Но эль проскочил мимо.
- Что случилось? - спросил друг.
Я махнул рукой. Слишком долго пришлось бы рассказывать. К тому же шар
он просто не заметил. Когда мы вернулись, там никого не было... Только лес
пламенел по-прежнему, и багряная его стена казалась бесконечной.
...Может быть, в этом и нет никакой тайны, просто я ошибся, вот и
все. Что касается светящегося шара, то он вызывает в моей памяти случаи,
рассказанные другими. Пожалуй, это загадка, если говорить искренне, и
загадке этой двести лет.
Шар чем-то напоминает горящую лампу, но отгорожен как будто невидимым
колпаком. Для меня эта встреча стала символом связи времен. Не исключено,
что это одно из проявлений пространства-времени, которое с таким трудом
поддается изучению.
Но загадку эту можно не замечать и не обращать на нее ровно никакого
внимания.
ЗАБЫТАЯ ЛАДЬЯ
Восемьдесят лет прошло с тех пор, как посланец Земли отбыл к
созвездию Близнецов. И вряд ли о нем вспоминали: мириады пылинок на ночном
небосводе, синих, голубых и зеленых, - это мириады миров. К ним неслись,
обгоняя друг друга, новые и новые исследовательские станции. Сменялись
поколения. А корабль шел, из дюз его вырывалось атомное пламя, хрустальные
зеркала световых гироскопов направляли его курс, по металлическим нервам
пробегали электрические волны, и в стеклянных глазах его
пассажиров-киберов отражались небесные огни звезд, туманностей и комет.
Старая, полузабытая история... Наверное, даже в памяти компьютеров,
бережно хранящих такого рода сведения, двойная звезда Близнецов была
занесена в графу "необитаемые миры". Так именовались вселенские закоулки,
куда еще не забрасывали на звездных ладьях лихие ватаги киберов - именно
они-то и становились первопоселенцами планетных островов. Кому бы пришло в
голову употреблять термин "обитаемость" в ином смысле? Ведь многократные
попытки найти себе подобных кончались неизбежной, казалось, неудачей.
Звездный корабль напоминал допотопное чудище с шестью ногами-дюзами
по вершинам правильного многоугольника - силового блока. Его радиоуши
из-за перегрузок перестали быть похожими на зеркала-параболоиды, а за
стеклами иллюминаторов угадывались потемневшие от времени реликвии века
пара и стали.
И все же именно он доставил на Землю первое неопровержимое
доказательство обитаемости отдаленнейших планет. Это о нем говорилось в
утреннем сообщении:
"Космический зонд перенес на Землю живой организм растительного
происхождения, обнаруженный за пределами солнечной системы... Растения
похожи на водоросли и найдены на дне озера с горячей водой, на глубине
около трехсот метров. Собраны образцы грунта. Ученые приступили к изучению
находок".
Наверное, не случайно приснился мне в то утро сон: зачарованный
подводный сад, легкая светлая вода, которую можно набирать в легкие, как
воздух. Зеленоватые снопы света опускались до самого дна, где меж
громадных камней скользили темные рыбы. Вокруг серебристое сияние. А
вверху сверкало зеркало, но не было видно солнца. И не было волн на грани
двух миров - подводного и надводного. Вдруг подплыла большая рыбина с
умными глазами. Я ухватился за ее спинной плавник, и она понеслась так,
что волосы, подхваченные стремительным водяным ветром, забились за моими
плечами. Тело у рыбы было теплое, из-под жабр ее выскакивали воздушные
пузырьки, и темно-зеленые губы шевелились, словно она силилась рассказать
мне об этом зачарованном месте.
Становилось светлей, как будто мы поднимались вверх. Я пытался
разобрать, что же бормотала необыкновенная спутница. Вдруг стало совсем
светло. Я открыл глаза. И тут же услышал слово "Близнецы". Фон на
"Гондване" включался ровно в семь.
...За окном, у моего изголовья, поднимался над морской далью красный
теплый шар. Я еще не прислушивался к передаче - фон был для меня просто
будильником. Но через минуту понял, что произошло то, чего можно было
тщетно ждать годы и годы. Внеземную жизнь пытались обнаружить почти два
столетия.
Вдруг я сообразил: на "Гондване" фон наверняка был с памятью.
Перевел стрелку с семи на шесть: музыка! Значит, фон все помнит. Я
помог ему: подвинул вручную оранжевую стрелку на его деревянной элегантной
панели еще на пару делений.
Я услышал подробности, относившиеся к полету. На всякий случай
переписал в карманную память маршрут и координаты корабля в момент
посадки. Еще раз увидел на объемном экране ракету.
Наверное, это можно назвать интуицией. Я смутно догадывался, что в
сообщении словно чего-то не хватает: нет, не могла история межзвездного
рейда окончиться так просто и буднично. И почему не показали ни образцы
грунта, ни "первые живые организмы растительного происхождения"?
* * *
...Поллукс и Кастор, два главных светила Близнецов, удалены от нас на
десять и четырнадцать парсеков. В день "второго открытия Близнецов" мы
говорили о них с Энно даже на прогулочном вельботе. В тот же вечер
звездный атлас рассказал мне о местах, откуда занесло к нам гостя. В круге
света от лампы возникали контуры животных - кита, ящерицы, льва, ворона,
рыси, змеи, обоих Медведиц - Большой и Малой. По странной прихоти
астрономы вознесли на небо и стали писать узорчатой прописью: птицу
Феникс, Летучую Рыбу, Голубя, Лисичку, Волка, Лебедя, Орла, Дельфина,
Малого Коня. Всего восемьдесят восемь созвездий. В этом небесном зверинце
затерялись большие и малые небесные тела. И мифические Кастор и Поллукс.
Поллукс - ничем не примечательная оранжевая звезда. Но Кастор! Под одним
названием скрывается целых шесть светил. В этом хороводе разглядели
сначала два горячих гиганта - Кастор А и Кастор В. Они так близки, что
разделить их может лишь телескоп. Каждый из этих гигантов как двуликий
Янус: это определил спектроскоп (даже телескоп тут не поможет). Оба
Кастора - двойные звезды, но расстояния между ними так малы по
галактическим меркам, что могут без труда быть выражены просто в
километрах. Десять миллионов километров. Это в шесть раз меньше расстояния
от Солнца до Меркурия. Как оправдалось случайное пророчество древних
звездочетов, давших имя Близнецы именно тому созвездию, в котором
превзойдены все рекорды близости светил!
А недалеко от двойных гигантов притаилась пылинка - Кастор С. И это
тоже два раскаленных шара, разделенных всего двумя миллионами километров.
Не спешит Кастор С в своем беге по орбите: никому еще не удалось узнать
скорость его движения вокруг той невидимой точки, которая зовется общим
центром тяжести. Может быть, период его обращения - около двухсот тысяч
лет, а может быть, еще больше.
Именно к этим странным шести звездам послан был космический зонд.
Сорок пять световых лет не так уж много. Даже для автоматического корабля
прошлого века.
Ну и здорово же надо мной подшутили в редакции! (Шутка, правда,
невольная.) Пока я оформлял командировку на "Гондвану", пока уточнял план
публикаций, пока хлопотал и радовался подаренной мне возможности
прокатиться по Тихому океану - все это время настоящий космический зонд
приближался к нашей планете и нес свою необыкновенную добычу. Сколько воды
утекло с тех пор, как он отбыл к созвездию Близнецов, туда, где чуть
заметными светлыми пылинками мелькают такие же солнца, как наше, с
планетами, и где открылись миры, на которых есть вода, воздух, жизнь! А
ракета шла, шла, забытая среди звезд ладья...
Первый очерк в "Океане" о космических формах жизни - это, конечно,
сенсация. И пусть все уже слышали, и пусть факты известны и новые объемные
фото достать непросто, но, если здорово сделать этот первый очерк, он-то и
останется в памяти. И вся эта полуторавековая история забытого полета на
забытом космическом корабле допотопной конструкции - тоже. И будет потом
много книг, и много статей, и много фильмов, но художественный очерк
останется первым живым словом о странствии, равного которому не было.
Я еще раз перевел стрелку фона назад и переписал почти все сообщение.
И оставил на память копии снимков и объемных кадров.
Нужно зайти к Ольховскому, решил я утром. Когда? Сейчас? Позже? Я
соединился с ним, но он был занят. Впрочем, что я ему скажу... Несколько
дней назад, когда я уговаривал его взять в экспедицию именно меня, то так
расписал ему мою давнюю любовь к морю, что в его серо-синих колючих глазах
появилось даже какое-то отечески-заботливое выражение. Моя участь была
решена, как тогда мне казалось, в благоприятном для меня направлении. А
теперь? Просить разрешения в редакции покинуть экспедицию?
Нет, меня не поймут. Особенно Ольховский, руководитель экспедиции,
хотя у него просить разрешения как раз и не надо.
Для него и для таких, как он, совершенно безразлично, какой из
океанов и на какой планете изучать. Разница, во всяком случае, небольшая.
Найти новый вид мотылька где-нибудь на острове Маврикий для биолога все
равно, что для филателиста обнаружить в своей коллекции редчайшую
разновидность марки того же острова. Все это я хорошо знал, но понять был
не в силах. Что-то ускользало от меня, и я всегда оставался немного
настороже с такими людьми.
И потом не я ли говорил Ольховскому, что именно о такой экспедиции,
которая не откроет ни новых островов, ни даже подводных вулканов, я давно
мечтал? Где же, в самом деле, взять новые впадины на океанском дне, если
последняя из них занесена в морской атлас лет сто назад?
Жизнь - это пятая стихия. Такова установка Ольховского. Познать ее не
так просто, как первые четыре стихии древних - огонь, землю, воздух, воду.
Особенно если этим не заниматься серьезно. У него все выглядело логично и
убедительно, у этого человека, вызывавшего в памяти образ древнего мудреца
по имени Диоген. Только тот был как будто поспокойней. Жил в большой
бочке, а когда Александр Великий спросил его о сокровенном желании (надо
полагать, для того, чтобы исполнить его тут же, на месте), то мудрец
ответствовал монарху: "Отойди от моего жилища и не загораживай солнце".
У Ольховского была "Гондвана". Корабль, дом, лаборатория. Правда, она
была маловата для него, всего тридцать тысяч тонн, но больший тоннаж не
разрешен. При желании он всегда мог найти утешение в исторических
параллелях.
Кроме "Гондваны", моря и океаны бороздили многочисленные "Пикары",
"Одиссеи", "Садко", "Наутилусы". "Море легче осушить, чем исследовать", -
сказал мне Ольховский в первую нашу встречу и оставил меня на борту.
Нет, я должен быть на корабле. Внеземные дела подождут. Когда-нибудь
я напишу книгу о пятой стихии - найдется в ней место и для космических
форм жизни. Если, конечно, будет что сказать по существу. Ведь журналист
не просто "концентрирует события", он еще и толкует их, окрашивает,
передает по-своему. Журналист - это личность, стиль, это манера не только
писать, но и мыслить.
...Это началось давно. Я мог представить себе этих умельцев, сидящих
за старомодными пишущими машинками и выколачивающих свой дневной урок, или
с музейными инструментами в руках, отдаленно напоминающими магнитные
карандаши с памятью первых выпусков. Но писали они вполне сносно. Конечно,
им было легче это делать: материал был проще, и его было меньше. Сейчас
нужно уметь улавливать суть целой науки, быть может, из какого-нибудь
случайного разговора: другой возможности не представится. И конечно,
обобщать, проводить параллели. Думать, думать... Разумеется, это искусство
обогащать носит иногда несколько формальный характер, на уровне логических
операций и математического анализа многих переменных величин. Творческая
удача складывается иногда неожиданно; тогда вдруг получается красивая
работа, одновременно и оригинальная по мысли, и понятная. Где-то в
перспективе стирались грани между статьями научными и художественными. Не
исключено, что процесс этот происходил лишь в моем воображении.
Нужно было много увидеть здесь, узнать наконец океан по-настоящему.
Времени было вполне достаточно. Я понимал: только на "Гондване" я смогу
это сделать. Другого случая может не представиться всю жизнь. Итак,
океан... Где мы находились сейчас? "Справа по борту - Япония, слева -
Австралия, - пошутил я про себя. - Сначала завтрак, - решил я, - а там
видно будет". Кажется, все же придется поговорить с Ольховским, только
значительно позже.
Я заказал кофе, сыр, фрукты, хлеб. Через пять минут все это
дожидалось меня в маленькой стенной нише. Я открыл пластиковую крышку и
водворил завтрак на столик.
На табло с надписью "Библиотека" я вызвал каталог книг по биологии,
океанологии, морским беспозвоночным и другим морским наукам. Потом заказал
несколько рефератов и электрокопий, успел кое-что просмотреть здесь же, за
столиком, и начал на ходу изобретать систему знакомства с подводным миром.
Слегка болела голова. Я с удовольствием вспомнил о том далеком
времени, когда люди один раз в жизни учились наукам и ремеслам. Из тех
времен, из старых книг и трактатов выплывали пароходы, дымные причалы,
фонари, маяки, якоря, просмоленные бочки, топоры, трубки, разноликие
моряки и прачки, бородатые капитаны, барышни в кисейных платьях, шумные
набережные, ялики, паруса, пиратские секреты. "Стоп, - сказал я себе, - на
сегодня хватит. Всеобщее взаимодействие вещей и тел - это и есть океан".
Я отключил библиотеку, вежливо выпроводил кибера, невесть откуда
появившегося в каюте, и вышел на палубу, навстречу морю, над которым
стояли столбы солнечного света, точно гигантские соломины, пившие воду.
Там, на палубе, были синие и желтые краски, и запах настоящего дерева, и
ветер, гнавший тяжелые белоснежные облака, и одно, самое высокое, розовое,
как дорогой жемчуг, облако стояло, казалось, на якоре, сопротивляясь
всеобщему движению.
Совсем рядом, у самого борта, держась за пластиковые поручни, стояла
высокая девушка. Вероятно, я не сразу заметил ее. Но у меня был, вероятно,
соответствующий вид; она не удержалась и сказала с неподражаемой грацией:
- Вы, по-моему, романтик?
- Да. Разумеется, - ответил я в тон.
- И потому вы здесь, на "Гондване"?
- А где же мне еще быть?
- Значит, вам не скучно в этом плавучем музее?
- Самое подходящее место для таких, как я.
- Шутите? - попробовала она догадаться.
- Нисколько. Те, первые, открывавшие континенты, моря и проливы, даже
не знали толком, что их ждет. Они летели на воздушных шарах, спешили к
полюсу на нартах, пробирались узкими тропами к подножиям сияющих вершин,
потом шли выше - на Джомолунгму, на марсианские пики. Опускались в
Марианскую впадину. Те, кто не утонул, не умер от голода, не погиб от
удушья, написали книги-отчеты о деле своей жизни. А за ними по просторным
дорогам, по надежным воздушным трассам и морским путям, на вертолетах, на
комфортабельных кораблях, на подводных лодках устремились романтики.
Они-то и положили начало этому движению, то есть романтике. И воспели ее в
стихах и прозе, заодно с теорией преодоления препятствий, которой они
долго занимались, прежде чем отправиться в путь. Как видите, я не рисуюсь.
Она молчала, словно что-то обдумывая. Этот большой ребенок, кажется,
даже шевелил губами. Я подошел к ней вплотную и поцеловал ее. Теперь было
можно. Потом - никогда. Ничто в ней не изменилось. Родилась и тут же
канула в вечность минута понимания. Она откинула волосы, внимательно
посмотрела на меня сверху вниз (она была чуть выше меня), и я вдруг увидел
это мгновение из будущего, моего будущего. Наверное, тогда мне станет
грустно.
ВАЛЕНТИНА
На ней было светлое платье с кружевами. В пушистых волосах - лиловый
цветок. Большие серые глаза с прелестью вечного недоумения в них изучали
меня. Трудно было понять, какое впечатление я произвел. Но тайная смелость
и любопытство взяли верх. После паузы я вдруг услышал:
- Потоп не сказка. И не потому, что находят следы древних
цивилизаций. А потому что есть океан. С любой силой человек справится, а с
океаном пока нет. Разве не так?
Тирада о потопе натолкнула меня на мысль, что ей не больше двадцати -
странный, неопределенный возраст... Тело и мозг пластичны, на лице следы
постоянных перемен, оно точно зеркало, в котором возникает зыбкий образ,
но линии так и остаются незаконченными.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг