова - рельс.
Кто считал, сколько путей на железнодорожных сортировочных узлах. Хорошо
еще в ...анске они почти заброшены, грузовой поток с недавнего времени
идет по новой ветке, на нас вряд ли обратят внимание. Говорю _на нас_, а
если кто и смотрел тогда со стороны, как мы вместе, цепляясь друг за
друга, вытаскивая, поддерживая и ободряя, преодолеваем пустыню
сортировочных путей, он видел одного меня.
Удача, какая удача! - кончилась щебенка, шпалы лежат на земле, два шага
по щебенке равняются восьми по земле! Здоровье - это когда не знаешь, что
значит считать шаги.
Так тянут друг друга альпинисты в одной связке на стене с отрицательным
уклоном. Доведется вам вскочить на рельс, балансируя руками, пробежаться
по нему - вспомните меня и представьте, как я, мы отдыхаем несколько
минут, чтобы перенести одну ногу через один рельс. Когда представите,
знайте - это полный упадок сил. Представьте еще, что и сохранять
вертикальное положение - усилие, видеть рельс - тоже. Ползти, возможно,
было бы легче, но мы знаем, что поползем лишь после задворок, в осиновом
перелеске по торфяной тропинке. И вот уже навязывается миражем торфяная
тропинка. А мы еще стоим над очередным рельсом. Преодолеть мираж требуется
усилие. Плакать? - напрасный расход сил. Мы теряем сознание по очереди, но
не даем упасть друг другу, словно подталкиваем готовый остановиться
маятник. Торфяная тропинка в перелеске. Она мнится желанным берегом, и
невозможно признаться себе, что это только промежуточный этап.
Из преодоления задворков помнится двухосная тележка железнодорожного
вагона. Она давно вросла в землю, почти до уровня осей. Тропинка проходит
как раз посередине тележки, где сквозь ржавчину проглядывает отшлифованный
подошвами прохожих серый чугун. Я раньше тоже без всяких усилий вскакивал
на этот отшлифованный участок, как на высокую ступеньку, и перешагивал
тележку настолько легко, что даже и не помнил, что она стоит поперек
тропинки. Теперь она оказалась грозным препятствием. И не обойти ее - с
одной стороны заваль разбитых, почерневших от дождей ящиков из-под
оборудования, с другой - пуки колючей проволоки в зарослях лебеды. Даже
попытками нельзя назвать беспомощное наше карабканье на тележку. Вряд ли
нам удалось бы преодолеть ее. Тут я услышал звон шагов, навстречу нам по
тропинке шел рыболов со связкой удочек и живцовой бадейкой. Мы с ним
встречались на здешних ближних водоемах. Был он из неразговорчивых
рыболовов. Вопреки мнению несведущих, которым кажется, что рыболовы все
как есть молчуны, по-настоящему неразговорчивых среди них чрезвычайно
мало. Когда рыболов встречается с рыболовом, разговоров не оберешься, с
посторонними же праздными любопытными какой разговор. Этот на самом деле
был молчуном. Раньше я не слышал от него ни одного слова, и здесь он
проделал все молчком. Подсадил меня на тележку, перевел и помог сойти с
нее, убедился, что не упаду, и отправился восвояси. Появился в моем
полусознании и растаял без звука.
На торфяной тропинке в осиновом перелеске я упал, чтобы ползти, как мы
рассчитывали, для облегчения. Оказалось же невозможно сдвинуться с места -
мягкая почва не давала опоры. Исчерпались последние силы. И мои, и степи.
Почти неуловимым стал шелест, но шло от него мне в мысли, что проверено и
установлено по самой точной науке - нам не дойти вдвоем, и оттого, что не
моя во всем вина, последние крохи степных сил будут отданы мне, а она,
степь, прекратит свое существование.
Но я приказал: нет! Я сказал: подожди со своей наукой. Есть еще у людей
такая способность - действовать через не могу. Всем приходилось слышать, а
кому и говорить эти слова. Не могу? А ты через не могу! Говорят их обычно
детям, чтобы знали потом всю жизнь - _так бывает_. Существуют же они в
языке с незапамятных времен, значит, случалось, свершалось, когда
наступало безвыходное время.
Наступило оно и для меня, здесь, на торфяной тропинке: уносить от
гибели степной шелест, уходить от своего небытия из тени. Нет тут
рецептов. Неизвестно, как можно заставить полностью исчерпавшее силы свое
тело подняться и двигаться, и достигать. Не знаю и я. Наступит ваше
безвыходное время, вы сами совершите свое через не могу.
И степной шелест взбодрился, я не переставал слышать его, когда
вставал, встал и пошел, не останавливая шаг. Рухнул я, толики не дотянув
до края тени на склоне гривки.
В приключенческих фильмах часто показывают такую ситуацию крупным
планом - тянется рука, царапая землю, чтобы дотянуться, схватить, и, если
она принадлежит отрицательному персонажу, не дотягивается, дотягивается
обычно рука положительного персонажа. Я поступил как положительный
персонаж. Окрепший шелест степи подкинул мне кроху силенок, и я ухватил
пучок травы за краем тени. Потекло в меня оживление. Чем больше я
выдвигался вверх по склону гривки к березке, тем чувствительнее было
возвращение здоровой телесности. Блаженство, сравнимое с блаженством
разделенной любви. Степной шелест будто порхал вокруг с ликованием.
Дальше - просто. Здоровье возвращалось постепенно, но быстро. К вечеру
я бы мог подняться, но не полагалось - шелест запрещал, стихая, и я
пролежал на склоне всю ночь. Мягко, тепло, покойно, а не спал: оттого, что
не хотелось заспать такое блаженство, но не исключено, что сон не
способствовал бы успешному ходу процедур. Они менялись в неожиданном
ритме, и каждая не походила на предыдущую, хотя их можно было считать
массажами - то крови, то костей, то нервных волокон, и все они лишь
умножали блаженство.
Рано утром я поднялся на ноги и направился на станцию подавать
телеграмму согласованно ошарашивающего содержания: "Нахожусь ловле рыбы
...анске ждите завтра". На выходе из перелеска я чуть-чуть не столкнулся с
молчаливым рыболовом лоб в лоб. Он нес свои удочки и бадейку, словно
драгоценные экспонаты на выставку, и на лице его не появилось никакого
движения. Он уже свернул на глинистую тропинку, а я лишь вступал с
развилки на железную задворочную. Встретить, идучи на рыбалку, человека
без ноши - плохая примета, допускаю, что молчун не заметил меня на самом
деле.
На задворках я радовался каждой торчащей загогулине, зарослям крапивы,
даже больше, чем первым шагам на склоне гривки, солнцу, облакам. То было
возвращение к биологической жизни, в биосферу, здесь - к общественной,
даром что через ее отбросы. На тележке дважды сплясал чечетку - один раз,
когда шел подавать телеграмму на вокзал, другой, когда возвращался
обратно. _Ждите завтра_ - означало, что мне предстоят еще целые сутки
курации.
На этот раз вечером и ночью мне полагалось спать, лишь один раз, на
закате, меня как будто разбудили специально. Проснулся, взглянул, что
заходит светило, и тут же блаженно заснул снова. Но на кратком переходе от
вечернего сна к ночному состоялось мгновение полной ясности, я знал все и
обо всем, понимал до пронзительности, показалось, запомнил сразу и буду
так же знать и понимать после пробуждения. Держал эту ясность при себе всю
ночь, так дети спят в обнимку с полюбившейся игрушкой, чувствуя ее и
радуясь ей во сне.
Утром я вскочил, чтобы обозреть снова округу все видящим, все
понимающим радостным взглядом. Радость - да, она по-прежнему жила во мне.
Остальное - нет. Полагалось лишь на миг, на вчерашнем закате, как
последняя процедура, для полного излечения. И радость не померкла, может
быть, оттого, что за тем откровением абсолютного знания брезжила вдали
печаль?
Шелестела степь, перевод для меня сложился опять в неожиданном стиле:
двигай, двигай, друг! Я двинул, не задумываясь, без оглядки, опомнился,
только перемахнув двухосную тележку. Как так - и не поблагодарил даже!
Хотел было отвесить с тележки поклон в сторону осинового перелеска.
Двигай, двигай себе, - отшелестела степь благодушно и ласково. На
сортировочных путях я опять повстречался с молчаливым рыболовом, он шел
далеко в стороне и не смотрел в мою сторону.
Добавлю совсем пустяки. Обмен мы, конечно, поломали до более
подходящего варианта. Мое выздоровление огорчило, и то немного, одного
лишь приходящего зятя, а больше всех обрадовало участкового врача из
районной поликлиники. Он очень любит приговаривать: "Да-а, орлы на
жердочке".
- Да-а, тянет, орлы на жердочке! - вроде в пространство, и тут же тебе:
- Постель, горчичники, ноги парить, чай с малиной.
Пришел он без вызова по бумаге из больницы. Оттянул мне веко.
- Да-а, - сказал, - орлы на жердочке! - и не в пространство, а бумаге
из больницы, запихивая ее в портфель, и мне: - Бегать, плавать, туризм,
альпинизм и все остальное, и сколько угодно.
Момент же, когда я перестал слышать степной шелест, прошел для меня
незамеченным. Будто слышал еще долго, а когда он прекратился, не знаю,
теперь его нет. С другой стороны, зачем он мне? Говорят, шум в ушах - от
малокровия.
Last-modified: Wed, 04 Oct 2000 06:41:24 GMT
border=0 width=1 height=1 alt=ranker> border=0 width=1 height=1 alt=kosh>
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 17.05.2002 13:10
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг