Михаил ЩУКИН
МОРОК
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
________________________________________________________________
- Где лебеди?
- А лебеди ушли.
- Где вороны?
- А вороны остались.
М а р и н а Ц в е т а е в а
Я видел: ворон в небесах
Летал с холмом земли в когтях.
Ю р и й К у з н е ц о в
1
Полуторамиллионный город, огрузлый от тяжести кирпича и железа, лежал
на самой средине великой низменности и прогибал под собой землю. Тесный,
замаянный суетой и давкой, не радый самому себе, он встречал очередную
весну и ничего нового от нее не ожидал.
Весна в тот год явилась раньше обычных сроков и схожа была в своей
торопливости с преждевременными родами. Дитя, не доношенное в утробе,
оказалось капризным и хилым: по два-три раза на день менялась погода,
солнце совсем не выглядывало, но снег таял быстро, и улицы хлюпали серой
жижей. Над городом, не развеиваясь, круглыми сутками висел грязный полог,
сотканный из копоти, дыма и земных испарений. По вечерам он густел,
полностью закрывал небо, и горожане давным-давно не видали звезд.
Ночами задыбливались ветра, просекали влажной остудой каменные
коридоры улиц, гулко хлопали дверями пустых подъездов, гремели на крышах
железом и шифером, срывали старое, ненужное барахло с балконов, роняли его
на землю с громом и дребезжаньем.
Невидимая сила, приплясывая и взвизгивая, владела городом до
рассвета.
В такие ночи чаще случались самоубийства, и блазнилось, что это ветра
выдувают из камня души отчаявшихся, вздымают их, прорывая грязный полог, и
уносят туда, где еле высилось небо и светили на нем, как прежде, теплые
звезды.
Наступало утро. Город просыпался в судорогах от ночных видений,
ошалело, со стоном, вскакивал и обреченно бросался в новый день, как
бросаются с крутого яра, когда нету иного выхода.
Новые дни никогда не запаздывали, не спешили явиться и раньше срока,
а приходили вовремя, как заведено в природе от самого первого века.
2
Стоял февраль високосного года.
Когда подоспело последнее, двадцать девятое число месяца, в городе
появился странный человек: бос, худ и очень высокого роста - рваные, с
обремканными штанинами брюки едва закрывали колени. Костлявые ступни ног
были завернуты внутрь и обрызганы грязью. В разлете серой рубахи качался
на впалой груди железный крест грубой ковки, приклепанный к толстой и
ржавой цепи. Цепь при ходьбе глухо звякала. Ветер рвал, заносил на правую
сторону длинную бороду, заиндевелую сединой. Человек клонился вперед,
налегая грудью на ветер, тяжело загребал ногами и шел, уперев взгляд в
землю. Вскидывал иногда лохматую голову, диковато озирался вокруг, широко
распахивая глаза с красными прожилками на белках, что-то непонятно и
быстро шептал, ломая в судороге синюшные губы.
Прохожие шарахались. Человек, будто спохватываясь, опускал голову и
двигался дальше, не останавливаясь ни на минуту.
Миновал центральную улицу и оказался в торговом районе. Здесь он
остановился. Уставил глаза вверх и долго оглядывался. Лихорадочно ощупывал
длинными пальцами кованый крест, словно хотел еще и еще раз
удостовериться - на месте ли? Над человеком, на стенах высотных домов,
разноцветьем переливалась мигающая реклама. Сумерки, наползающие издали,
власти над электричеством не имели, было светло и обнаженно. За стеклянной
перегородкой витрин виделась внутренность магазинов, и там, в бездонной
утробе, на прилавках и в корзинах, в тележках и прямо на полу грудами
лежали товары. Вздымались пирамиды консервных банок с яркими наклейками,
пестрела всевозможная одежда, жиром исходили наискосок рассеченные рулоны
колбас, на зеленом сукне, подсвеченные невидными красными лампочками,
горели колье, броши, кольца и перстни с драгоценными камнями. Кажется все,
что могут сделать человеческие руки, - все было здесь, за прозрачными и
холодными стеклами витрин. Скоро, ловко суетились продавцы и прохаживались
редкие покупатели.
А на самом верху, по краешку крыш высотных домов, над магазинным
изобилием, над сверкающей, разноцветной рекламой, бесконечно струилась
электронная строчка: "Бергов, Бергов, Бергов..."
Человек вытянул руку, наткнулся на влажное стекло витрины и
отшатнулся. Широко оскалил волосатый рот и захохотал. Резко оборвал смех,
развернулся и пошел, не оглядываясь, образуя в людской толчее свободное
пространство. Он миновал, далеко обойдя его, муниципальный совет,
центральную площадь, ресторан "Свобода" и скоро оказался у входа в
городской парк.
- По плодам их узнаете их... по плодам... - приговаривал он, успевая
на скором ходу дотронуться до черных и мокрых тополиных стволов. Срывал
крутобокие сырые почки, разминал их в пальцах и шевелил ноздрями, вдыхая
дурманный запах будущих молодых листьев.
Старые тополя раздвинулись, и на фоне мутного полога затеплились в
узком проеме маковки православного храма. На стеклах высоких и узких окон,
забранных витыми железными решетками, струились густые отблески горящих
свечей. Сверкал в полумраке золоченый крест над куполом, и звезды,
разбросанные по синей кровле, как по небу, напоминали о вечном мироздании,
которое не подчинялось людским переменам.
В храме только что закончилась вечерняя служба. Люди, выходя из него,
подолгу целовали стопы Спасителя на привратной иконе, опускались с высокой
паперти, оборачивались и крестились, кланялись в пояс, словно оттягивали
ту минуту, когда надо будет выйти из церковной ограды. Многие из них были
в старой военной форме: в кирзовых сапогах, в бушлатах без погон, в
шинелях, в галифе и в шапках-ушанках с белесыми пятнами от вырванных с
мясом кокард. Эти люди в военном, а среди них мелькали мужчины и женщины,
доходные старики и старухи, совсем юные мальчики и девочки, едва они
только оказывались за церковной оградой, как сразу же исчезали. Казалось,
что они бесследно растворяются в сумерках.
Человек долго всматривался в лица проходящих мимо, вспоминал что-то,
быстро ощупывал пальцами крест, и вдруг озаренно, громко выкрикнул:
- Лишенцы!
Какой-то хромой старик шарахнулся в сторону, уронил с головы шапку,
но подбирать ее не стал, а быстро-быстро заковылял прочь. Из-за деревьев,
из полумрака, донеслось:
- Юродивый!
- Так, - отозвался человек и кивнул: - Юродивый.
Он переступил босыми ногами на талом, хлюпающем снегу и прикрыл
горящие, изможденные до красных прожилок глаза. Борода у него намокла,
ветер больше не задирал ее на плечо, и она лежала на груди
чернено-серебряным клином, закрывая крест и ржавую цепь. Ноги подрагивали,
длинные руки неподвижно висели, а тонкие, костистые пальцы беспрерывно
шевелились, словно пытались нащупать в сыром воздухе опору и за нее
ухватиться.
Вдруг Юродивый вздрогнул и выструнился во весь рост. Дернулся в
сторону ворот и остался стоять на месте. Навстречу ему, из ворот, вышла
девушка, закутанная до самых глаз темным платком. Шла она торопливо и,
боясь оскользнуться, по-детски растопыривала тонкие руки. Ее худенькая
фигурка под старым синим пальто трепетно вздрагивала от напряжения.
Юродивый перекрестился, громко хрустнул суставами и опустился на
колени, прямо на истоптанный снег.
- Стой, не проходи. - Он перехватил ладонь девушки и прижал ее к
своим синюшным губам. - Стой, не беги. Я знаю твой путь.
Девушка не испугалась, не отдернула руку, она лишь наклонилась и
поцеловала Юродивого в голову, в мокрые, нахолодалые волосы.
- Поднимись, - сказала она. Голос был усталый и тихий, как у много
пожившего человека. - Встань. Я недостойна, чтобы преклонять предо мной
колени.
- Достойна. Ты еще не знаешь о своей будущей судьбе. Не беги ее и
высоту не роняй, не опускай высоту до земли. Она - там... - Юродивый
поднял над головой пальцы, сложенные в троеперстие, и указал на небо. - Не
обмани тех, кто надеется на тебя, кто ждет спасения.
- На меня? Но я... я недостойна даже надежды.
- Достойна. Я тебе говорю.
- Кто вы? Откуда?
- Издалека. А имя одно мне - Юродивый. Я вижу. Тебя и продолженье
твое. Помни мои слова. А теперь иди, иди и не оглядывайся.
Девушка пошла, но скоро замедлила шаги и едва не остановилась, желая,
видимо, обернуться. Не обернулась.
Юродивый, не поднимаясь с колен, истово перекрестил ее в тот момент,
когда она уже истаивала в сумраке.
3
В тот вечер члены муниципального совета отмечали рождение нового
закона. Он состоял всего из двух пунктов: первый - отменяется смертная
казнь, второй - разрешается эвтаназия*.
_______________
* Э в т а н а з и я - умерщвление больного по его просьбе.
Закон вступал в силу с завтрашнего дня.
Ресторан "Свобода" пыхал искрящимися огнями, расцвечивался ими
изнутри и снаружи, напоминая издали огромный подсвечник, искусно отлитый
из стекла и розового бетона. Венчала его блестящая металлическая игла. Она
упруго взметывалась и уходила вверх, подпирая своим острием дымно-копотный
полог. Выше металлической иглы в городе не стояло ни мачты, ни вышки, ни
строения. Хозяин "Свободы" Бергов так и задумывал, когда закладывал
ресторан. Но после, когда уже стройку закончили, неожиданно обнаружилось,
что именно в этом месте, на центральной площади города, происходит игра
света и, как следствие, обман зрения: церковные маковки казались выше
иглы. На самом же деле - замеряли специально - игла поднималась на
двадцать метров выше, чем крест. По этой причине Бергов намечал на будущий
год новое строительство: основание иглы расширить, а острие вздернуть
метров на пятьдесят. Тогда не будет никакой игры света, никакого обмана
зрения, а будет так, как требуется: игла на своей высоте, храм - на своей.
Пока же все оставалось по-прежнему. Парили, чуть золотясь в сумерках,
кресты и маковки, а ниже их светила огнями верхушка "Свободы". Влажные
отблески соскальзывали на асфальт, на стекла и капоты машин, выстроенных в
ровную линию на краешке площади. В центре площади, на мраморном
постаменте, высилась чугунная плита, а на ней, выбитая в металле, -
"Декларация свободного и демократического города". Она гласила:
"Отныне и навсегда!
1 - Человек рождается свободным, и свободу у него не может отнять
никто.
2 - Человек может занять любую ступень нашей градации. Может стать:
- лишенцем, не обремененным никакими заботами; о нем заботится
общество;
- твердозаданцем, не обремененным мыслями об устройстве жизни и дела;
- активистом, обремененным мыслями об устройстве жизни и дела;
- прорабом, обремененным интеллектуальной работой по устройству жизни
общества.
3 - Все люди, живущие в городе, - граждане.
4 - Над гражданами не может быть никакого насилия.
5 - Все важные решения принимаются только путем демократического
голосования.
6 - Смертная казнь - отменяется. Каждый гражданин имеет право
попросить об эвтаназии".
Последний параграф выбили на плите сегодня утром, буквы еще не успели
покрыть краской, и голый металл, обрызганный влажной моросью, поблескивал.
Влага густела, и время от времени на мраморный постамент падали крупные
капли.
Вечер в "Свободе" шел своим ходом. Гости, сидевшие в праздничном
зале, хлопали в ладоши и требовали, чтобы хозяин вечера сказал слово.
Бергов поднялся, и над столом залегла тишина. Тонкое лицо отливало
прозрачной бледностью, по-женски большие, карие глаза блестели, и бокал в
руке подрагивал - Бергов волновался. Говорил о выстраданной и полной,
наконец-то, демократии, о милосердии к ближним и о том, что человек отныне
свободен полностью - даже вопрос жизни и смерти решает сам, сообразуясь
лишь с собственными желаниями.
- Наш двуглавый идеал - свобода и демократия! К нему мы стремились, и
мы его достигли! - Так закончил Бергов и поднес к вздрагивающим губам
краешек бокала.
Гости после этого поднялись и направились, не ожидая приглашения, к
широкой лестнице.
- Бергов - особый человек! - наперебой говорили дамы, спускаясь по
лестнице к проходу. - Таких людей - единицы. А в нашем городе он один!
На последних ступеньках лестницы гости замолкали и бесшумно входили
под своды просторного перехода. На полу лежал черный ковер с длинным
ворсом и глушил звуки шагов. Тишина абсолютная. На стенах перехода и на
потолке располагались круги, ромбы и квадраты, выложенные из бесцветного
стекла, с едва заметной, глубоко спрятанной внутрь подсветкой.
Холодные геометрические фигуры хранили в себе тайну, многим
неподвластную, и чем дальше двигались люди, тем сильнее охватывало их
волнение и хотелось поскорее миновать коридор.
Коридор выводил в совершенно круглый зал. Посредине его, круглая же,
возвышалась эстрада, и на ней стоял огромный мужик с лохматой гривой
совершенно седых волос. Руки - широкие, с длинными толстыми пальцами. В
руках он держал балалайку, и она казалась игрушечной. Даже боязно было:
вот вскинет он ее, ударит по струнам, и она развалится.
Гости вошли, встали вдоль круглой стены кругом. Мужик тряхнул гривой,
медленно поднял хрупкий свой инструмент и безвольно уронил правую руку,
наклонясь набок. Кровь прилила, и на могучей кисти набухли толстые жилы,
готовые лопнуть в любой момент от внутреннего напора. Чуть заметно качнул
мужик балалайку, и рука взлетела, пальцы ударили по струнам, и три тонкие,
вздрагивающие проволочки отозвались многоголосым оркестром, повели сильный
и плавный напев, который заполнил собою весь зал, не оставив и кусочка
свободного пространства. Похожий на природную стихию, над которой человек
зачастую не властен, напев всех подчинял себе. Но, властвуя над людьми,
стоящими в зале, он не мог властвовать над самим залом. Не мог раздвинуть
стены и рвануть, уносясь в поднебесье, на волю. И от этого, от
невозможности вырваться, он становился еще яростней и пронзительней.
Волосы у мужика растрепались, падали на лицо, залитое потом, но он
ничего не чуял, вынимая из балалайки последний и невозможный, казалось,
всплеск. Губы изломались в надсаде, на них взбугрилась розовая пена. На
пальцах он обил и оборвал ногти, из-под струн брызгала кровь. Он медленно
приседал от напряжения, брюки на ногах натянулись, и сквозь материю
проступили окаменевшие мышцы. Казалось - еще немного и он вытолкнет напев
в поднебесье, облегченно крикнет и рухнет во весь рост на эстраду. И
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг