утомляли, а лишь воодушевляли юного стратига. Он легко переносил и
лишения, и ратные невзгоды и еще ни разу не испытывал крайнего отчаянья,
даже в тех случаях, когда его новый друг Делагарди, тоже молодой и полный
сил военачальник, посланный в сподвижники Скопину королем Карлом, не мог
совладать с наемным сбродом, и наемники, при каждой задержке платы, по
своей прихоти покидали войско. Однако Скопину покровительствовала удача, А
к удачливым и самые нетвердые возвращаются.
Вот уж на что, вроде бы, вовсе безнадежно складывалось дело при взятии
Твери летом: подошедшие к городу союзные дружины рассчитывали на огненный
бой, но хлестал проливной дождь, ни одна пищаль не могла быть заряжена, и
копейщики тушинского атамана Зборовского мощным напором смяли рать. Не
помогла и стойкость шведов, с которыми Делагарди отступил последним. Иной
бы на месте Скопина не отважился сразу на новую попытку. Однако где
молодость, там и дерзость. Поздней ночью, когда довольные успехом и
утомленные боем тушинцы беспечно спали, князь Михаил поднял свое войско,
тишком подвел к городу и ворвался в него. Ту же отвагу явил юный стратиг и
позднее, меньшими силами отбив ляхов и казаков от Колязинского монастыря
на Волге. Он тараном продвигался к Москве, и с его продвижением уже многие
города отложились от самозванца. Тушинцы попытались остановить Скопина во
что бы то ни стало. Полтысячи убитых оставили они на поле брани, прежде
чем покинуть Переславль Залесский. В Александрову слободу князь Михаил
тоже вошел с боем. И тут его не оставили в покое. Но все потуги мятежников
были напрасны. Скопин укрепился в слободе, и с той поры уже не ему их, а
им его надо было опасаться.
Все предвещало князю новые удачи, все благоприятствовало ему. Румяный от
мороза, пригожий и статный, в приливе бодрости он объезжал поутру
острожные укрепления. Давно хотел осмотреть все разом, да не выдавалось
времени, а ныне сумел выкроить Услаждал сердце необременительной
прогулкой. Любовался зимними украсами.
Чинно приотстав, шагом направляли своих коней за ним Федор Шереметев и
прибывшие из Москвы князья Иван Куракин с Борисом Лыковым, а следом уже
прочие воеводы. Скопин оборачивался, озорно взглядывал на ближних
сопутников, как бы призывая разделить его доброе расположение духа и
дивясь, что им не в приятность благодать утреннего света, куржалых от инея
берез, чистых пуховых снегов с перелетающими над пряслами сороками. Но
сопутники блюли пристойную важность, их не занимало игривое настроение
Скопина: служба есть служба, и неча попусту пялить зенки.
Впрочем, Федор Иванович постоянно был сдержан, а Иван Семенович и Борис
Михайлович держались настороже неспроста. В Москве кто-то злонамеренно
распускал слухи, что Скопин, упоенный победами, метит на государево место,
хотя царь, отсылая князей с полками в Александрову слободу, вновь
подтвердил, что надежен на племянника, яко на свою душу. Но молвил он это
без былой твердости и отводя подслеповатые глазки, будто намекал:
вникните-ка. Уж царевы-то увороты для них не в диковину. Верно, не лежала
душа у Куракина с Лыковым к шубнику, но и к Скопину не тянулись сердцем:
выскочил прыщ! А чем они сами хуже? Так и вели себя меж царем и его
племянником ровно. На всякий случай.
Краса свежего зимнего утра не мешала Скопину помнить о деле. Он остался
доволен осмотром: рвы глубоки, валы насыпаны круто, частокол крепок,
перекидные мосты надежны и легко убирались. Но, видно, чтобы подзадорить
своих степенных со-путников и не удоволившись пояснениями услужливого
надзор-щика, который изрядно суетился, забегая вперед коня первого воеводы
и путаясь ногами в полах длинного кафтана, Скопин направился к посошным
мужикам, томящимся у костров в ожидании, что порешат начальные чины, не
узрят ли какого промаха для неотложных доделок. Намедни князь Михаил
выслушал донос надзорщика о нерадении посохи, но теперь ему стало ясно,
что тот возводил напраслину. .
Мигом обнажились склоненные мужичьи головы. Скопин молодцевато привстал на
стременах.
- Похвально усердие ваше, работнички! Велю накинуть сверх двух рублев, что
положил вам надзорщик, еще по рублю. - И, не услышав отклика растерянных
от множества нагрянувшей знати мужиков, с веселым простодушием вопросил: -
Аль скудна плата?
- Бог тебя храни, боярин князь Михайло Васильевич! - В пояс поклонились
мужики, взмахнув правой рукой и опуская ее долу.- Велика твоя милость,
снизошел до нас, черных людишек.
- Добро. Не посрамитеся и впредь, С ратью пойдете в кошу29.
От зорких глаз воеводы не ускользнуло, что мужики враз принасупились.
Рукоятью плети он сдвинул богатую шапку с золотой запоной на затылок,
улыбчиво примолвил:
- Я, чаю, дольше вас в своем дому на печи не леживал.
- Было бы в прок тужиться, осударь,- насмелился один из мужиков, словно
для защиты выпершись острым плечом.- Дворы-то наши, вишь, без догляду.
Беды б за отлучкою не вышло: злыдни-то все кругом и кряду палят и крушат.
А мы тута заплотами тебя огораживай. Долго ли мыслишь за ими хорониться?
Юношески миловидное безбородое лицо Скопина расплылось в широкойулыбке, и
он, не сдержавшись, захохотал.
- Хорониться? Эка нелепица!.. Чуете, - обратился к сопутникам, - кака
слава мне уготована, коли замотчаем?
Те напыжились: не след, мол, печься царскому племяннику о доброй, худой ли
славе черни. Лыков выказал свое недовольство тем, что резко смахнул снег с
широкого ворота мухояровой шубы на куницах.
- Часу медлить не станем, - уверил мужиков князь Михаил. - Ждем царского
повеления. Царевою волей двинемся. А заплоты!.. Береженого небось бог
бережет. Сапеге мы заплотами кость в горле, чрез нас не переступит...
К самой поре подгадали и вывернулись из толпы Подеев с Гаврюхой, подали
Скопину бумагу.
- Прими, осударь, жалобишку.
Князь мельком пробежал глазами написанное, во всеуслышанье произнес
конечные строки:
- "К сему руку приложил торговый человек Нижня Новгорода Кузьма Минин". -
Резво вскинул голову.- Где сей храбрец?
- Хвор лежит,- ответил Подеев.
В сильном волнении он мял в руках заношенный треух. Гаврюха, почуяв грозу,
уже готов был отступить в толпу, колени у него подрагивали.
- Нечестно, выходит, вас принудили?
- Истинно так, осударь.
- Писано тут,- тряхнул князь Михаил бумагой, скосившись на Шереметева,-
что ты, Федор Иванович, держишь без нужды извозных людишек нижегородских
да от посохи их не избавляешь. Круто писано. А здраво все ж. - И, подумав,
соломоновски рассудил: - Гневись либо милуй. Не мое, а твое слово должно
быть.
- Ступайте с богом,-- с полной бесстрастностью махнул рукой Шереметев
нижегородцам. С легкостью наложил запрет, с легкостью и отменял, однако
чутко угадав желание Скопина и тем расположив к себе добросердечного
царева племянника.
- Не тоже эдак-то,- вставился вдруг подскочивший к первому воеводе
надзорщик.- У меня рук нехватка. Отколь взять?
- Спроса с тебя не сыму,- построжал Скопин.- Знаю твои проделки. Чужих не
прихватывай и своих не обижай. Мне в войске плутовства не надобно.
Гулко отозвавшись в обступивших слободу лесных чащах, ударил благовестный
колокол.
- Никак к обедне кличет новгородец30,- снова взбодрился князь Михаил и
уставился на дорогу, уловив сквозь колокольный звон частую дробь копыт.
Опрометью, будто за ним гнались, выскочил из леса вершник, подлетел к
Скопину.
- Ляхи от Троицы уходят! Окромя Сапеги, никого уже нет!..
- Ему тож черед скоро,- молвил стратиг и хлопнул по шее застоявшегося коня.
5
Древлий обычай нарушен: никто после обеда не почивает. Возле запущенных
царевых палат толпилось служилое дворянство, наблюдая, как под началом
немца Зомме наемные ландскнехты исполняют приемы боя с воображаемой
конницей. Слитные и спорые перемещения, повороты, смыкания и размыкания
строя, выпады с копьями наперевес не могли не занимать. Тут все, как один,
враз приводились в движение резким непререкаемым голосом:
- Фор!.. Цурюк!.. Нах рехтс!.. Линкс!.. Абштанд!..31
Дворянство мотало на ус ловкие и проворные ухватки иноземцев, разглядывало
их ладно пригнанные выпуклые панцири, не без досады подмечая, как
неуклюже, на разный вкус и лад было одето и вооружено само. Все чуть ли не
домодельное и как бы еще с пращурова плеча. И хоть, что говорить, прочны и
надежны были чешуйчатые куяки, кольчужные юшманы, а то и богатые
пластинчатые бехтерцы или совсем устарелые колонтари, но отеческие доспехи
обременяли излишеством и тяжестью железа, лишали подвижности. Не всегда,
видно, впрок приверженность старине. Правда, оружие едва ли уступало
иноземному, и протазан казался игрушкой рядом с рогатиной. Когда есть что
сравнивать, тогда есть и о чем спорить. Толки велись вперемешку.
- Верно, искусники за рубежом, да и мы не лыком шиты. Пушки наши куда с
добром, свей, слыхал, крадут их.
- А колокола немецки слыхивал? Глухо, аки в сковороду, бьют, не в пример
московским.
- Отступись с колоколами. Не о том речь. А о том, что всяко оружие головы
требует. Баторий-то в недавни еще поры Псков брал и не взял. Не помогла
ему нова ратна снасть, А у Смоленска ноне не Жигимонт ли со всеми
иноземными ухищрениями понапраске пыхтит?
- Ляхи свои сабли бросают, коль наши им достаются.
- А колокола ихни слыхивал?
- Далися дурню колокола! Молчи уж!
- Они хитростью, а мы храбростью.
- Полно-ка: "мы" да "наше"! Было б у нас ладно, не хватили бы столь лиха.
Поделом немцы нам под носом утирают, ишь како ратуют - завидки берут!
- Впрямь. Доброе переимать не зазорно...
Отвлеченные зрелищем, дворяне упустили из виду Скопина, который с
воеводами медленно проехал позади них к дворцовому крыльцу. Только услыхав
его быстрые шаги по ступеням, все стали поворачивать головы.
- Хитра наука! - воскликнул князь, указывая на замерший мгновенно строй
ландскнехтов.- Всем подобает овладеть сим. Всем без изъятья! И с тщанием
добрым. Я глаз не спущу. Инако не ждать успеха.
- Недолго той земле стоять, где учнут свои уставы ломать, - хмуро буркнул
в бороду Лыков, но так, чтобы было слышно Куракину.- Вельми доверчив наш
стратиг, перед иноземцами стелется.
Не по нраву Лыкову, что Скопин сговорил царя переложить с немецкого да
латыни устав дел ратных, дабы русские ни в чем не уступали на бранном поле
ни Испании, ни Англии, ни Литве. По тому уставу и задумал устроить князь
Михаил набираемое ныне войско. Однако Лыков, как и многие из окружения
царя, почел то за пустую забаву: не вырастают лимоны на елках, и не
выводят медведи львов, всякое новшество осмотрительности требует.
Дворянство же с одобрением приняло слова Скопина, согласно закивало
головами, радостно зашумело.
Скопин приятельски обнял вышедшего навстречу из покоев подбористого
Делагарди, поманил к себе Зомме. Вместе с пышно разодетыми своими и не
меняющими походных одежд, а оттого более приглядными в ратном стане
иноземными воеводами Скопин был как бы примиряющим всех посредником. И в
его живом взоре, в непринужденных движениях сказывалась та простота
обхождения, которую бы осудили в боярских теремах, но которая привлекала
служилое большинство.
Пока Скопин весело переговаривался с воеводами, готовясь идти к трапезе,
возле крыльца явилось несколько дворян в дорожных кафтанах, один из них
поднял над головой свиток.
- Везение тебе, княже, ныне на челобитные,- пошутил Куракин. - Успеется,
поди, с чтивом, щи остынут. Но Скопин не любил откладывать дела.
- Отколь посланы? - доброжелательно протянул он руку к бумаге.
- Из Рязани. От Прокофия Ляпунова.
Князь начал читать и вдруг, не дочитавши, густо залился краской, потом
мертвенно побледнел. С задрожавших губ его сорвались гневные слова:
- Государя поносить!.. На государя клепать!.. Надвое разодранная грамота
полетела к ногам рязанцев. Те оторопели.
- Что? О чем писано? - встревожились все вокруг.
Скопин не отвечал. Он низко склонил голову, унимая гнев или устыдясь
вспыльчивости, всполошившей окружающих. Делагарди мягко тронул его за
плечо, но отдернул руку - плечо было неподатливым, окаменевшим, и он
стиснул рукоять шпаги. Лыков с Куракиным пристально разглядывали рязанцев,
не знавших куда деваться. Шереметев был невозмутим. Лишь отважный усач
Зомме отличился проворством, сбежав с крыльца и прикрыв собой полководца.
В почтительном отдалении напряженно ждало развязки служилое дворянство.
Нетрудно ему было смекнуть, о чем шла речь в ляпуновской грамоте, оно и
само бы поддержало Прокофия, не желавшего больше сносить оплошного
безвольного царя, если бы Скопин не был так безоглядно предан своему дяде.
Может, все-таки Ляпунов проймет Скопина?
Наконец юный князь поднял голову. В глазах его уже не было ярости.
Смятенные рязанцы покорно пали на колени. К ним сзади подобралась стража,
и, острые бердыши зловеще нависли над ними.
- Лютой казни достойны вы за крамолу, - с тяжелым вздохом молвил Скопин
ляпуновским посланцам.- На что уповали? На измену мою? Али за недоумка
посчитали? Молод, горяч-де - мономаховой шапкой мигом прельстится. Коим
проступком обнадеял я вас, чтоб отступником меня счесть? Я по гроб верен
государю...
- Помилуй, княже,- запричитали рязанцы.- В сущем неведении мы. Прокофий
нам грамоту запечатану всучил. Его к ответу зови!
- Не ждал я подвоха от Ляпунова. Полагал, в разум пришел он. Нет, разума у
него мене, нежли наглости.- к Скопину уже возвратилось спокойствие.
- Сам уклонился, а наши головы подставил,- расплакались рязанцы.
- Идите прочь, вон, с глаз долой! Не хочу подобиться Грозному в его
убежище, а то не избежать бы вам наказания.
- Остерегися, Михаиле Васильевич, не отпускай их, - сбросив оцепенение,
тихо посоветовал искушенный Шереметев.- Положи предел доброте своей, с
пристрастием допрос учини.
- Брось, Федор Иванович, таки дела не по мне.
Не желал знать Скопин, что добродетель сама может быть наказуема, не хотел
допускать ожесточения, которое и без того переполнило родную землю. Снова
на его юном лице расцвела улыбка и он широким радушным взмахом руки
пригласил воевод разделить его трапезу.
Понурясь, чуть ли не бегом устремились рязанцы к воротам мимо безмолвно
расступившегося служилого люда. Стражники искали в снегу вторую
затерявшуюся половину ляпуновской грамоты. Когда они нашли ее, Лыков с
Куракиным переглянулись и только после этого последними вошли в покои.
6
- Вконец изводит, нечиста сила! Веревки из нас вьет! Дурит без передыху!
Препоны таки чинит, ровно и не отпущены мы!..
В лачуге Уланки не повернуться, мужиков набилось, как грибов в кузовок.
Потрясали они кулаками, жаловались на надзорщика. Припертый ими Кузьма не
мог встать с лавки. Так и сидел, поджавшись, в накинутый на исподнюю
рубаху шубейке, босой, в руке шило, с колен свисали ремни конской упряжи.
- Чай, собралися уж,- дождавшись, когда все умолкнут, подивился Кузьма.-
Не завтра ли отъезжаем?
- Кабы завтра! Лукавый бес лошадок у нас захапал: мол, вы-то вольны, по
шереметевску слову, катить на все четыре стороны, о лошадках же воевода не
заикнулся, а потому, дескать, гуляйте без лошадок. Не поганец ли?
- С чего взъедается?
- А все с того, Минич, - подал голос из-за спин Подеев,- что жалобишка
наша ему досадила, ославили, вишь, мы его пред Скопиным, хошь и ни словца
о нем в жалобишке не было, сам ты писал - знашь. Попала вожжа под хвост,
что ты содеешь, едри в корень! Смаху надобно было ехать да, чай, хворого
тебя не захотели оставлять.
- На тебя лаялся,- добавил Гаврюха,- коль встренет-де, посчитается.
- Что ж, посчитаться не грех.
- Не вздумай. За саблю хватится. Ростовец Тимоха посчитался было, так он
Тимохе саблею плечо рассек. Да еще смутьяном объявил, в темницу Тимоху
кинули.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг