вставшему в самых дверях, - Смири-ка буяна, а то не на шутку, вишь,
разошелся.
Расторопный Пешков мигом подскочил к Шуйскому и, схватив за рубаху, сбил с
ног. Треснула и наискось порвалась рубаха, золотой крест выскользнул
наружу, жалко мотнулся. Шуйский только мыкнул, прикусив язык, с трудом
встал на колени, напрягся, но подняться во весь рост не достало сил.
Набившиеся в покои люди усмешливо взирали на него.
- Что, Васька, - с торжествующим презрением молвил Ляпунов, - казнишь нас,
али все же смилуешься? Не довольно ли тебе расстройство земле чинить да
нами помыкати, понеже был тюфяк тюфяком, таковым и пребываешь?
На морщинистом лице Шуйского блестела испарина, из отверстого рта
вырывались всхлипывающие хрипы, мутные глазки слезились. Он больше не
шевелился, тупо глядя перед собой, словно обеспамятовав. Немало им было
перенесено унижений, но подобного он и предугадать не мог. Намеднись еще
бойкий мужик-ворожей Михалко Смывалов предрекал ему утишение смуты и
блаженное покойное житие во царствовании, и никакие превратности не
страшили, верил ворожейным словам. Ничему привык не верить, а тут верил,
вельми утешения алкал.
Увидев, как сник Шуйский, Захарий кивнул монахам, те смиренно подошли к
обреченному, тихо заговорили с ним. Но обрядовое действо не ладилось.
Шуйский упрямо не отвечал на вопросы черноризников.
- Плутуешь, тюфяк? Ловко! За тебя тогда будет ответствовать... - Захарий
озоровато подмигнул рядом стоявшему Ивану Никитичу Салтыкову, - князь
Тюфякин... Признаешь ли его?
Побелевшими, дикими глазами Шуйский уставился на Салтыкова. Бона кто
свершит с ним шутовскую потеху! Жаль, что вину с него снял. О прошлом лете
под стражею привезли Салтыкова в Москву: смущал шереметевское войско,
противился поспешать на выручку осажденной Москве. Насильственное же
отлучение от войска по царскому указу принял за великую обиду. То-то ему
любо ныне с царем посчитаться! Шуйский в бессильной ярости опустил голову.
После свершения обряда новообращенного инока вывели под руки на крыльцо.
Двор уже был заполнен всяким людом.
- Нет боле царя Шуйского, - задорно подбоченившись, возвестил Захарий, -
есть инок Варлаамий. Кличьте на царство Василия Васильевича Голицына!..
Неожиданная ляпуновская проделка с Шуйским и дерзкие призывы рязанского
наглеца вызвали раздражение у больших бояр. Эка ведь что затеяно в обход
державной думе! Новым самозванством веяло, а с ним и разгульной
опричниной! Высокороден Голицын, по всем статьям гож в цари, однако пошто
стакнулся с заговорщиками, пошто пренебрег волей думы? Над ней мыслит
встать? Нет уж, не бывать тому! И снова учинились распри промеж бояр.
4
Мрачно радовался Филарет Романов несогласию в боярской думе и сызнова, как
когда-то перед годуновским наречением, томился ожиданием. Уже раз упустив
удачу - теперь таил надежду на новую. Думал: вот-вот вспомянут, кликнут
его. Самому-то в рясе на престол не сесть - сына Михаила посадит,
четырнадцать уже отроку. Незрел и не вельми смышлен, да отец при нем -
направит. Будет, будет владычить твердый род Романовых, а не шатких
Голицыных! И Гермоген стоит за то, с ним все обговорено.
Будоражил себя, ломал пальцы, ходил по горнице Филарет, дожидаясь вестей
от брата Ивана, что прел вместе с думными. Двое их осталось после злой
годуновской опалы, держались друг за друга цепко.
Долгое одинокое заточение в Антониев-Сийском монастыре так и не приучило
Филарета отрешаться от мирских мыслей. Тогда он сладостно и бесконечно
вспоминал свои молодые лета, в которые еще водил дружбу с Годуновым и
никакого зла от него не видел. Полусонное царствование блаженного Федора
Иоан-новича, елейный мир, безмятежное успокоение после всех кровавых
злодеяний Грозного представали в райском сиянии: само собой угасли
местнические раздоры и властолюбивые помышления. И ничего не занимало
Романова более, чем ловитва.
Ах, как удал, как резв, как ладен в своей молодецкой стати он был! По
ранней рани быстро сбегал он с высокого теремного крыльца во двор, и мигом
окружала его шалая свора борзых, ластилась к нему, тыкалась узкими мордами
в грудь - приваживал их, своих любимцев. Псари уже ждут на конях, и ему
подают доброго скакуна, подставляют лавочку под ноги. Но он и без лавочки,
прямо с земли, ловко взлетает в седло и - во весь опор!..
Мчались по зеленым долам ретивые псы, рвались вперед горячие кони,
поднимались в небесную голубень кречеты, сшибая журавлей и диких
лебедушек. А то еще затевались отважные медвежьи травли. Благое веселое
время - всем на утеху! Вон даже бесталанный Федор Иоаннович единожды
прянувшую на него из кустов черную лисицу голыми руками словил. И ни о
каком престоле не помышлял Романов, а ежели завидовал царю, то безгрешно:
досадовал, что у царя, а не у него было два дивных меделянских кобеля -
рыжий с белой грудью Смерд да чубарый Дурак.
Давно уж на ловца зверь не бежит. Отторженный от мира, разлученный с
семьей, лишенный любимых забав, мучился Филарет несказанно. И чем боле
манила его воля, тем чаще в своей мрачной келье насылал он проклятья на
Годунова. Всю жизнь отравил ему захапистый Бориска, подлым ухищрением
оттеснив от престола родовитых Никитичей и предав их позору.
По закону и праву царский венец должен быть унаследован старшим Романовым
или, на худой случай, - праправнуком Ивана Третьего Федором Ивановичем
Мстиславским. Но кто смел, тот и съел: через высокие боярские шапки
перескакнул бессовестный Бориска, не знавший доподлинно своего роду и
племени. И никому не дал прийти в себя от изумления, никому не дал
раздышаться хват: Романовых унял карой, а покорли-вого Мстиславского -
лестью.
Когда сочувствующий Филарету игумен Иона тайно известил его о появлении на
Руси самозванца, опальный постриженник так взбудоражился, что йе мог унять
и скрыть радости. Был великий пост, однако ни к духовнику, ни на моление в
церковь он тогда не явился. Презрев монастырский чин, ликовал в своей
келье, бормотал про ловчих птиц и собак, неведомо чему смеялся. Пришедший
позвать его на клирос надзирающий старец подивился: не тронулся ли умом
спальник. Филарет посохом прогнал его.
Напрасно Филарет возлагал большие надежды на проныру Отрепьева, про
которого довольно ведал. Напрасно мнил о велелепном возврате в престольную
под зазывной малиновый звон всех московских сорока сороков. Никому не
думал уступать уворованного престола прежний романовский пособник, даже
если бы и позволил Филарету сложить напяленное на него силой монашеское
одеяние. То-то была бы милость от холопа! И хоть вызволил Гришка своего
былого тайного покровителя из заточения, но по опаске в Москву не
допустил: должен был удоволиться Филарет саном ростовского митрополита. И
снова выжидал своего часа уязвленный горделивец. Не утешило его и то, что
в Тушине наречен был патриархом: не сладка воровская-то честь...
Все росло и росло возбуждение в Филарете, нетерпеливее становились его
шаги, смутная тревога одолевала душу, и он уже почти решился отправиться к
Гермогену и просить его принародно объявить о призвании на престол
Михаила, но тут наконец, тяжело припадая на одну ногу, вошел в горницу
запыхавшийся брат. Много бед претерпел в годуновской ссылке Иван Никитич,
явился туда немочным - с хромотой да закостеневшей рукой. Густобородый лик
брата сейчас блестел от пота и был мрачен.
- Чую, сызнова ни на чем не порешили,- с недобрым предчувствием и враз
утраченной надеждой сказал Филарет.
Иван Никитич утомленно опустился на лавку, с неунявшимся раздражением
подоил густую прядь бороды.
- Порешили, господи помилуй! Соборно порешили царя избирати, всею землей,
законно. За выборными гонцов уж рассылают.
- А ныне что ж? На поруки вору отдаваться? Вот-вот ударит - и вся Москва
его. Сызнова, почитай, смущение вселенское. Про Михаила-то речи не было?
- Что ты! - отшатнулся Иван Никитич. - Не похотели и поминати. Сыты, мол,
келейными избраниями да самозванством, вся земля в согласии должна царя
ставить. А покуда семи боярам доверили управляться: Мстиславскому да Ивану
Воротынскому, Василию Голицыну да Федору Шереметеву, Андрею Трубецкому да
Борису Лыкову. И я в их числе.
- Ахти любомудры! Ох убожиста семерня! - с кривой усмешкой молвил Филарет
и вдруг по-дурному, надрывисто захохотал, вельми испугав тем брата.
За слюдой решетчатых окошек опускались сумерки. Кончался тягучий, духотный
день. Ощетинясь бердышами и копьями, нехотя плелась по Арбату стрелецкая
подмена.
На других срединных улицах и стогнах было пустынно. Москва, не изменяя
обычаю, рано укладывалась спать.
5
Жолкевский встал под самой Москвой, на Хорошевских лугах. И осажденные
оказались меж двух огней - гетманом и тушинским вором.
Но если гетман сразу завязал переговоры с боярами и всячески выказывал
свое миролюбие, то вероломный царик не терял времени на увещевания. Но
снова был в силе, и все новые бродячие ватаги стягивались к нему. С
умильно-самодовольной улыбкой царик принимал посадских переметчиков,
милостиво суля им всяческие блага. Щедро обросший черными волосом
желто-синюшный от перепоев лик его лишен был всякого благолепия. Зато
говорил царик ласково, с простецким грубоватым хрипотком, для всех
доступно. Не в пример спесивым боярам. Дмитрий он или не Дмитрий, но таков
на престоле зело гож: вон и бочку с вином ради доброго привечания повелел
выкатить. Нет, не понапраске валит народ в Коломенское!
Почуяв, куда хочет переметнуться удача, возвратился под цариковы мятые
знамена вездесущий Ян Сапега. Нежданно примкнул к самозванцу со своими
донцами и Заруцкий, который, придя под Москву с гетманом, отложился от
него в страшной обиде: по наущению московских бояр Жолкевский перестал
привечать вольного атамана, не признал его тушинского боярства и поставил
чином ниже более родовитого младшего Салтыкова.
День ото дня росло воровское войско, и все чаще конные задиры вызывающе
толклись у острожных стен. Темно-серые дымы пожаров стлались по
окрестностям, и охочие до скорых налетов сапежинцы уже пытались наудалую
взять приступом Серпуховские ворота.
Смута перекинулась и в саму Москву. Поползли слухи, что бояре хотят
предаться ляхам, приняв латинство. Горожане, решив для себя, что лучше
быть под самозванцем, чем под агарянами, и зная Гермогенову твердость в
вере, к патриарху устремились толпами, но он не в силах был успокоить
всех. Бояре шалели от страха и тревоги, искали для себя пристойного исхода
и не находили его. Из двух зол надобно было выбирать меньшее. И выбирать
не мешкая.
Федор Иванович Мстиславский и вольный гетман пришлись по душе друг другу.
Оба грузные, степенные, седовласые, они ни во что не ставили суету и
договаривались разумно и уступчиво, словно престарелые добропорядочные
родители на сватовстве.
В походном шатре, где принимал гетман больших бояр - Мстиславского,
Василия Голицына и вместе с ними настороженно приглядчивого Филарета
Романова,- царило, мнилось, устойчивое согласие. Все сидели за одним
столом, в раскладных дубовых с резьбой креслах, смачивали горло легким
винцом, налитым в серебряные кубки. Мягкие сквознячки струились сквозь
приподнятые пологи, тень и прохлада располагали к долгой беседе. И хоть
соблюдалась чинность - никто не снял шапки и не распахнул одежды,- все же
разговор велся вольно, почти по-свойски.
Гетман говорил веско, зряшными словами не сорил, боярские речения
выслушивал уважительно, и его почтительная сдержанность не могла не
нравиться. Во всем, облике славного воя была та суровая простота, что
выдавала в нем мужа бесхитростного, ценившего естество, а не сановную
церемонность.
Он разделил с боярами их скорби, погоревал о разоре и оскудении земли
русской, проклял смуту и согласился, что спасение ото всех бед - в
надежном и праведном государе. Однако, рассудил Жолкевский, без примирения
с польским крулем нельзя унять гибельной шатости, а покоя легко достичь,
если опереться на его силу, призвав на престол крулевского сына
Владислава. Тогда и сам гетман посчитает честью и долгом взять под свою
защиту Москву и повернуть войско против самозванца.
- Благочестивы и здравы сии твои помыслы, Станислав Станиславович,- с
бархатной мягкостью в голосе плел узор хитроумного разговора осторожный
Мстиславский,- да токмо не нашей православной веры королевич-то. Не примут
его на Москве.
- Истинно, истинно так,- дружно закивали Филарет с Голицыным.
- Вяра? - задумался Жолкевский.- То важна справа, але можна... вшистко
зробич36.
- Упрется, чай, Жигимонт, не уступит. Ведомо, что на латинстве твердо
стоит. Сперва пущай от Смоленска отпрянет,- с внезапной резкостью выпалил
Филарет.
Мстиславский укоризненно поморщился: уговорились же не затевать свары,
вести разговор пристойно, без крика.
- Можна, можна,- пытливо глянув на Романова, уверил гетман. Вопреки натуре
он вынужден был пойти на притворство.
Накануне Жолкевский получил от Сигизмунда нелепое повеление склонить
москалей к присяге ему самому и его сыну разом. Вот и обернулся успех
гетмана победой безумного Зигмунда, а "Виктор дат легес". Король уже сам
задумал сесть на русский престол. Где же тут быть мирной унии, о которой
пекся гюльный гетман? Поразмыслив, Жолкевский посчитал разумным утаить
королевскую инструкцию и впредь поступать по-своему. Он был в великом
затруднении: войско требовало мзды за службу, а деньги могло дать только
боярство. Оно поддавалось на уговоры присягнуть Владиславу, если тот
примет православие, но для бояр нет злее кощунства, чем покориться
католику королю. Дорого встанет королевская глупость.
- Вверяемся твоей чести, Станислав Станиславович,- торжественно обратился
к гетману по окончании преговоров глава семибоярщины.- Наставил на
истинный путь. Иного не зрим - присягнем Владиславу. Буди же ему во всяком
благоденствии и многолетне здравствовати. А уж мы потщимся порадеть за
него. Бысть по тому!
В договоре было записано:
Патриарху, духовенству, синклиту и всем сословиям Московского государства
просить короля Сигизмунда, да пожалует им сына своего в цари.
Королевичу венчаться от патриарха по древлему обряду.
Владиславу-царю чтить святые храмы, иконы, мощи и все духовенство;
церковных имений не отнимать, в духовные дела не встревать.
В Русии не быть ни латинским, ни других вероисповеданий костелам; жидам не
въезжать в Московское государство.
Не переменять древних обычаев; приказными и боярами быть одним русским.
Поместья и отчимы оставить в неприкосновенности.
Основанием гражданского правосудия быть судебнику, коего исправление и
дополнение зависит от государя, думы боярской и земской.
Государственных преступников казнить единственно по осуждению царя с
боярами и людьми думными; без суда боярского никто не лишается ни жизни,
ни воли, ни чести.
Кто умрет бездетен, имение его отдавать ближним, либо кому он наказал.
Доходы государственные остаются прежние, а новых налогов не вводить без
согласия бояр.
Крестьянам не переходить ни в Литву, ни от господина к господину.
Польше и Литве утвердить с Русией вечный мир.
Жителей из одного государства в другое не перевозить.
Торговле между государствами быть свободной.
Королю немедленно вывести войско из всех городов русских
Всех пленных освободить без выкупа.
Гетману отвести Сапегу и других ляхов от самозванца и вместе с боярами
принять меры для истребления злодея.
Гетману стоять с войском у Девичьего монастыря и никого из своих не
пускать в Москву без дозволения бояр.
Марине Мнишек ехать в Польшу и не именоваться государынею московскою.
Отправиться великим послам российским к государю Сигизмунду и бить челом,
да креститься Владислав в веру греческую.
На том и постановили.
Бумага все терпит, наипаче благие намерения.
Более всех радовался Мстиславский. Жаждал миротворства и обрел его. Любые
хлопоты были ему в тягость. Ко всякому властителю прилаживался, ни с одним
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг