отступила небось.
- Хвори мои от меня никуда не подеваются,- со слабой улыбкой пошутила
женщина. - Каково ты, сыне, съездил? - - Попусту, родная.
- Я тебя в светлице буду ждати,- цепко глянув на мнущих в руках колпаки
робких пришельцев, сказала она.- Не мешкай, о деле перемолвиться с тобой
хочу.
Направив Фотинку с Огарием в людскую, Пожарский поднялся в светлицу.
Девяти лет Дмитрий Михайлович лишился отца, но твердая рука матери,
княгини Марии, вывела на торную дорогу не только его, но и младших -
сестру и- брата. На себя мать взяла хозяйственную обузу, и родовые
стародубские земли, отказанные после смерти владельца его семье поместья
не только не пришли в упадок, но даже и процветали. Княгиня вечно была
обременена доглядом и устройством, закупками и починками, сохранением и
преумножением припасов, вязаньем, шитьем,, уходом за садом, засолкой,
прочими нуждами, и почти вся жизнь ее прошла в хлопотах и заботах о доме и
детях. Только редкие часы она отрывала для своего любимого досуга - чтения.
В отеческом селе Мугрееве, в усадьбе, среди вишневых садов и тихих прудов,
среди приволья золотых полей и веселых березовых перелесков познал юный
княжич почтительную любовь к родной земле и своим предкам, обучился
грамоте, возмужал и отсюда ушел на царскую службу. Он боготворил мать, и
ее мудрые советы не однажды поддерживали Дмитрия Михайловича в самую
ненастную пору.
Когда он вступил в светлицу, Мария Федоровна уже сидела за столом,
задумчиво склонив голову и положив ладони на раскрытые "Четьи-Минеи". Она
подняла глаза, и снова слабая улыбка тронула ее губы.
- Экого Эркула18 ты с шутом гороховым привел,- заметила она о пришедших с
сыном на подворье странниках, и тут же обеспокоилась: - Не возропщет ли
челядь? Припасы-то на исходе.
- Надобен мне такой человек ради береженья, - садясь напротив, мягко
отозвался Дмитрий Михайлович.- В Коломне-то со мною чуть беда не вышла.
Неласково встретил меня воевода тамошний Иван Пушкин, рассудив, верно, что
на его место я посягаю. Всякие препоны почал чинить. Да мне в его стенах
что было стоять? Не для того ратников приводил. Выехали мы из-за стен, а
мне в спину некто стрелу пустил,- благо мимо пришлась... А детинушку я
доброго привел, не в тягость будет, чую.
Княгиня с грустью смотрела на осунувшееся лицо сына, на глубоко запавшие
глазницы и обострившийся нос. Тяжело и больно ей было переносить его
невзгоды.
- Зависть и злобство,- удрученно произнесла она. - Где у них край? Деда
моего Ивана Бересня вкупе с велемудрым Максимом Греком царь Василий Третий
безбожно травил, на льду Москвы-реки повелел ему голову посечи. Отец твой
в молодые лета у Грозного невинно в опалу угодил...
Глаза княгини сухо блеснули. Она захлопнула тяжелую книгу, щелкнула
серебряными застежками, отодвинула ее от себя.
- Но родичи наши сыстари чести не роняли, неправдой наверх взнесены не
были, недругам не льстили, строго заветы блюли! Не лукавством, а сметкой и
мужеством брали! А доводилося муки сносить - твердо сносили! Будь и ты в
примере, сыне...
- Борис-то Михайлович Лыков, матушка, челобитную на нас царю подал, -
переждав немного, известил княгиню сын.- Про старую нашу с ним тяжбу,
поведали мне, все расписал.
- Бона, проворец, куда уду закинул,- протянула Мария Федоровна.
При дворе Годунова мать Лыкова, родная сестра попавшего в опалу Федора
Никитича Романова, состояла ближней боярыней у царицы Марии Григорьевны, а
Пожарская - у царевны Ксении. Полюбив скромную черноглазую красавицу
Ксению как родную, княгиня заслужила ее полное доверие. До сих пор стоит
перед памятливыми очами старой княгини тот светлый праздничный день, когда
она, сопровождая нарядную повозку Ксении, ехала по Москве в легком возке,
запряженном четырьмя серыми лошадьми, навстречу жениху царевны, юному
датскому принцу Гансу. Их окружала пышная свита румяных всадниц, одетых в
красные платья и широкополые белые шляпы. Ах, какой это был счастливый
день!..
Но сколько после него пролито слез! Свадьба не сладилась, царевич внезапно
занемог и помер. Весь двор скорбел. Но однажды, нисколько не таясь от
Пожарской, Лыкова принялась вместе с княгиней Скопиной-Шуйской срамить
Ксению: де сам бог не дает царевне счастья, де благочестива она лишь с
виду, а на поверку - сущая чародейка-книжница, де дает полную волю своим
дурным прихотям, кои вовсе не к лицу честным девицам. Княгиня Мария
возмутилась, сурово оборвала эти наветы да еще и царице поведала о них.
Лыкова, помня об опальном брате, повела тогда войну против Пожарской
исподтишка. Встав на защиту чести матери, Дмитрий Михайлович затеял
местнический спор с Лыковыми. Дело ничем не завершилось, но с той поры
княжеские семьи стали врагами.
- Бедная Ксения,- вовсе, казалось, забыв об этой непримиримой вражде,
после долгого молчания произнесла княгиня Мария. - Она-то более всех
натерпелася. Кончину отца пережила, при ней, страдалице, мать и брата
самозванцевы злыдни умертвили. И сам он, лиходей Гришка, над ее пригожим
девичеством надругался. А ныне каково ей, несчастной инокине, в осадной-то
Троице лишения переносить?..
Мария Федоровна тяжело поднялась, подошла к киоту, долго стояла пред ним,
будто вглядываясь в темный страдальческий лик божьей матери на старой
иконе. Губы ее беззвучно шептали молитву. Но вот княгиня круто обернулась,
и в глазах ее была прежняя твердость.
- Нипочем не унизить нас Бориске Лыкову - руки коротки, ежели... Ежели
мать царского-то любимца Михаилы, княгиня Елена Петровна Скопина-Шуйская
не вздумает потакать сатане. Да на что ей. Ведает не хуже иных, что Лыков
травой стелился перед Отрепьевым, за Шуйских при нем отнюдь не вступался,
а напротив - казнить их призывал, потому от Гришки и боярство получил. Не
ему бы ныне нос задирать. Погоди, наладится дело у Михаилы со свеями,
порадует вестями о новых бранных победах, и царь-то Василий повоспрянет,
посмелее будет с Лыковым да иже с ним, и у тебя все на лад пойдет.
- Михайло Васильевич Скопин - добрый вой,- согласился сын.- У него
промашек нет.
- Ладно бы.- Лицо княгини внезапно омрачилось.- Иное меня печалит. Зело
худо успехи-то его обернуться могут. Рати водить он ловок, да в хитростях
боярских несведущ и зелен. Все на веру берет. А с Шуйскими ухо востро
держать надобно, на лукавстве возросли. Царь Василий хоть себе на уме да
шептунам-наущателям горазд внимать: днесь ты ему дорог, а завтра - ворог.
- Не нам о нем судить, матушка, мы лишь холопы государевы. .
- Достойно ли подобиться холопам? Своя честь - не у порога ветошь, о кою
сапоги вытирать. Да и не токмо царь у нас - вся земля наша русская в
заступе нужду терпит. И вера православная наша. И заповеди пращуровы.
Неужли не в досаду нам, что Шуйский-то свеям за пособление Корелу уступил?
Великой кровью еще та уступка отольется.
- Сам мыслю так.
Мария Федоровна, пристально глянув на сына, отдернула бархатную, расшитую
серебряными нитями занавесочку на стене. За ней в углублении была книжная
полка. Бережно взяла княгиня в руки ветхую растрепанную рукопись.
- Сие поучения незабвенного Максима Грека. Ведай, сыне, что писал он о
некоей скорбящей жене Василии. Та жена - наша Русь-матушка в облике
безутешной вдовицы, сидящей на пустынной дороге средь лютых зверей. Плачет
она вековечно, убивается, стенает от лиходейства и мучительства, от
неблагочестивых насильников, кои людей стравливают и людским горем и
кровопролитием тешатся. Всяк из них дикий зверь, всяк терзает ее и
злобствует, и никто не печется о вдовице безутешной, не радеет за нее.
Горестная пустыня - ее удел. Вот, сыне, ако провидел Максим Грек. Памятуй
о сем. Никому нельзя на поругание нашу землю отдавать - ни своим царям да
боярам, ни чужеземным корыстолюбцам. Памятуй.
Опустив голову, Дмитрий Михайлович подавленно молчал: он разумел, какую
тяжелую ношу возлагает на него мать, и опасался, что не в силах будет
выдержать той ноши.
- Заговорилися-то, господи,- спохватилась княгиня Мария.- Уж к вечерне жди
позвонят.
Она взглянула на слюдяное решетчатое окно, залитое закатной злостью.
- В Мугрееве-то скоро, поди, вишенье зацветет... Истосковалася я по
Мугрееву. Вертаться навовсе туда хочу. Помирать там буду.
- Что ты, чур тебя, матушка! - перекрестился Дмитрий Михайлович.
- Моя, моя пора подходит, сыне,- вздохнула княгиня. - А ты поди-ка к
Прасковьюшке своей, заждалася тебя, смиренница.
- Новиков сперва проведаю.
- Ладно, ладно, - ласково сказала Мария Федоровна, подойдя к любимцу и
подтолкнув его в плечо.
У дверей Пожарский низко поклонился матери.
Глава пятая
Год 1609. Осень
(По Владимирской дороге)
1
Утекший в феврале к тушинскому вору заговорщик князь Роман Гагарин
нежданно возвернулся в престольную и разъезжал на коне по московским
стогнам, с великим жаром увещевая всякого не верить самозванцу, ибо он
доподлинно разбойник и кровопивец, а в Тушине у него одно пагубство и
содом.
К мелким стычкам с воровскими ватагами у городских окраин уже попривыкли,
и отряжаемые в усиленные дозоры стрельцы сами отбивали врага, не поднимая
сполоха. Очевидцы поговаривали, что в одной из таких стычек был тяжело
ранен главный тушинский злодей гетман Ружинский и ему едва ли после того
оправиться.
В троицын день москвичи успешно отразили большой вражеский налет на
Ходынке, и царь даже отпустил плененного пана Пачановсого в Тушино, взяв с
него слово, что тот уговорит своих покинуть самозванца. Не добившись
ничего, отважный поляк воротился в Москву и удостоился за свою честность
похвал и милостей.
Неудачи вора возрождали надежду на скорое избавление от него. Все лето
москвичи с нетерпением ждали подхода главных сил Скопина-Шуйского из
Новгорода и Шереметева из Владимира и наконец облегченно вздохнули, узнав,
что Скопин уже разбил врага в Твери и приближается к недалекой
Александровой слободе, куда к нему отовсюду стали стекаться ратники.
Все сулило добрый исход, но громом среди ясного неба грянула весть о
переходе сигизмундовых войск через рубеж и осаде ими Смоленска. И снова
воровские скопища с усиленной прытью зашастали по -всем дорогам вокруг
престольной.
Особенно допекали налетами на хлебные обозы ротмистр Млоцкий и атаман
Сальков, с которыми не могли совладать ни боярин Мосальский, ни думный
дворянин Сукин, высланные против них. Тогда-то Шуйскому и пришлось опять
вспомнить о прилежном Пожарском...
Закаменевшая от первых холодов земля звенела под копытами лошадей. Из
ближних рощ наносило палые листья, они взвихрились и кружились над
всадниками. Был один из тех чистых осенних дней, когда могло показаться,
что летняя благодать возвращается, если бы не остужающий лица острый
ветерок да пестрящая перед глазами листва.
Скача обочь и чуть позади князя по Владимирской дороге, Фотинка радовался,
что Пожарский не пренебрег им, взял с собой наравне с бывалыми воинами,
несмотря на его неискушенность.Но не зря все лето детина усердно учился
приемам рукопашного боя, хоть и нелегко ему это давалось. Он долго не мог
сообразить, что в схватке надобно уметь уклоняться от удара, делая
обманные замахи, отскакивать в сторону, пригибаться, даже отступать,-
ломил по-медвежьи в открытую, на авось, со всей силушкой. Над ним
посмеивались, однако он всегда оставался при своем добродушии и
незлобивости.
Занятый только мыслями о сече, где он должен был показать ратный навык,
Фотинка первым заметил поспешающий обратно на рысях головной дозор, за
которым уже вплотную гналась темная конная лава.
Не мешкая, князь-воевода широко развернул свой полк. Вражеская погоня
придержала коней, но сразу же к ней прихлынула подмога, и лес бунчуков и
копий в единый миг вырос перед ратниками Пожарского. Судя по разномастной
серой одежке, среди которой не было видно ни пышных перьев польских
шлемов, ни блеска панцирей, а рядом с казацкими мохнатыми шапками часто
мелькали примятые- мужицкие колпаки, это была ватага атамана Салькова.
Двумя слетающимися стаями, взвывая и громко клацая железом, ринулись
навстречу друг другу отряды. Только атаманский был много уже и плотнее:
видимо, Сальков замыслил с маху протаранить строй ратников на удобной
ровной дороге и потом, лихо повернув коней, обрушиться "сзади. Но он
просчитался, у Пожарского в середке были самые надежные вой. Встретив
сильный отпор и скучившись, тушинцы вовсе не углядели, что их уже
охватывают и теснят с боков. Схватились крепко, вязко. Гул сечи и крики
разносились далеко окрест, будто и не было здесь недавней благодатной
тишины солнечного осеннего дня.
Забыв все, чему был учен, сорвав с головы тесный шлем, Фотинка без нужды
замахал направо и налево палашом, жалея, что воюет не пешим и без тяжелой
рогатины. Теснота и давка, мельтешня и кружение не давали ему времени
оглядеться и размахнуться на все плечо. Оказавшись в самой гуще, он уже не
отличал своих от чужих и бестолково пытался пробиться дальше. Перед ним с
удивительной быстротой и суматошеством мелькали искаженные яростью лица,
лезвия бердышей и сабель, оскаленные морды коней, вскинутые руки. Липкий
пот обжигал и туманил глаза. Фотинка локтями и спиной отпихивал падающие
на него тела и никак не мог приноровиться к бою по науке.
Осмотрительный князь выехал из свалки, как только почувствовал, что
перевес в сражении на его стороне, и, остановившись на пригорке,
наметанным взглядом охватил поле боя. Скоро в людском скопище он приметил
непокрытую голову Фотинки и тут же наказал одному из сотников послать
людей, чтобы вызволить неразумного детину.
Когда, встрепанный и помятый, мокрый от пота и с мутными выпученными
глазами, Фотинка предстал перед князем, тот не смог сдержать улыбки.
- Чай, уже раскумекал, что не вся правда в силе? - поддел детину Пожарский.
- Дак ежели бы честная драка была, а то куча мала,- отпыхиваясь и шмыгая
носом, постарался не уронить своего достоинства Фотинка.
- Честная? На кулачки? Бона чего возжелал! Обвыкай во всяких бранях не
плошать. А покуда приглядися,что к чему.
- Не по мне приглядываться,- расстроился детина.- Я ведь не сробел, а
малость замешкался, поразмыслить было недосуг.
- Вот и поразмысли, дабы не переть телком, сломя голову...
Прошло уже, верно, более часу, а сражение не стихало. Потесненные тушинцы
держались стойко. Но уже и с боков во всю силу налегали на упорных, так
что треск и гром сотрясал придорожные рощи, где тоже завязывались схватки.
Непрестанно вздрагивали и раскачивались молодые осины и березы, густо
роняя листву на мертвых и раненых. Все чаще ратники сменяли друг друга для
поочередных передышек, и сеча то пригасала, то вспыхивала с новой силой.
Пожарский не мог ждать никакой подмоги, и про то смекнул Сальков, надеясь,
что возьмет числом. Но если его ватага валила скопом и без разбору, то
Пожарский расчетливо вел битву, перемещая сотни на самые уязвимые места.
И настал час, когда поколебалась воровская рать. Один за другим тушинцы
стали выезжать из боя, безвозвратно скрываясь в рощах. Целая толпа их
сыпанула в дол и перемахнула вброд через мелкую речушку.
Дивясь невиданному для него зрелищу кровавой сечи, Фотинка внезапно
заметил какое-то замешательство позади сальковского войска. Там тоже
замелькали сабли и раздалась пищальная пальба.
- Глякось, Дмитрий Михайлович, ровно бы и туда поспели наши пострелы, -
указал он Пожарскому.
Тот, недоумевая, только покачал головой.
Уже видно было, как повсюду панически рассеивалась ватага. Пришпорив коня,
князь с места рванул вперед. Фотинка поскакал следом. Их отдохнувшие
лошади скоро оказались в голове погони и помчались дальше, словно бы
расчищая путь - так резко и уступчиво шарахались от них в испуге и
смятении показавшие спины тушинцы.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг