и вот вскочил на ноги, по прежнему ничего не видя бешено стал отмахиваться:
- Уйди! Оставь меня!.. Я требую!.. - и вдруг взмолился пронзительным,
стонущим голосом. - О-ооставь!!!! О-о-оставь!!!
Вике было жутко - она уже забыла, что находится в некой квартире, что еще
жива - ей казалось, что распахнулась пред ней адская бездна, что она уже
умерла, и никак уж из этого кошмара не вырваться - да право - разве же может
быть в нормальной жизни такой вот кошмар, такой вот надрыв?! А Виталий все
стенал и стенал - все молил, и выл, чтобы не подходила, чтобы оставила его в
одиночестве - и все то уткнувшись лицом в стену, и все то сотрясаясь от
рыданий...
Когда, наконец, немного успокоился, когда глаза его привыкли к свету, то
первым делом, конечно, повалился на колени, и стал вглядываться в щель между
стенкой и стеной. И при этом свете смог увидеть то, что жаждал увидеть; не
кассету - нет - всего лишь маленькую серебристую блестку выступающую там на
пределе видимости; и, конечно, одним сильным рывком он вытянул к ней свою
руку - вытянул так далеко, как только мог, содрал кожу у локтя, защемил у
предплечья, но, конечно, и не почувствовал этой боли, но все, задыхаясь от
волнения, продолжал туда рваться - но уж дальше никак нельзя было просунуть
- пальцы впивались в пыльный пол, но до кассеты так и не доставали. Конечно,
Виталий и не думал сдаваться - он боролся за свое счастье, за свою мечту -
он дергался, и можно было подумать, что бьется в конвульсиях, он ревел и
хрипел, он молил - и мольбы его были бессвязны, обрывочны, но пронзительны,
но искренни. И Вика все сидела на диване, вся сжалась, дрожала, и не знала
как вырваться из этого кошмара.
Вот, наконец, Виталий вскочил на ноги. Безумный его, исступленный взгляд
метнулся по комнате - скользнул и по Вике, но она уже не пугала его, она
значила для него не больше чем вся эта дорогущая мебель. И вот он понял, что
должен делать - схватился за край стенки и из всех сил дернул - она лишь
слегка покачнулась, он совершил еще один такой же отчаянный рывок - на этот
раз упала, разбилась одна из хрустальных чашек.
Звон бьющегося стекла вернул Вику к реальности - она осознала, что перед
ней все-таки не адское чудище, но ее муж - муж, который за несколько часов
до этого уже закатил перед гостями сцену, и у которого, судя по всему,
продолжалась горячка. Она поддалась первому порыву, и бросилась к нему
сзади, обняла за плечи, поцеловала в шею - он, поглощенный жаждой добраться
до музыки даже и не заметил этого, совершил еще один отчаянный рывок -
стенка содрогнулось, слегка накренилась, и еще несколько посудин разбились.
- Нет же! Нет! Я говорю тебе - остановись! Я приказываю! Слышишь?!
Слышишь?!.. Виталий!.. Или я буду звать на помощь! ВИТАЛИЙ!..
Но Виталий по прежнему не обращал на нее никакого внимания - с того
самого мгновенья как он увидел кассету любые внешние преграды, в том числе и
жена, которой он так ужасался уже больше ничего для него не значили.
И это презрение к себе вдруг взбесило Вику: "Да что же я сошка, рабыня
какая-то?! Причудам этого припадочного подчиняться?!.. Ну уж нет - и я могу
постоять за себя!" - она то и позабыла, что когда-то, бесконечно давно, в
некий действительно безумный, романтический период своей жизни клялась
Виталию, что и рабой его будет, только бы позволил рядом находится. Но
теперь все это бесило; от бешенства у нее даже в глазах потемнело, и она его
сзади за волосы дернула, и даже не ведая, откуда взяла такие силы - смогла
оторвать его от стенки, и развернуть к себе. Сейчас, в мертвенном
электрическом свете, вся взмокшая, трясущаяся - она показалась Виталию
отвратительной, она показалась ему духом преисподней, который жаждал
заполучить его обратно; и тогда Виталий перехватил ее за плечи, бросил на
диван, зверем зарычал, бросился к стенке, и стал сбрасывать с полок книжки,
сервизы, подаренные ему от поклонников сувениры; под ногами уже набралась
довольно значительная куча, и он спотыкался, падал, тут же вскакивал, рычал,
ревел, стенал, молил, открывал все новые и новые дверцы - все выбрасывал и
выбрасывал из них всяческие вещи, которые были для него рухлядью, таким же
ненавистным препятствием к Музыке, как и Вика...
Вика же истерично рыдала, вновь бросилась к нему, а он, не поворачиваясь,
отпихнул ее - так ударил, что некоторое время она просто не могла дышать.
Больше она не пыталась его остановить, она просто поняла, что это не в ее
силах, что надо позвонить по телефону, вызвать врачей - пусть они приедут,
пусть скрутят его, вколют успокоительное, пусть увезут в клинику, пусть
будут лечить там месяц, два, три - неважно сколько - сейчас она не
испытывала к нему ни капли жалости, но только ужас и злобу. Злобу за свои
мечты разбитые.
И ей никакого труда не стоило вернуться в спальню, и там набрать нужный
номер - дрожащим голосом она сообщила все что требовалось, а подтверждением
его рассказа стал ужасающий грохот - содрогнулись стены, сорвалась висевшая
на стене репродукция Шишкова изображающая спокойствие лесных далей. Звон
бившегося стекла, еще какой-то хруст, треск, скрежет еще в течении
некоторого времени не смолкали, квартира дрожала, и казалось, что сейчас
весь дом рухнет. Но нет - дом пока не рушился, и Вика прокричала в трубку:
- Скорее! Скорее же! Приезжайте!..
С трудом смогла разобрать ответ:
- Да, мы постараемся оказаться там как можно быстрее. Вам же лучше не
оставаться в квартире. Выйдите к соседям или во двор...
- Да! Да!.. Когда же вы будете?!
- Как можно скорее...
И она бросила трубку, вцепилась в край столика и с такой силой, что
сломался один из ее длинных ногтей - Вике было по настоящему жутко, тот
человек, с которым за несколько минут до этого она лежала в постели,
которого называла милым, теперь стал ей совершенно чуждым, стал убийцей,
маньяком. Кровь часто-часто билась в ее висках, гудела там, звенела пожарным
набатом, а она все прислушивалась - не слышно ли шагов, не выйдет ли он
сейчас из затемненного коридора. И она знала, что, покажись он, дух
преисподней, сейчас - она бы закричала из всех сил, она бы бросилась в окно,
и все равно, что это был тринадцатый этаж - разбиться представлялось
безмерно лучшим уделом нежели оказаться в руках у этого безумца. И хотя с
такой силой звенело в голове, она все-таки понимала, что никаких звуков
больше не было - подумалось даже, что придавило его этой стенкой. И она ведь
поверила, что придавило - насмерть придавило! Ведь он же, несмотря на то,
что несколько поправился, все равно ж оставался хрупким - вот как наяву
увидела его лежащего на полу с раздавленной клеткой, и испытала такое же
облегчение какое испытывают во всяких дешевеньких фильмах "герои", когда
погибает "злодей".
Сначала ей захотелось заглянуть в гостиную, удостовериться, так ли это на
самом деле, однако - не смогла, решимости не хватило. Сразу повернулась,
пошла к двери на лестницу. Шла очень медленно, и ей было жутко, озноб
пробивал - она из всех сил вслушивалась, но по прежнему ничего кроме гудящей
в висках крови не слышала. И все же ей казалось, что он крадется прямо за
нею, что сейчас вот набросится сзади, совершит что-то жуткое, чего и
представить невозможно. Конечно, требовалось обернуться, чтобы убедиться в
этом или противоположном. Но нет - и этого Вика не могла сделать,
предпочитала оставаться в кошмарном неведении. Вот, наконец и дверь - она и
позабыла, что в одном легком ночном платьице, что босая - да разве же это
значило что-то?! Главное бы во двор выбежать и дождаться там врачей. И пусть
они навсегда, навсегда увезут этого демона, пусть сожгут его - только бы
побыстрее это свершилось!..
Она положила ладонь на ручку, стала поворачивать ее, дернула - неужели же
свобода?! Но нет - конечно, в состоянии своем она позабыла, что дверь
закрыта еще и на замок, что надо повернуться, взять ключ с полки у зеркала.
Замерла, уже собралась это сделать, как... Словно раскаленной плетью ее
ударило - она не выдержала вскрикнула - а плеть то все въедалась с
непереносимым треском в ее голову - это был звонок. И с той стороны двери,
уже и кулаками стучали; разом несколько встревоженных и разозленных
соседских голосов требовали:
- Да что же это у вас происходит?! Совсем с ума посходили?! Весь дом
решили разнести! Сейчас милицию вызовем!.. Да я уже и вызвала милицию -
разве же можно такое безобразие терпеть!.. Семейка - весь день горлопанили,
теперь еще и ночью не унимаются!..
И все это время не переставали звонить, не переставали стучать.
Вика стояла словно парализованная, и тут сзади ее перехватила рука - рука
пылающая, сильная. Она уже знала, кто это, и она закричала - закричала
истерично, пронзительно, как могут кричать женщины в таких критических
ситуациях - наверное визг ее перебудил всех, кто еще спал в этом подъезде,
прорезался среди стен до самого нижнего этажа. Такой вопль не каждый в своей
жизни услышит, и это хорошо - это вопль умирающей жертвы, это боль
нечеловеческая, это надрыв - те, кто услышит такой вопль (но не в кино -
нет, нет - там все игра) - тот никогда не забудет, перед тем бездна смерти
распахнется.
Звон прекратился и вообще все замерло. Вика больше не кричала - она вся
выложилась в крике, и, хотя и не теряла еще сознания, но пребывала в таком
состоянии, что не могла уже и пошевелиться, вообще походила на умершую, и
только глаза ее были широко распахнуты, и там бился, надрывался темный ужас.
Вот в дверь вновь забили - теперь уже из всех сил, ногами - кто-то из
соседских мужиков, кто посильнее - теперь дверь торопились высадить, и
кто-то удостоверился - действительно ли вызвали милицию. Однако, не так то
легко было высадить эту дверь - ведь это была уже не та ветхая темная
дверца, из-за которой так легко вырывалась когда-то Музыка - это была
крепчайшая, призванная охранять эту дорогую квартиру дверища, защита от
грабителей - и не смотря на силу ударов, а это были действительно сильные
удары - она лишь слегка сотрясалась. Ну а Виталий схватил свою супругу за
руку, и как какую-то поклажу, как мешок, поволок в гостиную, где все
выглядело так, как и должно было выглядеть после всколыхнувшего полдома
грохота: все перевернутое, вздыбленное - подобное можно увидеть после
землетрясения или после бомбардировки - только вот окружающие стены каким-то
образом еще оставались целыми. Стенка рухнула и на диван - вздыбилась там
изломанной горою, а весь пол вокруг был усеян разбившимися посудинами,
измятыми книгами и прочим. Магнитофон был также погребен где-то под этим, и
скорее всего сломан - но Виталий уже успел притащить другой магнитофон -
поставил его на какой-то груде, как раз на том месте, где стоял когда-то
старый магнитофон, Музыку дарил.
Да - он действительно нашел кассету, он уже вставил ее в магнитофон, как
раздался этот предательский звонок в дверь - случись он хоть на полминуты
позже и Вике удалось бы ускользнуть, но Виталий тогда бросился в коридор -
ему представилось, что дверь на лестницу распахнута, и что лезут оттуда
демоны преисподней, жаждущие отлучить его от Музыки. И он готов был
сражаться с этими демонами, готов был... нет - не погибнуть; теперь он не
мог погибнуть - теперь он должен был только побеждать, чтобы остаться таки
наедине с Ней, с Музыкой. Но в коридоре он увидел только свою жену, и она
больше не пугала его, показалась жалкой, ничего не знающей - он захотел и ее
приобщить к Музыке, как пытался это сделать когда-то с Виктором.
И вот он приволок ее в комнату, толкнул на оставшийся свободным кусок
дивана - бросился поскорее к магнитофону, включил - было еще несколько
мгновений перед началом, и он метнулся к выключателю, с необычайной
ловкостью перескочил через нагроможденье - вот не стало электрического
света, но желанной ему темноты не было - заря уже вступила в свои права, и
уже разливались по небесам потоки бордовых, пламенных тонов - восходил новый
день, и словно тревожный пульс его звучали сильные удары в дверь.
Виталий бросился было искать какую-нибудь занавесь, но тут началась
Музыка. Он замер, он прислонился к стене, и смотрел в дальний, темный угол -
заря уже не мешала ему, он не замечал окружающего - крупные, жаркие слезы
покатились по его щекам. И казалось Виталию, что он никогда и не уходил от
это Музыки - быть может, и была какая-то безмерно малая вспышка безумия, но
она ушла - она уже никогда не должна была возвращаться, уже забылась. Он
дрожал вместе с этой музыкой, он лил вместе с ней слезы, он умирал, и тут же
возрождался вновь вместе с неведомым, небесным скрипачом. И он верил, что
теперь это никогда не прекратится, что он, как и прежде (как и мгновенье
назад!), будет переворачивать вновь и вновь кассету (даже и не зная, что
новый магнитофон сам может это сделать); что будут лететь где-то неведомые,
суетные годы, ну а он непреклонно будет двигаться к своей цели - вновь и
вновь вспоминать ту встречу в весеннюю пору - любить, любить, Любить...
И ведь он привык не замечать времени, вот и теперь те минуты, которые
оставались до приезда врачей и милиции пролетели в одно мгновенье. Он не
слышал громких, требующих открыть дверь голосов, но когда раздались удары
много более сильные нежели прежде, удары от которых стала содрогаться
люстра, а не разбившаяся еще посуда покатилась по полу - тогда он очнулся от
своего счастливо и рыдающего, так не похожего на жизнь иных людей забытья.
Да - он очнулся - он понял, что всеми силами должен охранять свое
счастье. Он понимал, что дверь ему никак не удержать, но он бросился к Вике,
которая так и сидела на уголке дивана, вся сжалась, не двигалась; и только
изредка ее, кажущееся теперь необычайно хрупким тело вздрагивало, словно бы
от неких внутренних ударов - слезы медленно наполняли ее глаза, и во
врывающемся в комнату бордовым свечении казалось, что это кровавые слезы.
Она рыдала, сама не ведая от чего; сначала то, кажется от ужаса, но потом...
потом она как и Виктор когда-то, сама не замечая того, погрузилась в Музыку.
Музыка вымела из нее, как сильный ветер выметает сор, ее ужас, ее ненависть
- она погрузилась в эту завораживающую, слезы выбивающую тоску, да так и
сидела без всякого движенья, все слушала-слушала. И она даже не заметила,
как этот Демон, муж ее, оказался рядом, как схватил ее за руку, как стал
исступленно, обжигая горячими слезами эту руку целовать - удары в дверь еще
усилились, теперь раздавался еще и некий скрежет, Виталий сделал музыку
громче, затем склонился к ней к самому уху и зашептал
- Они скоро будут здесь. Они проникнуться этой музыкой...
- Нет, не проникнуться... - последовал едва слышный шепот. - Они все
слишком встревожены, слишком суетны. Они даже не остановятся...
- Да, именно так и будет... - так же, шепотом, отвечал Виктор.
В молчании, в волнах музыки, минуло еще сколько-то, совсем, кажется,
немного времени. После этого Виталий промолвил:
- Вика, ведь ты же убежишь потом...
- Что?..
- Ты не постоянна, вы все не постоянны. Так же, и Виктор, мой старый друг
- он мог проникнуться музыкой на несколько минут, но что-то мешало ему
остаться погруженным в нее навсегда - что-то гнало его вернуться туда,
начать читать свои проповеди о пустоте... Когда они ворвутся, когда выключат
музыку - ведь тогда ты оставишь меня..
- Нет, нет - не правда!
- Быть может, и ты станешь читать мне всякие проповеди о том, как надо
жить. И я знаю... да - я знаю - ты выкинешь, сломаешь, сожжешь эту кассету,
а потом, на все мольбы мои неизменно будешь отвечать, что не знаешь, куда
она задевалась. Понимаешь, эти искренние, яркие чувства, которые сейчас в
нас горят, они разобьются - в тебе точно разобьются, ты станешь прежней...
Уже тогда Вика сердцем почувствовала какую-то особую интонацию, и она
вскрикнула, она отдернулась, хотела убежать, но он крепко держал ее за руку.
И тогда она прильнула к его груди, взмолилась, хотя еще толком и не знала, о
чем молит:
- Нет, пожалуйста... Я исправлюсь, я сделаю все как ты хочешь...
Он же неотрывно смотрел на нее, и по щекам его беспрерывно катились
крупные, жаркие слезы. Пронзительный накал Музыки все нарастал - они
стенала, она молила, она разрывала эту пустую, ненужную плоть в клочья.
Вот из коридора прорвался особо сильный удар - казалось, что в их
бронированную дверь стрельнули из пушки - все содрогнулось, и удивительным
было только то, что в комнату до сих пор еще никто не ворвался.
- Вика, понимаешь ли ты, что это последние мгновения нашего Счастья?!! -
он проревел эти слова жутким, нечеловеческим голосом.
- Нет! Нет!! Нет!!! - тоже рыдая, выкрикнула она.
- Сейчас чувства накалены, сейчас я рыдаю, сейчас душа в великом мраке, и
я готов писать стихи - множество этих так нравящихся вам стихов... Эти
стихи, эти жалкие стишки - ничтожные отражения того, что я на самом деле
чувствую! Разрывает меня изнутри эта боль! Разрывает!.. - после некоторой
паузы, когда еще один могучий удар сотряс комнату, продолжил. - Но даже и
этих стишков они не дадут мне написать. Ворвутся, разлучат с Музыкой. Сейчас
я тебе во всем признаюсь: я же ужасно, ужасно боялся, что не смогу найти
кассету до рассвета, что придется просуществовать еще один бессмысленный
день, я чувствовал, что не выдержу еще одного дня в этом мерзком Аду, с ума
сойду... А кого же теперь! Теперь, когда уже Музыка играет, когда вновь живу
- кого это - осознавать, что ты будешь оторван от этого, брошен в бездну, в
болото...
- Милый, милый, пожалуйста...
- Зачем ты это говоришь?! Чего ты боишься?! Меня, музыки боишься?!
- Да! Да! Да! - в припадке откровения выкрикнула она.
- Так ты лучше назад бойся вернуться, в то существование гнилостное.
Бойся вновь оказаться за столом с кусками плоти, которые лопочут ничего не
значащую пустоту; бойся проводит дни, годы в суечении, в неосознанном
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг