обмен - цветок на мексиканский кактус, каковой он надеялся
выпросить у коллекционера-сослуживца. Увы, Марк пренебрег
искусством дипломатии и потому потерпел фиаско. К этому
времени Рита успела уже что-то почувствовать. Ее интуиция
ничуть не уступала интуиции Вероники. Но если последняя не
желала делить Марка с посторонней женщиной, то Рита не хотела
делиться ни с кем и ни с чем. Она уже не раз заставала Марка
"общающимся" с растением. Как всякая нормальная женщина, она
не придала этому особого значения, но как истинная женщина -
немедленно учуяла конкурента. Поэтому, сама удивляясь
собственным словам, она заявила, что цветок дорог ей, как
память, что его подарили родители и если они узнают, что он
пропал... Словом, Марку пришлось отступить. Рита оказалась
непростым орешком. Лакомка, она перепробовала массу мужчин, но
Марк, как видно, претендовал на лидирующую роль, ибо на нем
она споткнулась. Будучи дамой не только образованной, но и
неглупой, она разгоняла туман его слов, пытаясь докопаться до
первопричины. Но первопричина таилась за гранью ее понимания,
и она не в состоянии была постичь странного сочетания в Марке
холода и любви. И то и другое порой совершенно искренне
демонстрировалось в ее спаленке. Границу между двумя полярными
состояниями, мгновение переброса его настроения - она и
пыталась постигнуть. Менялась ее тактика, менялись вопросы.
Даже на уроках, а она преподавала литературу, Рита научилась
совершенно по-цезарски думать и говорить о разном. Ни Пушкин,
ни Лермонтов в простоватом семиклассном изложении не мешали ее
психологическим экскурсам в страну внутренней логики. Юрким
существом, обнюхивая все встречные углы и столбики, мысль
ныряла в мглистые лабиринты, нашаривая и выхватывая нечто
смутное, абрисом напоминающее разгадку. В роли зрячего Вия
выступало сердце. Вглядываясь в очередную "находку", оно
надолго призадумывалось, и чаще всего ответа не поступало
вовсе.
Странности поведения Марка не укладывались ни в какие
рамки. Он приходил с пугающей регулярностью сразу после
работы, но к ней или нет - этого она до сих пор не могла
сказать. Едва переступив порог, он награждал ее торопливым
поцелуем и нетерпеливым шагом устремлялся к подоконнику. На
этом цветке он словно помешался. До поры, до времени Рита
пыталась с этим смириться. Мало ли у мужчин завихов - рыбалка,
домино, пиво. Но тут было что-то особенное. Вблизи этого
невзрачного растения Марк преображался. Лицо его
разглаживалось, глаза наполнялись явственным свечением.
Глядеть на него в эти минуты было и сладко и больно. С
нежностью разглаживая посеребренные мягким пушком листья, он
что-то шептал про себя, тонкой струйкой из бутыли лил на землю
принесенной с собой водой. На губах его показывалась ласковая
улыбка, и Рите начинало казаться, что он погружается в
какой-то наркотический сон. Такой вид бывает у температурящих
людей. А Марк и в самом деле впадал в ставшее уже привычным
состояние полудремы. А после он пробуждался и, отыскав глазами
Маргариту, шагал к ней, робко протягивая руки. Что-то было не
так, но Рита не сопротивлялась. Он словно благодарил ее за
что-то и в эти самые минуты почти любил. Возможно, это его
сумасшествие и завораживало молодую учительницу. Но почему
любовь просыпалась в нем именно в эти минуты и было ли это
действительно любовью - на это сердце Риты не находило ответа.
А может быть, ответы находились, но она сама не желала их
слушать, затыкая уши и ожидая лишь тех слов, которые были ей
нужны.
Возле самой тахты она ставила магнитофон, включая
француженку Патрисию или Милву с ее модернизированным танго.
Это тоже было элементом самозащиты. Голоса певиц заглушали
бормотание Марка. Слова любовника - нелепые, одолженные из
лексикона ясельной детворы, как щепоть соли, растворялись в
густом музыкальном вареве. Она ощущала их эмоциональный вкус,
но не вникала в содержание. Оно было ей недоступно, как
сказанное на языке ацтеков или мифических нибелунгов.
Кончалась пленка, кончались и его слова. Устремляя взор в
потолок, Марк расслабленно замолкал. Теперь наступала ее пора.
В подобном состоянии его можно было любить - и любить вполне
по-человечески.
Чуть позже он одевался и уходил. Рита знала, что дома его
ждет Вероника - не жена и не подруга, а главное - не
соперница. Странное дело, но Маргарита поняла это очень скоро.
Чутье подсказывало, что обе они пассажирки одной лодки. Марк
представлялся ей океаном, а вот лодкой, которую он покачивал и
ласкал ладонями волн, было нечто необъяснимое, по сию пору
скрываемое и от нее, и от Вероники.
***
Ботанические словари - талмуды в три-четыре и более
килограммов оказались пусты. Марк напрасно слюнявил пальцы,
рыская по страницам и по абзацам. Наука не знала о флоре
ничего. Фотосинтез, размножение и рост, тысячи видов,
разбросанных от одной планетной макушки до другой - все это
совершенно не походило на то, что успел узнать он. Книги,
справочники и статьи с одинаковым занудством перечисляли сроки
цветения, количество тычинок и пестиков, наглядно на
фотографиях живых срезов поясняя многослойность стебельчатой
плоти. Даже в разделе орхидей Марк не нашел ничего
интересного. Господа ученые обращались с флорой так же просто,
как с фауной. Красота и живое отторгалось, как нечто
постороннее, структурный материализм выпячивался на первый
план, с удовольствием помыкая действительностью, претендуя на
золотую единственность. Апологеты прогресса не церемонились с
окружающим, поскольку это окружающее измерялось и взвешивалось
одними и теми же весами. Никто из них не желал понимать, что
можно изрезать человека в микронные куски, но при этом никому
и никогда не докопаться до души. Вероятно, именно по этим
причинам Марк так и не потрудился отыскать точное название
своего цветка. Он заранее воспринимал его, как чужое, данное
человеком - то бишь, тем, кто не разглядел главного, а значит,
ошибся и в определении.
Откидываясь на спинку стула, Марк устало закрывал глаза.
Мозг умирал, заставляя оживать что-то находящееся вовне. Путь
в астрале был короток и сладок. Мгновение, - и ОНИ снова
встречались. И снова начинался взлет - без перегрузок, без
вестибулярного трепета. Теперь и "выворачивание наизнанку"
давалось легче. Из куба в плоскость, а из нее - в безымянное
фигурное марево, гранями расползшееся по нестыкующимся
системам координат. Быть всюду и внутри, ногами в прошлом и
головой в будущем - казалось уже естественным. Но еще
волшебней было превращаться в многоглавого дракона, зеленым
дивом зависающим над мудрствующей травой. Кроной становилось
само естество, каждый лист уподоблялся глазу, а корни -
растопыренной, почти человеческой кистью уходили в земную
глубь, путешествуя в среде, не менее замечательной, чем
атмосфера.
Иногда, впрочем, случались и сбои. Его хрупкий и нежный
гид исчезал. Так исчезает на танцах та, ради которой,
собственно, и хотелось танцевать, немедленно повергая в апатию
и полное равнодушие ко всему происходящему. У Марка до апатии
дело не доходило, но он терялся, чувствуя, что начинает
трезветь, что в сознание робко закрадывается предположение о
неуместности всех его восторгов и полной иллюзорности всякого
чуда.
Живущие у пирамид не знают их магической силы, и может
быть, будни ИНОГО воспринимались Марком, как сказка, в то
время как сказки никакой не было. В какой-то степени это
становилось похожим на цирк, где за потешностью зверей стоит
страх и труд. Марк в самом деле трезвел, одновременно понимая,
что подобный призыв к отрезвлению его совершенно не
устраивает. Он был пьян и желал таковым оставаться...
***
Почему он услышал их, а они услышали его? Кто первый
шагнул в верном направлении? Марк перестал ломать над этим
голову. Он не был гением, но ведь и гении мало что понимают в
творящемся на белом свете. Собственно говоря, потому они и
гении, что яснее других сознают собственную интеллектуальную
немощь. Тот робот, что первым догадается, что он робот и не
более того, автоматически обречет себя на страдания. Может
быть, даже сгорит. То же случается и с людьми. А потому,
вероятно, временное соприкосновение с истиной не означает
прозрения. Осознание множества жизненных невозможностей -
всего лишь шаг перед затяжным марафоном. Так или иначе, но
Марк заставил себя отмахнуться от докучливого материализма.
Объяснений никто не предлагал, а даже если бы они и нашлись,
то кому и для чего бы они понадобились? Грохотал гром, и Марку
не хотелось ни кланяться, ни объяснять себе природу молний. Он
предпочитал оставаться наблюдателем. Наука - путь в
бесконечность, возможность выплеснуть избыток умственной
энергии, своего рода защита от мозговой гиподинамии. Число
пройденных верст - иллюзия, и те, кто их все же считают, -
счастливы, как счастливы все обманутые...
***
Сидя в соседней лаборатории, Марк морщился и наблюдал,
как балагурящий куряка-приятель стряхивает сигаретный пепел в
горшочек с геранью. Хотелось взять со стола вещь потяжелее и
треснуть балагуру по кумполу. Слов Марк почти не слышал.
Думалось о том, о чем он устал уже думать, отчего
действительно старался отмахнуться.
Может, мы были раньше на их месте?
А они на нашем?..
Куда убегают генные цепочки? Разве кто до сих пор
проследил? В океан, в джунгли или в космос? И отчего не
допустить метафизическую связь поколений? Ведь любит отчего-то
дельфин человека! А женщины кошек. Может, в нас - их далекое
прошлое? И не с особым ли намерением хлорофилловая жизнь
лишена языка? Не оттого ли, что много знает?..
Прапрадед повстречал праправнука, ретивое дрогнуло, и он
решился на запретное - распахнул рот... Или это все-таки
любовь? Встреча двух одиночеств? И тогда всю генную версию - к
чертям собачьим вместе с телепатическими контактами, вместе с
иноразумом?..
Марк заерзал на стуле. Правая рука потянулась за
массивным пресс-папье. По счастью, куряка договорил все, что
хотел, и, мелким щелчком отправив окурок в форточку, поднялся.
- Вот так, старичок! - желтые от никотина пальцы
похлопали Марка по плечу. - А ты говоришь: Арнольд
Шварценеггер... Стероиды, мой милый, голимые стероиды!
"Старичок" вяло кивнул. Стероиды его совершенно не
интересовали.
***
Скрестив свои пленительные ноги, Вероника сидела на
краешке кресла и курила. Траурно-спокойный взгляд, тщательно
убранные волосы. Рядом стоял кожаный раздутый чемодан. Она
уходила от Марка - тихо, без всяких истерик. Этой мудрости она
тоже успела научиться.
День назад Вероника узнала о существовании Риты. От
доброхотов и любителей безымянных писем. Кое в чем не
поленилась удостовериться сама. Рита - девочка, лет на семь
подотставшая от нее, с не менее обалденными ногами и куда
более обалденным загаром - действительно существовала.
Доброжелатели не обманули, а лишь подтвердили давно возникшие
подозрения.
Скандала и взрыва не последовало. Цепь, стыкующую
генератор и детонаторы, Вероника разомкнула собственными
руками. Она действительно была мудрой дамой. Ибо знала, что
последним камушком, убивающим всяческое уважение к женщине,
бывает именно хлопок дверью напоследок, а тем паче - слезы и
крики. Их-то, как правило, и запоминают на всю оставшуюся.
Образ, к которому не спешат вернуться.
С Марком они расставались вполне мирно, можно сказать, -
цивилизованно...
Покончив с сигаретой, Вероника степенно поднялась,
оправила на себе коротенькую юбочку. Она знала, что надеть.
Она отплывала в дальние страны в своем лучшем обмундировании.
- Поживи пока один, разберись в себе.
- Да, конечно... - Марк потянулся было к ней губами, но
его остановили движением руки. Впрочем, Вероника и тут
схитрила - той же воспретившей ладонью погладила его по щеке.
- Где меня искать, ты знаешь.
Он помог ей снести вниз чемодан. Здесь уже стояло такси.
Фыркнул выхлопом двигатель, Вероника помахала Марку в окно. В
последнюю минуту выдержка ей изменила. Она плакала, видимо,
надеясь на туман автомобильных стекол. Он помахал в ответ,
виновато улыбнулся. "Туман" не помог. Марк видел все, а хуже
того - все понимал, но изменить ничего не мог. Стремительной
черепашкой машина убежала за угол дома. Вздыхая на каждом
шаге, Марк поплелся к себе наверх.
Что-то снова случилось в жизни. В ЕГО жизни.
Наверное, большой любви у них с Вероникой не было. Вообще
неизвестно - что было. И все же сердце переживало очередную
ампутацию. Женщины становились жертвами против его воли. А
потому он и сам становился жертвой. Возможно, он мог бы любить
их всех вместе, но все вместе они этого не хотели. Требовалось
предпочтение, подразумевалась некая пальма первенства,
адресованная одной-единственной. Вероятно, они были правы. Ибо
полагали, что множественная любовь - это уже не любовь, и Марк
не сумел бы должным образом возразить им. Они не были ему
чужими, и, как всяких родных людей, он несомненно любил их,
вот только общество называло это как-то иначе, отводя любовный
пьедестал некому иному чувству - более лихорадочному и более
идеальному. Математический предел, реально недостижимый, но к
которому должно стремиться...
Уже возле самых дверей Марку стало плохо. В глазах
потемнело, колени сами собой под звон пасмурных колокольчиков
в голове ткнулись в кафельную плитку. Он не упал только
потому, что вцепился в перила. Часто и мелко задышал, не давая
ускользнуть сознанию. По вискам стекал пот, шея, подрубленная
невидимым палачом, не в состоянии была удержать голову.
Очень медленно, контролируя каждое движение, Марк
поднялся. Причину обрушившегося на него полуобморока он уже
знал.
***
В сущности забегать в дом не имело смысла, и все-таки
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг