сказать, что это был крупный историк, один из лучших знатоков той эпохи. В
самом обращении к нему содержался рассчитанный риск".
"Вы изложили свою аргументацию, и он решил вам не препятствовать? Так
ведь?"
"Да. Он сказал, что я беру на себя грех ради благородного дела и если
обман раскроется, а это обязательно случится, то мне все равно поставят
памятник с надписью: "Величайшему из плагиаторов Брокту - благодарное
человечество".
Я не удержался от улыбки, которая привела моего собеседника в крайнее
раздражение.
"Неужели вы не можете понять, - почти закричал он, - что лично для себя
я ничего не искал. Мне не нужна слава, я-то хорошо знаю, что ее не
заслужил. Всю жизнь я провожу в уединении, избегаю общения с людьми именно
потому, что стыжусь принимать от них знаки уважения и признательности.
Разве одного этого недостаточно, чтобы искупить вину, если вообще ее можно
назвать виной!"
"Простите, я вовсе не хотел вас обидеть, - сказал я и, чтобы как-то
преодолеть возникшую неловкость, добавил: - Поверьте, я не только вас не
осуждаю, но, напротив, высоко ценю ваше мужество".
"Я сам должен просить у вас извинения за свою вспыльчивость, - сказал
он, смягчившись. - Но вы должны понять мое состояние. Как бы я ни был
убежден в своей правоте, вот уже двадцать лет я каждый день встаю с
предчувствием, что буду разоблачен и выставлен на осмеяние. Я-то понимаю,
что, даже оправдав мои действия с точки зрения нравственной, люди все
равно будут смеяться - вот плут, перехитривший все человечество".
"Почему же..." - начал было я возражать, но он, не слушая, продолжал:
"Впрочем, мне это безразлично. Пусть смеются. Я свою задачу выполнил, а
это в конце концов самое важное. И знаете, что я вам еще скажу? Я глубоко
убежден, что и другие специалисты обнаружили плагиат. Иначе не могло быть.
По моим подсчетам, как минимум три-четыре человека должны были это
сделать. Почему же они молчали? Видимо, по той же причине: соглашались и
одобряли. А почему не дали знать хотя бы мне, что им известно все?
Очевидно, потому, что не хотели становиться соучастниками.
Так или не так, но мне никто не помешал. После удачного эксперимента с
"Хаджи-Муратом" я выпускал книгу за книгой. Мог бы издать гораздо больше,
но приходилось делать паузы: шедевры ведь не пекутся как блины".
"Знает ли об этом ваша жена?" - спросил я.
"Нет, - ответил он, - не хотел осложнять ей жизнь, она и без того не
очень сладкая. Вот, собственно говоря, и все. Что же вы намерены делать,
имея в руках такую сенсацию?"
"Ничего. Молчать", - ответил я, вставая. Мы пожали друг другу руки,
Брокт проводил меня к выходу. Старушки не было видно. У порога он сказал:
"Знаете, о чем я больше всего жалею? О том, что у меня нет
продолжателя".
Теперь вы понимаете, Сойерс, почему я все это вам рассказываю?
- Еще бы не понять, - сказал Сойерс. - Вы всерьез думаете, что я
возьмусь за такое дело?
- Да. Выбор на вас пал не случайно. Во-первых, вы уже начали пробовать
силы в литературе и появление новых работ будет вполне естественно. Скажут
лишь, что ваш талант дозрел и заблистал новыми гранями. Во-вторых, и это
может быть еще более важно, люди вашей профессии обладают, как правило, и
мужеством, и развитым чувством долга. Словом, у вас есть все необходимое,
чтобы взяться за такое дело.
- А почему вы не беретесь за него сами?
- Я ждал этого вопроса, - сказал Воронихин. - Можете быть уверены, если
бы это было возможно, я не задумался бы ни на минуту. Не в моем характере
сваливать на других ношу, какую способен поднять я сам. Но судите сами, я
журналист со сложившимся стилем и, смею сказать, достаточно широко
известен читающей публике. Никто не поверит, если вдруг Воронихин начнет
выступать с историческими романами, пьесами и даже поэмами. Нет, моя
кандидатура не подходит ни по каким статьям. Подумайте, Сойерс, подумайте
и решайтесь.
- Я все еще не могу привыкнуть к мысли, что в наше время может
существовать только такой, не знаю даже как выразиться, странный, что ли,
выход из создавшегося положения. Мы уже успели забыть само слово
"плагиат", а тут... - Сойерс замолчал. Мимо их столика прошли девушка с
юношей. Они оживленно беседовали с чем-то своем, и, конечно, им не было
никакого дела до чужих забот. Сойерсу внезапно пришла в голову мысль, что
впервые в жизни он побоялся быть услышанным.
Он встал, подошел к высокой прозрачной балюстраде, заглянул вниз. Там
расстилался огромный белый город, утопающий в зелени. Насколько видел
глаз, тянулись нескончаемой цепью здания самых причудливых форм и
конструкций. Высота позволяла оценить совершенство спиралеобразной
планировки, которая оставляла достаточно простора для движения и вместе с
тем объединяла архитектурные комплексы в единое стройное целое.
Всю жизнь быть готовым к разоблачению и осмеянию, утаивать от людей
свое истинное занятие. А как он сможет скрыть это от близких, друзей, как
будет смотреть в глаза сыну? Нет, эта ноша не для него.
Воронихин подошел, встал рядом, молча ждал.
- Сожалею, - сказал Сойерс, - но я не смогу оправдать ваши надежды. Вот
вы говорили о мужестве. А ведь оно неоднозначно. Одно мужество не похоже
на другое. Я не колеблясь пойду в самый рискованный полет и отдам свою
жизнь, если этого потребует мой долг. Но здесь нужно совсем другое. Не
бесстрашие, а готовность к мученичеству. У меня ее нет.
Да нет и ясности. Трудно поверить, что вы да я, несколько одиночек, в
состоянии решить проблему более разумно, чем все общество. Ведь есть
ситуации, когда не обойтись без выбора. Нам то и дело приходится от
чего-то отказываться. Досадно, конечно, но не должна ли служить некоторым
утешением мысль, что забытые шедевры вошли в пласт человеческой культуры,
на который легли потом другие, более совершенные?
- Помимо всего прочего, эти шедевры вытеснили часть сегодняшних
поделок, - возразил Воронихин.
- Все равно это паллиатив, полумера. Ведь объема человеческого мозга,
возможностей памяти, восприятия информации Брокт не увеличил. И вот еще
что. Я сознаю, что как литератор не многого стою. Но это мое, собственное,
выношенное. У меня, наверное, как и у каждого нормального человека, есть
свое маленькое тщеславие, оно не позволит заниматься переписыванием
других. Лучше уж я буду сочинять сам. По-моему, Брокт именно потому смог
пойти на это дело, что сам писать не умел.
- Может быть, - сказал Воронихин. Он вздохнул, развел руками. - Что ж
поделаешь, видимо, суждено делу Брокта остаться без продолжения. Разве что
найдется еще один такой же энтузиаст. Простите, Сойерс, что зря отнял у
вас время. - Он улыбнулся и добавил: - Ну а если все-таки передумаете, так
дайте мне знать. Я снабжу вас на первое время рекомендательным списком.
- Это Брокт вам дал?
- Да, он переслал его мне незадолго до смерти. Без всяких комментариев,
просто листок, на котором значится два десятка названий. До свидания.
- Одну минуту, - сказал Сойерс. - Объясните, Воронихин, как вам удалось
раскрыть обман.
- Видите ли, сомнения у меня возникли давно. Меня поражала
разносторонность Брокта. В наше время не столь уж неожиданно сочетание в
одном человеке самых различных дарований. Но легче быть, скажем,
выдающимся химиком и композитором, чем выдающимся композитором в легкой и
серьезной музыке или химиком в органике и неорганике. А Брокт был гением и
в драме, и в прозе, и в стихах, и в сатире. Вспомните знаменитый "Остров
пингвинов". Кстати, его автор - французский писатель Анатоль Франс. Но все
это были не более чем смутные сомнения. Помог странный случай.
Мои предки русского происхождения, о чем легко судить по фамилии. Один
из них был страстным любителем литературы, причем особенно преклонялся
перед талантом Есенина. Из поколения в поколение передавалась эта страсть,
и, хотя старинные стихи постепенно забывались, уступали место современным,
каждый в роду передавал своим наследникам то, что осталось в памяти. Мой
отец как-то декламировал одно из забытых стихотворений, и мне оно
запомнилось. Особенно я был пленен силой и необычным лиризмом слов "И
деревья, как всадники, съехались в нашем саду". Всего одна строка, Сойерс,
но какая! Когда я встретил ее у Брокта - сомнений не оставалось.
- Да, но строку могли придумать заново. Вы ведь знаете, что
теоретически все повторяется. Существует даже шутка, что если дать
обезьяне автописец и не ограничивать ее временем, то когда-нибудь она
воспроизведет дословно все творения, созданные гением.
Воронихин протянул руку для прощания:
- Знаете, Сойерс, я ценю математические абстракции, но при всем к ним
уважении убежден: такие строки сочиняются только раз.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 23.08.2001 13:20
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг