прижилась.
Мы как будто сговорились с ним не вспоминать о девушке вслух. Но по
тому, как Скориков вдруг умолкал или отвечал невпопад, ясно было, что тоже
думал о ней. Я видел ее теперь на фоне этого леса, такого ласкового,
светлого издали...
- Что с тобой?
Я не ответил. У крыльца дома - опять она, такая, какой я увидел ее на
чердаке. Снова точно приступ, дрожь, туман в глазах... глухой неожиданный
вскрик. Ах, какая горячая у нас кровь, кровь славян, диких финнов,
сарматов! Я пошатнулся. Как тогда, в Михайловке, в школе, где были
заложники...
Скориков тормошил меня, успокаивал. Я оттолкнул его:
- Иди, иди!
И он действительно исчез куда-то, потом вернулся с газетой в руке.
- Вот, под крыльцом нашел, на, почитай. - И он протянул мне четыре
пожелтевшие надорванные страницы.
Это были "Известия". Я прочел дату: вторник, 12 апреля 1932 года.
- Сегодня тоже вторник, - сказал он.
- Разве? - спросил я. - Значит, вторник... Смотри-ка, здесь пишут о
результатах выборов в Германии. "Во втором туре президентских выборов
правительственный блок добился своей цели - Гинденбург оказался избранным
абсолютным большинством голосов".
- Про Гитлера что?
- Вот... Гитлер собрал почти на шесть миллионов голосов меньше.
- Еще что там о выборах писали?..
- Есть сообщение "Роте фане". Гитлеровцы распространяли подложные
листовки за подписью компартии.
- Знакомый почерк. Все средства хороши... Ладно, ты читай, а я пойду
Устюжанина и Воронько позову.
Я развернул пожелтевшие страницы, чтобы окунуться в день вчерашний
или, быть может, забыться?.. Чем жила планета в 1932-м?
"Налицо много признаков, - пишет американский журнал "Чайна уикли
ревью", - что САСШ могут в недалеком будущем признать Советскую Россию...
В период мирового кризиса, когда окончательно доказана невозможность
заставить платить Германию, так же ясно, что будет безнадежной всякая
попытка заставить Советское правительство признать старые долги...
Обстановка значительно изменилась с тех пор, как государственный секретарь
Юз отверг советское предположение, что признание облегчит торговые
сношения между двумя странами, заявив, что "Россия является огромной
экономической пустотой". Выгоды от торгового договора между САСШ и
Советской Россией будут бесспорны.
...Европейская концессия, европейский вексель, европейский кредит -
могучие взрывчатые материалы, которые надежнее интервенции и скорее, чем
последняя, уничтожат власть коммунистических утопистов. Декламацию о
священных принципах христианской цивилизации надо оставить попам и
истерическим бабам европейских политических салонов. "Торгуем же мы с
каннибалами", - бросает Ллойд Джордж свою крылатую, облетевшую весь мир
фразу"...
И рядом вдруг вспыхнули несколько строк:
"Ленинград. 11 апреля. Состоялся первый рейс советского дирижабля
УК-1. После пробы моторов стартовая команда отпускает корабль. Ровно в 7
часов дирижабль УК-1, плавно набирая высоту, летит к Московским воротам,
поворачивает на Бадаевские склады, в Литовку, к Витебской железной дороге
и, обогнув Волково поле, берет курс на Салюзи. В 7 часов 58 минут УК-1
благополучно спустился в Салюзи..."
О, я вспомнил. Об этом полете писала моя двоюродная сестра из
Ленинграда, а еще я слушал радио. Тогда мне шел девятый год. Было это как
будто совсем недавно. Я отложил газету и с минуту сидел на деревянной
лавке, но тревожащие видения начали овладевать мной, и я заставил себя
вернуться к пожелтевшим листам.
"Алюминьстрой. 11 апреля, РОСТА. Вступает в строй первый в СССР
алюминиевый комбинат. Началась загрузка склада бокситов".
"Шанхай. 10 апреля. ТАСС. Агентство Гоминь сообщает из Ханькоу, что
после отъезда комиссии Лиги наций японские военные суда снова возвращаются
в Ханькоу".
Строчки смешались, я закрыл глаза. По неосознанной ассоциации опять
вспомнилась Наденька. Из моего детства. Как будто воочию увидел я дорогу
на Войново. Полыхнул закат, и пламя его угасло. Над изломанной линией
сосновых вершин поднялся давний послезакатный свет. Небо стало глубже,
вынырнули звезды. Я видел сейчас ясный теплый вечер, тот самый вечер... Я
улавливал, казалось, тепло, исходившее от нагретых солнцем стволов.
Усилием воли я вернул несколько странно-волшебных минут под кронами
деревьев, на песчаном откосе у ее дома. Чудились призрачно-неуловимый
шелест кожанов, затаенно тревожный крик птицы, белые летучие огни парящих
над крапивой мотыльков. И падучая звезда прочерчивала небо. И росчерк ее
казался мне теперь исполненным тайного смысла: он перечеркивал многое в
моей жизни, той, старой жизни.
* * *
Стемнело. Скориков скомандовал:
- Идем к просеке!
Шли быстро, почти не таясь, теперь каждая минута работала на врага.
Лес был пустынен. Одинокие вечерние птицы хлопали крыльями, потрескивал
валежник под нашими кирзачами, прорезались звезды над нашими головами, и
мне казалось, что девушка на чердаке приснилась, да и весь минувший долгий
день - тоже.
За узкой луговиной с лесным ручьем - перелесок, за ним - поляна.
Взошла луна, и в ее матовом свете молча разглядывали мы стволы минометов,
немецких солдат подле них, часовых поодаль. Молча двинулись назад. Когда
вернулись к дому, Устюжанин передал по рации кодом все, что следовало
передать. А нам пришел приказ: возвращаться!
В ОГНЕВОЙ ВЗВОД
В огневых взводах не хватало людей, и вскоре капитан снова отрядил
меня в орудийный расчет Поливанова. В глубине души я был рад этому
решению. Разведка, конечно, дело нужное, но мне хотелось видеть врага
через прицел орудия. Да и скучал я по своему расчету - сам себе удивлялся,
когда это я успел привязаться к этим ребятам.
- Расскажи что-нибудь! - потребовал Леша Пчелкин, когда выпал
свободный час.
- О чем тебе рассказать? О том, что ближе к нам, или о том, что
дальше?
Он смотрел на меня так, словно чуял подвох, и, удостоверившись, что я
настроен серьезно, сказал:
- Расскажи о том, что дальше.
Я молчал с минуту, мысленно пробегая страницы книг с обгоревшими
переплетами. Они мелькали передо мной как наяву, словно я снова попал в
библиотеку. И вдруг одна из страниц застывала неподвижно, и я снова
прочитывал ее, теперь уже вслух. Останавливался и спрашивал Пчелкина,
знает он это или нет. А он, конечно, никогда не видел такой библиотеки, и
ему не приходилось читать обгоревших книг той первой военной зимой...
- Хочешь, расскажу, как ирокезы строили небоскребы и мосты?
- Расскажи... А кто эти... ирокезы?
- Индейцы, краснокожие, слыхал?
- Слыхал. Ну и как они строили?
- Есть небоскреб в Америке, больше ста этажей. Так вот, они работали
без спасательных поясов.
- И не страшно?
- Не боятся они высоты. Они половину всех мостов там построили.
- В Америке?
- На северо-востоке. Они живут у Великих озер... Я читал, как они
карабкались по железному каркасу, зажав щипцами раскаленные заклепки. А
каждая заклепка в килограмм.
- И много их там, ирокезов?
- Сейчас мало осталось. Купера не читал?.. Их истребили.
- Жаль, хорошие летчики были бы.
- Летчики из них получились бы что надо.
Я задремал, закончив нехитрый рассказ, но Пчелкин растормошил меня, и
я рассказал ему с серьезным видом об автомобиле с помятым взрывом
радиатором, который после второй бомбежки выправился совершенно.
- Да ну? - тихо удивился Пчелкин. - Сочиняешь! Расскажи еще
что-нибудь. Только правду.
Я рассказал ему о термитах, которые выращивают грибы. Они вспахивают
и боронуют свой огород лапками, удобряют его остатками растений. Когда
почва готова, термиты сажают через правильные промежутки кусочки грибницы.
- Как люди, - заметил Леша.
- А есть муравьи-портные. Для постройки гнезд они сшивают листья
деревьев.
- Хорошо живется разной твари... - задумчиво пробормотал подсевший к
нам Поливанов.
* * *
За нашими плечами - бои и тяжелые, долгие переходы, но бодрость
Пчелкина, какое-то душевное его здоровье удивляли... Поздно вечером я
видел его у речки. Он вел в поводу коня. Медленно, как-то смиренно вел
его, и красно-чалый конь шел за ним уступчиво, бережно переступая усталыми
ногами, опустив голову. Повод ни разу не натянулся, конь осторожно нюхал
воду, но не ступал в нее, ждал... Они вместе вошли в реку, и темные струи
раздались перед конским крупом и ленивой, невысокой волной набежали на
берег - от нее шелохнулись тростники в заводи.
Они поплыли на тот берег. Пчелкин нырнул, а конь обеспокоенно косил
глазом. Но тотчас успокоился, как только показалась над водой голова
Пчелкина и он снова заработал руками. Они вышли на другой берег, и вдруг
все переменилось: они побежали по берегу - сначала человек, за ним конь.
Послышались ржание, звонкое, веселое ржание коня, глухие удары его копыт и
снова тихое, протяжное ржание... А человек крикнул что-то веселое, что-то
похожее на "огой!" или "оэй!". И конь припустил так, что далеко оставил за
собой человека, и, поняв оплошность, остановился и стоял, повернув назад
голову. Человек приблизился к нему, и они снова побежали, но теперь они
были связаны поводом, и конь бежал впереди, как будто это он вел человека
в поводу...
- Гей! Гей! - кричал человек и бежал вслед за ним; оба промелькнули в
прибрежных кустах; красно-чалый конь был похож на быструю тень. И человек,
светлое продолговатое пятно, летел за ним так быстро, так резво перебирал
ногами, что я не успевал ловить мелькание странной группы в темневшей
ночной зелени...
- Оэй! - донеслось до меня издалека.
- И-и-и! - задрожал воздух от ржания. Оно было пронзительным и еще
более веселым, чем когда конь увидел другой берег.
Они ушли дальше от берега, так что я теперь не видел их. Только
слышал человеческий крик: "Оэй!", конь отзывался: "И-и-и!"
* * *
Фонарь "летучая мышь" на железном крюке, густые тени, яркое пятно
света над картой, бинокль, планшет на столе, охапка зеленых веток в
ведерке на полу. За столом - замполит батареи лейтенант Иван Драгулов,
бойцы сидят на низких, наспех сколоченных нарах. Идет разговор.
- А что пишут в газетах? - раздается заинтересованный голос.
- Да вот пишут, что Гитлер малость напутал, объявил, что под Орлом и
Белгородом не немцы первыми перешли в наступление, а Красная Армия.
- Хитрит, бандюга. Карты путает.
- Зачем это нужно ему? - спросил сержант Поливанов. - Какая от этого
выгода?
- А Гитлер жаждет триумфа, компенсации за Сталинград. Сам рассуди:
под Курском он бросил против нас не один десяток дивизий, в том числе
немало танковых, перебросил из Западной Европы самолеты, а потом
подумал-подумал, да и решил подороже продать свои первые успехи: мол,
Красная Армия перешла в наступление, а он, Гитлер, не только сумел оборону
удержать, но и перехватил инициативу.
- Трудно было там... на Курской дуге.
- Да уж не сладко.
- Газеты пишут об артиллеристах, отбивающих атаки "тигров". По
бронированным зверям вели и ведут огонь прямой наводкой, драться
приходилось и в окружении, пока не подходили наши. Сейчас совсем другое
дело в смысле обстановки, - пояснил Драгулов. - Теперь немец бежит, и я
думаю, артиллеристы за ним все же поспевают. Как вы думаете?
- Да уж не отстанем теперь до Берлина, - раздался уверенный голос.
- Танкистам нашим тоже нашлась там работа. Командир танкового взвода
лейтенант Бессаробов на своей тридцатьчетверке за один только день
уничтожил три фашистских "тигра".
- Не могут немцы теперь так воевать, как раньше, факт.
- А вот что я вам расскажу об одном нашем летчике... Фамилия его
Горовец. На своем истребителе он атаковал двадцать вражеских
бомбардировщиков. Запомните: двадцать! И сбил за каких-нибудь полчаса
девять из них. Никто еще в одном бою не сбивал девять самолетов. Достойный
пример и для нас, артиллеристов.
- А сам Горовец? Жив?
- Погиб в этом бою. И показал тем самым, как погибает настоящий
человек.
- Может, скоро наша очередь. Будем наконец наступать. Сидим здесь в
обороне...
- Всему свое время. К тому же в обороне не легче, чем в наступлении.
- Это уж точно, не легче. О чем еще пишут?
- Союзники наступают в Сицилии. Сначала приземлились парашютисты,
взяли плацдармы, потом началась переброска частей на планерах.
- На планерах над морем? Неужто осилили?
- Самолеты буксировали эти планеры почти до острова.
- Чудно как-то все...
- Да пусть хоть так помогают!
- Пора бы им настоящий второй фронт открыть!
Кто-то заботливо протягивает Драгулову газетный лоскут.
- Пишут еще о тех, кто в войне не участвует, но в мыслях идет намного
дальше Наполеона. Есть ведь и такие. Польский министр Мариан Сейда заявил,
что он за федерацию народов Европы, начиная с Литвы через Польшу,
Чехословакию, Венгрию, Румынию и до самой Югославии и Болгарии. На что это
похоже, Пчелкин, как по-твоему?
- Делить шкуру неубитого медведя, вот на что это похоже, товарищ
лейтенант.
- Нет, Пчелкин, ошибаешься. Это посерьезней. Министры сидят в
Лондоне, далеко от Польши, и хотят... Чего они хотят, Долина?
- Чужими руками жар загребать...
- Нет, брат. Тоже неточно. Им только рук чужих мало. Они хотят, чтобы
целые народы, и поляки тоже, отдавали бы жизни сынов своих и дочерей, а им
достались бы места министров в этой новой федерации, и они поспешат туда в
белых манишках после того, как затихнут выстрелы. Ясно?
- Ясно, товарищ лейтенант.
- Ну все, по местам! Эй, Никитин, задержись-ка!.. - Драгулов положил
руку на мое плечо и добавил: - Поговорить надо.
Он быстро повернулся, стремительно выкинул из-под дощатого стола
ящик, который должен был служить мне стулом, фонарь осветил его лицо
резким боковым светом. Глаза его казались теперь глубокими, темными. И он
со вниманием, неторопливо разглядывал меня, точно впервые увидел. И вдруг
попросил:
- Расскажи о себе.
Я рассказал. О бабке, о матери, о том, что отец умер еще до войны, о
Школьной улице, Таганке, о моей тетке и двоюродной сестре, о своей учебе в
МГУ. Рассказал не останавливаясь, на одном дыхании. Он молчал, почему-то
хмурился, а я подумал вдруг: "Зачем ему все это надо знать? Неужели
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг