Ветер, ветер бьет в лицо, тускнеет закатная полоса; я успокаиваюсь,
пытаюсь задремать, присев на площадке. Свежий рассвет застает меня на
ногах. Поезд стоит. Четверть часа, полчаса... Я прыгаю на насыпь. И вдруг
вижу, как вместе со мной на насыпь скатывается человек. Я слежу за ним. Он
прыгнул через вагон от меня.
Раздается голос:
- Это я, Валь...
Серега. Это он. Я подхожу к нему. У него виноватое лицо. Наклонив
голову, слушает он отповедь своему маневру. Но постепенно я отхожу. Разве
я на его месте не убежал бы на фронт вот таким же образом?.. Я умолкаю, и
мы вместе идем к машинисту узнавать, что там случилось.
Оказалось, что впереди занят путь, но до станции, где мы все равно
будем стоять, потому что будут прицеплять вагоны, недалеко.
До станции мы добрались пешком. Близился вечер, мы сидели у насыпи,
где горькая полынь клонилась под ветром. Перед нами раскинулось поле; едва
слышно посвистывал перепел. У путей тускло светились два-три огонька.
Шипел маневровый паровоз.
Серега принес со станции кипяток, мы пили его маленькими глотками из
алюминиевых кружек, закусывая черным твердым хлебом. Через час пришел
какой-то эшелон, мы вспрыгнули на подножку. Поезд тронулся. В лицо дул
прохладный ветер, пахло донником. Совсем мирный вечер... Широкие поляны,
перелески, серебрились кусты под луной. Прошел час. Поезд замедлил ход.
- Пешком быстрее, - сказал Серега.
- Подожди, доедем!
- Да ты посмотри, он едва ползет!
Прошло еще полчаса. Я не выдержал, спрыгнул с подножки и побежал к
паровозу. Догнал... Пожилой машинист объяснил, что впереди разбомбили
мост.
- Будешь стоять? - спросил я.
- Как прикажут. Найдут объезд, поедем назад.
Поезд остановился. Я вернулся и обрисовал Сереге обстановку.
- Делать нечего, - сказал он.
- Лучше вернуться на станцию... Ну-ка, ну-ка... поехали!
Наш поезд тронулся курсом на станцию, назад...
Было уже совсем светло. Над горизонтом появились черные точки, они
быстро выросли... Одна, две... пять.
- "Юнкерсы"!
Самолеты прошли над составом, вздыбилась земля. Мы скатились под
насыпь. Загорелся вагон, еще один... "Юнкерсы" ушли к станции. С той
стороны доносились глухие звуки разрывов. Подняв головы, мы увидели
бегущих к горевщим вагонам людей... Через час покалеченный, побитый состав
вернулся на станцию. Было семь утра. Я хлопнул Серегу по плечу:
- Как знаешь, а я пойду пешком!
- Я с тобой!
Мы покинули станцию и отправились той же дорогой, какой нас вез поезд
накануне вечером. Потом свернули налево, перед самым разбитым мостом.
Отошли от него, искупались в реке и с полчаса лежали на траве. Солнце
клонилось к закату, но красноватые его лучи еще грели руки и тело. На
противоположном берегу реки отыскали грунтовую дорогу, которая вела через
ржаное поле. По обочинам ясным лазоревым светом светились васильки. Из-под
ног вырвался одинокий перепел. Поле было серым, пустынным. В глубокой
воронке рядом с обочиной стояла ржавая вода.
Мы снова вышли к железной дороге.
Мимо нас прогрохотал поезд: вагоны со слепыми, заколоченными окнами,
укрытые старым брезентом платформы, боец с винтовкой на последней
площадке. Я присел на откос, и мы стали соображать, где ближайшая станция
или разъезд. Пошли...
Пристроились к поезду. И скоро, очень скоро почувствовали близость
фронта. Стало оживленнее: по дороге шли группами солдаты, тянулись бабы в
спецовках с лопатами и кирками, за леском послышалось гудение машин. И
точно по сигналу этих машин поезд остановился.
- Пора! - сказал я.
И СНОВА КАПИТАН ИВНЕВ
И вот когда мы прошли рощицу, выбрались на поляну, обрадовались, что
тут хорошая дорога и, судя-по указателям, она ведет именно к линии фронта,
вот тогда я увидел пятерых в гимнастерках, с автоматами. Справа от нас.
Они заметили меня. Я остановился. Бежать было бессмысленно: это был
патруль, я мог бы скрыться, но потом было бы труднее... С тыловой
просроченной увольнительной лучше не нарушать фронтовых порядков.
А слева увидел я повозку, потом ездовых на лошадях, тянувших пушки,
сбоку - всадника на темно-карем белогривом коне. Он тоже посмотрел в мою
сторону, и я узнал... капитана. Конь его вытанцовывал, будто догадывался,
что артиллерист - это в некотором роде бог войны.
- Капитан! - крикнул я.
- Никитин! - откликнулся капитан. - Живо ко мне!
Я, стараясь идти строевым шагом, направился к Ивневу. Удивительно
быстро разобрался он в ситуации, я и трех слов сказать не успел.
- Пойдешь со мной! - сказал он громко, так, чтобы услышал патруль.
- Есть! - Я ответил ему тоже как полагается.
Капитан слез с коня и вел его теперь в поводу. Один из патрульных
провожал нас взглядом. Он был молод. Рыжие курчавые волосы буйно торчали у
него из-под пилотки, светлые карие глаза весело светились. Мы прошли мимо,
а я все еще чувствовал за спиной этот взгляд.
- Это Серега, - сказал я, указывая на моего спутника. - Вот как все
получилось... - И я, думая, что необходимо сейчас же рассказать капитану о
Сереге, начал говорить, не пропуская ничего, ни одной подробности наших
злоключений.
- Понятно, - откликнулся капитан. - Люди нужны. Разберемся.
И по тону, каким он произнес это, я догадался, что Ивнев сосредоточен
до крайности и думает о чем-то своем. Впереди я видел ездовых, пушки,
солдат в светлых от пыли кирзачах, и мне передалось предчувствие тревоги,
которую предвещала эта сосредоточенность капитана и которую я хорошо умел
угадывать еще в партизанском отряде. Я еще раз оглядел артиллеристов в
белесых от солнца и дождей гимнастерках, заметил на лицах усталость -
спутницу фронтовых дорог, увидел доверху нагруженные повозки. Мне
передалось общее настроение - шел молча.
На коротком привале я узнал, что еще в июле партизанский отряд, в
котором мы воевали с Ивневым, соединился с регулярными частями. Ивнев
командовал теперь артиллерийским дивизионом.
Поздно вечером мы разместились в деревне, но выспаться как следует не
успели: в шесть утра был получен приказ о выдвижении на танкоопасное
направление.
В деревне, которая осталась за спиной, не было ни горячей бани, ни
молока, ни привлекательных телефонисток и военврачей, догонявших свои
части, ничего этого не было. С рассветом мы поднялись, умылись колодезной
водой, погрызли зеленых яблок в большом церковном саду у пруда и оставили
эти несколько затерявшихся среди неубранных пашен серых деревянных
избенок. И три пожилые женщины в темных юбках и темных платках - половина
оставшегося в живых населения деревни - смотрели нам вслед сухими серыми
глазами.
Потом были шесть часов непрерывного марша под солнцем, когда нужно
было выбраться по просеке на торную дорогу, и лошади не осиливали подъем,
и нужно было разгружать повозки и тащить боеприпасы на себе, а в жарком
небе вот-вот могли появиться "мессеры" или "юнкерсы".
Люди останавливались, отдавали ящики другим, шли подле орудий, потом,
в свою очередь, снова принимали ящики на плечи, и каждый, наверное,
пытался представить, что произойдет после полудня, и, отбросив эту мысль
за ее ненужностью, возвращался куда-то совсем далеко - в свой город или в
свою деревню.
Мы с Серегой тоже взяли ящики. Справа от нас тянулась зеленая стена
леса, из которой выступали иногда вперед одинокие березы, клены, дубы. В
случае воздушного налета можно было бы укрыться среди деревьев. Наверное,
капитан учел это, когда прокладывал маршрут по карте.
Сейчас, в разгаре этого тяжелого дня, все происходившее уже во многом
перестало интересовать капитана. Он был мысленно там, на новых позициях, в
его воображении рисовались далекие холмы, перелески, дорога-каменка, по
которой могли выскочить танки. Все это он видел каждую минуту, так и сяк
примериваясь к обстановке, пытаясь угадать, найти лучшее решение. Об этом
я тоже догадывался, как там, в нашем партизанском отряде, накануне той
ночи, когда мы двинулись к мосту. Иначе быть не могло. Всего несколько
слов услышал я от капитана на привале, но их оказалось достаточно, чтобы
разобраться в происходящем.
* * *
Начался крутой подъем, и, когда мы одолели его, помогая тощим
артиллерийским лошадям, кто-то рядом сказал:
- Все. Баста.
И тотчас мы остановились.
Здесь был настоящий заповедник, нетронутое место: порхали
бабочки-чернушки среди зарослей мятлика и луговика, необычно высоко вились
две бархатницы, мелькали голубянки, спешила куда-то переливница. Зеленые и
оранжевые стрекозы качались на стеблях диких злаков, на прутиках и снова
взлетали. Внизу, у подошвы холма, красотка захлопала черно-синими
крыльями, и я подумал, что где-то здесь вода и можно будет, наверное,
искупаться.
Минута тишины. Потом звякнула лопата. Закричал на лошадь ездовой.
Часть повозок и пушек пошла вправо, а мы остались на этом заповедном
холме. Я помогал окапываться расчету первого орудия. Серега тоже махал
лопатой, но подошел старшина и куда-то увел его.
За гребнем холма открывалась просторная поляна, голубевшая от цветов
и трав. Дальше виднелся редкий лес. Справа тянулась дорога-каменка. За ней
разбрелись по кочковатому полю одинокие березы, еще дальше от нас опять
начинались холмы.
Я лежал ничком на траве, вдыхая запахи нагретой земли. Был короткий
перекур. Командир орудия Поливанов, наводчик Федотов, заряжающий Пчелкин
расположились чуть ниже меня, на станине пушки. Я вдруг почувствовал
настоятельную потребность поднять голову и, подперев подбородок руками,
тотчас увидел серый, незаметный танк у края поляны. Танк медленно выползал
из редколесья, что было перед нами. Я замер. Потом заметил еще один танк и
еще... Обернулся и увидел, что Поливанов уже стоит у орудия, а Федотов
прильнул к наглазнику прицела. У обоих пилотки были подоткнуты под ремень,
у Федотова обозначились под гимнастеркой лопатки, его веснушчатое молодое
лицо как бы слилось с прицелом.
Танки словно крались к нам - без единого выстрела. Я хотел крикнуть:
"Давай!" - и в тот же миг орудия ударили.
Танки ответили. Выползли еще четыре танка. Они шли, прикрываясь тенью
леса, в сторону шоссе, но, как только наши орудия ударили, они повернули к
нам. Синие дымы повисли в воздухе, а рядом с нами еще порхали бабочки;
Федотов словно прилип к прицелу. Я подносил снаряды заряжающему. Второй,
третий выстрелы... Четвертый достиг цели. От второго танка потянулся
черный, густой, как чернила, дым. Танк замер. Рядом с нами, метрах в
пятидесяти, грохнуло, и завизжали осколки над головами. Серые подвижные
комки танков расползались по полю. Среди них вздымались черные вороха
земли, и все поле затягивал дым. Но танки били теперь по нас увереннее,
снаряды ложились ближе к орудиям. Несколько раз Поливанов приказывал мне
лечь, один раз даже выругался: моя партизанская закваска была не по нутру
артиллеристу, видавшему всякое.
Огонь батарей был губительным для немцев. Остановился третий танк.
Четыре танка повернули назад, в перелесок, где наверное, была грунтовая
дорога. "И это все?" - подумал я. Странный, молниеносный бой; мне
показалось, что одна из бабочек-чернушек не успела даже взлететь.
Капитан собрал офицеров:
- Мы должны немедленно сменить позиции. Нас уже засекли немцы.
Впереди есть хорошее место. Оттуда по-прежнему будем контролировать шоссе.
Едва мы ушли с позиций, как по ним ударила артиллерия противника.
Там, где остались отрытые нами окопы, быстро сгустились серо-голубые дымы.
Немецкие орудия били и били по зеленым загривкам высот, по склонам их, где
полтора часа назад я наблюдал за полетом бабочек.
И только теперь пришел страх, точнее, пришла словно тень его, ведь я
увидел, что такое противоборство, и понял, что случиться могло
непоправимое, если бы не капитан. И если бы, не обливаясь потом так, что
видно было сквозь него только палящее влажное солнце, мы не снялись со
старых позиций.
И страх этот усилился вдруг и завладел мной, и уже не только прошлое,
отгремевшее неприятельскими залпами, было тому причиной. Нет. Едва мы
успели перейти дорогу, войти в лощину, как опять появились танки. Они
ползли прямо на нас по дороге, и мы не успели бы развернуть орудия и
приготовиться к бою. Минута прошла как в лихорадке; танки уже обнаружили
нас, к перед лощиной рвались снаряды, совсем близко визжали осколки; мы
ложились на мокрую землю в густую траву, снова поднимались и бежали к
орудиям. Убило лошадь. Мертво, тускло светились красными бликами закатного
отраженного солнца шары лошадиных глаз. И жемчужно поблескивал срезанный
осколком зуб, оставшийся на залитой кровью траве.
Подкатила к горлу тошнота. Затравленно озираясь, я понял, что две
наши батареи не успеют открыть огонь и танки сомнут нас. На багровом от
заката лице Поливанова резко выделялись морщины. Я не мог прочитать в нем
успокоительной уверенности, но не было в нем и страха. Неведомый механизм
замедлял время так, что удары крови в висках раздавались гулко и
размеренно, и многое успевал я пережить между двумя ударами.
И вдруг головной танк вспыхнул, как факел, над ним поднялся столб
чадного дыма. Послышались негромкие хлопки. Поливанов крикнул, ободряя
меня:
- Третья батарея их сейчас угостит!.. - и отер заляпанное грязью лицо
рукавом гимнастерки.
И, точно подтверждая его слова, после новых хлопков, уже вполне
отчетливых, замер еще один танк. Только теперь я догадался о том, что
произошло на моих глазах. Била батарея, укрытая за дорогой. Пока мы
окапывались на холме, она ушла вперед, заняв заранее ту позицию, с которой
вела теперь огонь. Мы не видели наших пушек, не видели батарейцев. Но
хлопки продолжали раздаваться, и танки заметались, расползаясь с шоссе.
Черная струя дыма тяжело полилась еще из одного танка... И тут шарахнуло,
мы вжались в землю, но поздно. Секундой позже меня испугало белое,
безжизненное лицо Вани Федотова, я подполз к нему, боязливо притронулся к
его руке, увидел рану, от которой стал темным и влажным бок гимнастерки.
- Ваня, Ваня!
Он не отзывался. Откуда-то появился Серега. Вместе с санинструктором
он перевязывал Федотова. Я помогал им укладывать нашего наводчика на
носилки. Они ушли с ним, припадая к земле. Я кинулся к орудию. Поливанов
тут же приказал развернуть пушку, я встал к прицелу. Еще там, на холме, я
более или менее усвоил с помощью Вани Федотова и Поливанова обязанности
наводчика. Еще там меня как магнитом тянуло к прицелу. Мечта моя
исполнилась, но какой ценой! И почему они знали, что это понадобится так
скоро? Я думал об этом, а перекрестие прицела, словно само по себе, уже
ползло по борту немецкого танка. Огонь! Мгновенная досада, неловкость, я
растерялся. Промах! И снова перекрестье ищет тело танка, я сам переношусь
туда, где вражеские машины огрызаются, пытаясь подавить батареи. Удар. Я
уже привык к грохоту. Что-то случилось с тем танком, на броню которого я
как бы наклеил крест. А Поливанов заорал на ухо: "Давай дальше так же!.."
Пушка снова грохнула, и еще, еще, и там, кажется, вспыхнул еще один танк,
но это была скорее всего работа второго орудия.
И тогда мы поняли, что дело сделано. Танки откатывались назад, они
ползли вдоль шоссе к редкому лесу за дорогой, напротив наших старых
позиций. И тот снаряд, который Пчелкин дослал в казенник, Поливанов решил
сберечь.
* * *
Капитан был серьезен, озабочен; я думаю, он постоянно решал какую-то
трудную, тягостную задачу.
Постепенно у меня раскрывались глаза: наши потери в боях были
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг