Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
видя, как вокруг него смыкается зловещая толпа. Не узнавал он русских. И
напрасно было надеяться на милость.
  - Осади! - раздался остерегающий крик. К Маскевичу, расталкивая толпу
древками бердышей, пробивалась стрелецкая стража.
  - Аль не чуешь, пан, блуждаючи в одиночку,- укорно сказал поручику суровый
десятник, выводя его из торговых рядов, - сызнова кровью запахло на Москве!


  4


  Тайно проникнув в Москву с малым числом ратников и челяди, князь Пожарский
затворился на Сретенке, на своем дворе. Никто никого не оповещал о
прибытии князя, однако вскоре стали стекаться к нему всякие служилые и
посадские люди. И поди разбери, какая им надоба на обширном княжеском
подворье за глухим частоколом. Входили туда да там и оставались.
  Жившая с Пожарским в межах просвирня Катерина Фе-дотьева, что издавна
пекла просфоры на церковь, слыла бабенкой приглядчивой и любопытной.
Высовывая из приоткрытой двери покосившейся избенки увядшее личико
схимницы, она с растущим беспокойством следила, как пробирались повдоль
длинного тына оружные пришлецы, а то и проезжали, взрыхляя снег,
укладистые сани с каким-то припасом, закутанным в рогожи. Увидев поутру
семенящего за крупным статным детиной Огария, который долгое время
безотлучно пребывал в доме Пожарского и которого она не единожды
сердобольно привечала, угощая смачными капустными пирожками, просвирня
окликнула знакомца.
  - Поведал бы, Огарушко, что деется на белом свете. Чую, кругом смятение, а
ничегошеньки не разумею. Пояснил ба, милок.
  Задержавшись на миг и молодецки прихлопнув короткой ручонкой мятый колпак
на своей большой голове, Огарий ответил бабенке лукавой скоморошьей
скороговоркой:
  - Эх, Катеринка, жарится скотинка да стелется ряднин-ка, новый пир
затевается, пуще прежнего. А тебе б не варити кисель, но бежати отсель.
Шуму-то, грому-то будет!..
  И выпалив эти смутные слова, озорник по-мальчишески вприскок пустился
догонять сопутника. Просвирня оторопело уставилась ему вслед.
  Порхал над Москвой негустой ленивый снежок, сыпался на кровли и деревья,
кружился на крестцах-прекрестках, где тесно лепились харчевные избы-,
блинные палатки, ремесленные лавки да церковки. И то ли мягкому снежку, то
ли встрече с Фотинкой после долгой разлуки радовался Огарий, поскакивая и
приплясывая возле друга. С напускной строгостью Фотинка взглянул на него
раз-другой и наконец не выдержал, разулыбался.
  - Ну, прыток же ты, Огарок! И чего резвишься? Чай, не по веселому делу
князем посланы.
  Он подхватил горсть снега с обочины, ловко запустил в Огария. Тот
увертливо поймал снежок, но тут же замер, услыхав тяжелый конский топ.
  Из-за поворота выехал дозорный отряд немецких рейтар. В овальных темных
шлемах, закутанные в плащи, угрюмые всадники неспешно проехали по улице,
словно грузная ненастная туча проплыла мимо, опахнув мертвящим холодом.
  - Пошли, чего уж! - встряхнулся оцепеневший Фотинка и горбатым проездом
заспешил к мосту на Неглинной.
  Там, вплотную к низкому берегу, напротив Китайгородской стены, к которой
был перекинут мост, именуемый Кузнецким, стоял за глухой оградой Пушечный
двор. Озираясь, Фотинка с Огарием подошли к запертым воротам, постучали
кулаками. Сдвинулась.досочка, и в прорези ворот друзья разглядели
заспанные глаза стражника.
  - Кака нужда не в пору? Ишь разбухалися!
  - Един бог, едина вера, един царь, - произнес Фотинка наказанное князем
заклинание.
  Когда опрошенные недоверчивым воротником посланцы Пожарского миновали два
прохода и вышли на сам двор, их сразу удручила его запустелость. Жутковато
стало от полного безлюдья и недвижности.
  Посреди двора громадным колпаком высилась прокопченная каменная башня
-литейный амбар. Вдоль всей ограды, повторяя ее крутые повороты, сплошь
тянулись приземистые, покрытые густой копотью строения - кузни и
мастерские. Справа стоял на каменных столбах круглокупольный сквозной
теремок с висящими в нем большими чашами весов. Дальше виднелось подъемное
колесо над могучим колодезным срубом. Все было засыпано снегом, белые
холмы наросли на поленницах березовых дров, отвальных кучах и навесах. И
ниоткуда не слышалось стука и грома работы, нигде не вился хотя бы слабый
дымок. Лишь мерзло пахло старой окалиной, пережженной землей.
  - Дак все тут впусте, - огорченно развел руками Фотинка. - Вестимо,
вертаться нам ни с чем.
  Все же они двинулись в глубь двора. Единственная узкая тропка привела их к
окованной железными полосами двери. Фотинка потянул за тяжелое висячее
кольцо, и друзья очутились в сумеречных сенях Пушкарского приказа.
  Они долго тыкались в щербатые стены, покуда не нащупали дверь, за которой
был слышен смутный шелест голосов. Отгоняя внезапную оробелость, Фотинка
на всякий случай перекрестился: впервые ему довелось стать посланником
князя, и его будет грех, если дело не сладится.
  В комнате с низкими серыми сводами склонились над столом два старика. Они
разглядывали какой-то лист и тихо переговаривались. Один из них, совсем
древний, был в распахнутой собольей шубе, а другой, еще крепкий и
моложавый,- в ремесленной сермяге с подвязанным поверх нее коробистым,
прожженным кожаным передником. Тугой ремешок охватывал его сивую голову,
надвое пересекая высокий смуглый лоб.
  Увлеченные своим занятием, старики не сразу заметили почтительно вставших
на пороге Фотинку и Огария. Но вот один, а следом и другой подняли голову,
пытливо уставились на вошедших. Фотинка, не колеблясь, шагнул к тому, кто
был в собольей шубе, и, достав из-за пазухи княжеское послание, с поклоном
протянул его:
  - Челом бьет знатному пушечному литцу Андрею Чохову князь Дмитрий
Михайлович Пожарский!
  - Промахнулся, молодец,- отстранил от себя послание старик, - сия грамота
не мне назначена. - И тут же обернулся к напарнику: - Прими-ка, Андрюша.
  Мастер взял от изумленного Фотинки свиток, деловито развернул его и, чуть
сощурясь, пробежал написанное наметанным глазом. Потом, не мешкая, передал
послание важному старику.
  Ясно было, что у стариков промеж себя полное согласие, хотя обличьем они
рознились на диво. По-монашески благообразен утонченным ликом был первый,
с опрятной, по волоску расчесанной снежного отлива бородой и с той
величавой осанкой, что подобает человеку, привыкшему начальствовать.
Второй же был приземист и сутуловат, бородка войлочным комом, на щеках
угольные крапины, большие руки в рубцах старых ожогов. Так вот он каков,
Андрей Чохов, коего почитал на Руси весь мастеровой и ратный люд!
  - Ужо спохватилися наши-то удальцы,- с горькой насмешкой молвил Чохов,
обращаясь к товарищу,- ляхов в град пустили, а нынче у меня пушек просят.
А мои пушки в Смоленске с твоих стен, Федор Савельич, рати Жигимонтовы
разят. Бона они где, мои-то пушки, копотные князья Пожарские да иные!..
  - Ой ли, токмо в Смоленске? - вдруг бесом вывернулся из-за побуревшего от
обидных слов Фотинки Огарий. - А чья ж за храмом Покрова у москворецкой
переправы огромадина поставлена? Всякий ведает - чеховская!
Да-а-авнехонько стоит та царь-пушка, да однако помалкивает. И ляхам
никоторого вреда не содеяла. Яз сам в ее нутре бывывал, мохом взялося
нутро!
  В дерзком наскоке хилого недоростка, который до этого нищенски смиренно
жался у порога и вдруг единым махом преобразился в обличителя, было не
только глумливое юродство. Бунтарским вольным духом черного посадского
люда пахнуло в чинной приказной палате. Но жалкий и неказистый Огарий,
похожий на встрепанного головастого щенка, с заливистым лаем безрассудно
бросившегося под конские копыта, был так шутовски потешен, что старики,
поначалу насупившись, невольно заулыбались.
  - Так уж и бывывал? - игриво спросил Чохов, подзадоривая Огария.
  - Не единожды ночку коротал. Соломки в зев набросаю - и чем не приют! Да и
прочим бездольным там места хватало. Рай для голи, а не пушка!
  Чохов, не сдерживаясь более, захохотал. Однако Огарий и не помышлял его
смешить. Взыграло в нем униженное уродством и людским презрением
самолюбие, но, уязвленный, он свою горечь сливал в общую слезную чашу.
  - Вам, знамо, и при вороге не худо, стакнетеся и с нехристями. То-то
вольно ныне чуженину по московским улкам разъезжать. Не ваш ли в том грех?
Эка доблесть - Смоленск! А тута что? Тута пущая беда.
  Силы, казалось, оставили Огария, он судорожно дернул головой и затих,
снова отступив к порогу.
  Фотинка стоял ни жив ни мертв: дело, о котором пекся князь, было
загублено. Но старики, видно, не разгневались, о чем-то думали своем.
Забытый ими лист медленно сворачивался на столе.
  Тронув иссохшими перстами бороду, чеховский напарник заговорил с
посланцами по-отечески мягко и добросклонно:
  - Брань на вороту не виснет. Ан не нам бы укоры слушать, Мстиславскому да
Салтыкову. От них беда, по их наущению и поноровке Гонсевский Москву под
себя подмял. И ныне кому доверишься? Во всех приказах лиходеи засели, и в
Пушкарском тож разбойник - князь Юрий Хворостинин. Да, благо, гульба ему
дороже дела, носа не кажет, Андрюша-то уж и печи затушил.
  - Ни пищалишки отсель не изымут, - бодро подтвердил усмешливый Чохов.-
Пусты у меня литейны ямы, а все литцы да кузнецы по домам отпущены. Ныне
мыслю и запалы на утаенных пушках заклепать.
  - И запись расходную приберем, - показал на свернувшийся лист старец.
  - Князю Дмитрию Михайловичу без огненного бою вовсе нельзя, - словно
оправдываясь, посетовал Фотинка.
  Чохов бросил на него острый взгляд, согласно кивнул.
  - Вестимо. Аще и с пушками сладится ли дело? Весь крепостной наряд у
ляхов. А у меня в ухороне только пяток полуторных пищалей43 - слабовата
сила.
  - Дак всею же Москвой подымемся.
  - На сечу с пустыми руками не ходят. Вельми малым огнем могу пособить, не
пеняйте. Надобно бы вам из-под ляхов те пушки, что у Кремля выставлены,
перетащить. В кой срок дело-то почнете?
  Фотинка замялся: не наказано ему было разглашать тайну.
  - В Цветну неделю44 почнем,- сунулся вперед опрометчивый Огарий, - в самую
Цветну неделю, на праздник, егда патриарх с вербою на осляти к народу
выедет.
  - Ни спокою, ни ладу,- тягостно вздохнул белобородый старик, и его усталые
глаза притуманились.- Извечно кровушкой омываемся. Извечно! Во все лета я
заборонные стены ставил, во все лета Андрюша без продыху пушки лил.
Пустое. Стояла Русь по колено в крови и ныне стоит. Не обороненная, не
убереженная. Пустое... Отроками с Андрюшей мы на сей двор пришли, еще при
юном Иване Васильевиче. Не запамятовал, Андрюша? Ты-то вовсе мальцом был,
ровно и на божий свет в литейной яме явился. - Старик положил легкую
подрагивающую руку на плечо Чехову. - Я боле твоего повидал, по своему
городовому да засечному делу из края в край Русь-матушку прошел, а к
единому у нас дорожки сошлися. Дух умирает прежде плоти. Пустое...
  - Что скорбеть, Федор? - молвил литец.- Слезьми горю не поможешь.
  - Не скорблю я, досадую.
  - Все ж покуда живы мы, дело с нами...
  Выйдя из ворот Пушечного двора, Фотинка с Огарием оживились и повеселели,
словно сбросили с себя тяжелую ношу. Не по силам и не по разуму им была
стариковская безысходная кручина.
  - Смекнул хоть, кто с .Чеховым-то был? - стал допытываться Огарий.
  - Болярин нешто?
  - Эх, простота. Федор Савельич Конь, именитый зодчий, что Белый город
воздвиг. Он-то превыше всякого болярина.
  - Не царь же, не патриарх!
  - И цари, и патриархи ему кланялися.
  - Тех не пожалеешь, а его жалко, - с грустью изрек Фотинка.
  - Жалостливый ты не в меру. Ничо, обломаешься, - пристально глянул Огарий
на приятеля.


  5


  У Фроловских ворот возок боярина Салтыкова задержался, чтобы пропустить
хвост сенного обоза. В горлатной шапке и обшитой синим бархатом шубе с
золоченными шнурами на груди Михаила Глебович с властной нетерпеливостью
поглядывал, как польская стража копьями протыкала клади сена. Весь проезд
был засыпан сенными клочьями и трухой - так усердствовали бдительные
поляки. Но боярин даже не поморщился, видя нерачительство. Что поделаешь?
Уже бывали случаи, когда, прятанные под поклажей, в Кремль проникали
разные подлые людишки - смутьяны и лазутчики.
  Михаила Глебович знал, что не дремала ныне стража и у ворот Белого и
Китай-города: в Москву тайком провозилось оружие. Под вязанками дров и
кулями с мукой караулы обнаруживали в санях сабли и самопалы. Уличенных
возчиков били смертным боем и топили в прорубях на Москве-реке.
  Староста московский и начальник стрелецкого приказа Гонсевский разослал по
кормовым градам и весям буянные стрелецкие полки, велел изрубить в щепки
городовые решетки, дабы не чинилось препон конным дозорам, запретил
жителям носить оружие. Москвичи не могли выходить из домов от темна до
светла под страхом кары. И все же на Москве не унималось брожение, и
дозоры все чаще натыкались на закоченевшие трупы неведомо кем порешенных
загулявшихся жолнеров.
  Дорожа своим возвышением, Михаила Глебович негодовал вместе с Гонсевским,
мало того - подливал масла в огонь, советуя ясновельможному старосте
пресекать всякое непокорство еще нещаднее. Как злохитрый хищный ворон, он
всегда чуял, откуда тянуло падалью, и при всякой власти жался к
сильнейшему, усердствуя в расправах, словно новый Малюта Скуратов. Не
брезговал ничем. Пра Годунове зорил опальных Романовых, при тушинском же
воре старался объединиться с Филаретом и держал сторону жестокого
Ружинского, видя, что сила не у царика, а у гетмана, и первым из тушинцев
кинулся к Сигизмунду, когда воровской лагерь стал разваливаться. И вон
наконец пришел его великий час. Всех потеснил он - и Мстиславского, и
Шереметева, и особо Голицына с Воротынским, только к его словам
прислушивается Гонсевский. Сладка отрава власти, любо попирать тех, кто
был выше и сильнее. И всякий ослушник - враг... Задумавшись, боярин не
сразу заметил, что у его возка пали на колени двое встрепанных детин в
напяленных одна на другую многих одежах. Это были злополучные владимирские
дворяне братья Хоненовы, Федор и Семен.
  - Чего вам? - сдвинув жесткие кустистые брови, спросил Михаила Глебович.
  - Яви божескую милость, владычный боярин, будь заступником, - нудливо
затянул Семен.- Нигде правды не сыщем. Дочиста обобраны. Сперва своими,
опосля ляшскими людьми. Токмо и есть, что на телесах. Умаялися обиды
сносити. Удели хоть именьице да повели возвернути нам схищенное.
  При этих словах Федор с неуклюжей истовостью клал поклон, за поклоном,
тыкаясь лбом в брошенную на снег шапку.
  - В Поместный приказ ступайте, к дьяку Грамотину, он рассудит, - указал
боярин.
  - Да были уж тама! - подползая на коленях к возку и цепко ухватываясь за
меховую полость, возопил Семен. - Прогнали нас, внимать не пожелали, а по
алтыну имали. Приказные-то все лиходеи!..
  Масленые тупые рожи, слезливые глазки, рудые нечесаные бороды и весь
неказистый облик просителей, непомерно тучных от множества одежд, могли бы
только повеселить боярина, но он давно отвык примечать смешное и во всяком
смертном подозревал одни лукавые помыслы. Услыхав дерзкие слова о своих
угодливых приказных, Михаила Салтыков внезапно разъярился, будто узрел
пред собой смутьянов, и, обратясь к челядинцам, гневно наказал:
  - Гони их в шею!
  Дюжие молодцы тут же накинулись на братьев, тычками и пинками отбросили их
от возка. Как два пухлых кома перекати-поля, закрутились они по снегу, так
что не разобрать было, где полы, где рукава.
  - Помилуйте, люди добрые! - по-бабьи заголосил Федор, пытаясь подняться.-
Пошто лупите? Мы ж правды взыскуем! О своем печемся!
  - К Жигимонту,- с басовитым смешком отозвался один из молодцев,- к
Жигимонту подавайтеся. Всем от него и чины, и поместья. Глишь, и вам
перепадет толика...
  В Кремле боярский возок проехал к Чудову монастырю, остановился у ветхого
домишки, где ютился с некоторых пор неусмиренный Гермоген.
  Уличенного в сношениях с ляпуновскими лазутчиками, его, по указанию

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг