накипело, сейчас им все-все выскажу!..
И он отпихнул Виктора, распахнул дверь ванной - при этом едва не сшиб
подвыпившую девушку, которая конечно же так и стояла там, и все внимательно
слушала. Он схватил девушку за руку, и ворвался в большую комнату, где на
самом то деле никто и не ждал его стихов - всем им не было дело до его
чувств, но они уже, как это часто бывает в больших компаниях, разбились на
маленькие группки, и в каждой обсуждали что-то свое - кто огород, кто
погоду, кто цены в магазинах, кто даже и его Виталия "хорошее" поведение.
- Сейчас я покажу вам хорошее поведение! - пророкотал Виталия, и отпихнул
ту подвыпившую девушку с такой силой, что она ударилась о шкаф, вскрикнула,
закрыла лицо руками, зарыдала - бросилась в коридор. - Сейчас я устрою вам
хорошее поведение! Стихи мои захотели послушать?! Сейчас услышите! Шедевр!
И тогда он бросился в соседнюю, прежде пустовавшую, но теперь
переделанную для его писательских нужд комнату. Там тоже все было светло,
стояла дорогая импортная мебель, а роскошным креслом за письменным столом,
мог бы похвастаться какой-нибудь негодяй из кожаного кабинета. Он не стал
садиться в это кресло, он схватил блокнот, ручку, и согнувшись, стремительно
стал там что-то записывать.
Оставшиеся за столом гости испуганно переглядывались, обменивались
односложными репликами: "Что с ним? - Не знаю" или "Может скорую вызвать? -
А что, думаете, горячка?", наконец "Вика, ты хоть иди посмотри за своим
мужем".
А Вика сильно изменилась за последние месяцы. Она пополнела, во всех
чертах появилась некая пышность, и ясно было, что лет через двадцать
превратится она в эдакую бабищу-командиршу, ту самую, что и коня на скаку
остановит и в горящую избу войдет. В бабищу мир для которой сузиться до
кухонного пяточка с бесконечным перетаскиванием кастрюль, сковородок, банок,
склянок, супов и пельменей. Глядя на нее представлялся этакий живой, мягкий
самовар, которому для существования необходимо обосноваться в некоей
квартире, в семье - и вот тогда этот самовар будет из года в год
передвигаться из комнаты в комнату, пыхтеть, время от времени выпускать из
своих недр детей, и все разрастаться, разрастаться. По крайней мере, уже и
за те полгода, которые минули со дня их свадьбы, Вика уже не звенела чистым
голосом, но вот теперь поднялась с некой тяжестью, с ленью, вот, того и
гляди сейчас заворчит-заворчит, руки в бока вставит, пойдет да и набросится
на своего муженька, как медведица. Она и пошла в его комнату, хотела дверь
закрыть и там, наедине, прошипеть что-нибудь ядовитое, так как хотелось
скандала - за все эти месяцы не было повода, но вот теперь наконец-то... -
просто необходимый элемент семейной жизни.
Однако, двери она не успела закрыть, так как Виталий уже написал то, что
хотел - и ушло у него на это не более двух минут. Он пробежал, он оттолкнул
ее в сторону, и вот уже стоял перед гостями, некоторые из которых поднялись,
стояли напряженные, готовые бросится на него, если он продолжит буйство. Но
гости молчали, выключили и некое жалкое подобие Музыки, которое все время
булькало и подвывало в углу. В совершенной тишине прочитал он им то, что
записал в эти две минуты:
- Мне не надо ваших чувств поганых,
В них ложь и пустота - я ненавижу вас!
И мутит душу мне от ваших рож тупых и пьяных,
Вы ждали слов, и вот вам мой рассказ:
Я жил в обители своей среди видений,
Во мраке, но во мраке - вечности стезя,
Я жил питаясь от ветров голодных дуновений,
В стихах обрывки музыки ловя.
Я жил, и вспоминал одно мгновенье,
И встречи миг, - любовь вела меня;
Очей далекое свеченье
Питало страсть поэзии огня.
Я жил, но жизнь закончилась как только,
Проник в обитель солнца свет;
И я кричу, и я кричу, поскольку,
В душе моей уж прежних чувствий нет!..
И вы собрались здесь, чтоб пить, смеяться,
Здесь, в комнате, где прежде храм мой был;
И ждали, верно, что и я вдруг стану с вами надрываться,
И в гнусности ввергать свой пыл!..
Да - я устал, и не живу уж боле,
Пред вами тень былого уж стоит;
Но видите - еще дрожит душа от вашей соли,
Под пеплом искра все ж еще горит...
Он пророкотал эти, записанные без останова, в две минуты строки с таким
сильным, пронзительным, рыдающим чувством, что многие заплакали. Кто-то, уже
действительно сильно пьяный, даже опустился перед ним на колени, но Виталию
стало настолько тошно от этой мерзости, что он перехватил его за руку, и
одним сильным рывком поставил на ноги, и проволок в коридор. Тут же метнулся
обратно в комнату, и зарычал:
- Во-о-он! Все! Все Во-он!!..
И я не стану описывать ту сцену, которая разыгралась следом - это была
весьма гнусная семейная сцена, в которой Виталия обвиняли, что он совсем
тронулся умом, что он не может сдерживать себя, и проч. Причем, больше всего
его обвиняла Вика. У нее даже случилась истерика, она и руки заламывала, и
волосы драла - наконец, стала бросать со стола посуду - в общем, ее саму
пришлось удерживать... Спустя полчаса последние, во всю обсуждающие
случившееся гости ушли, остались только: Виталий, Вика, и еще ее мать и
отец, которые решили "помочь дочке в случае чего"; хотел еще остаться и
Виктор, однако, Виталий выпроводил его - он хотел бы остаться в полном
одиночестве, закрыть все поскорее темными шторами, услышать Музыку - да что
говорить! - этого он хотел больше всего на свете. Однако, стоило ему только
неосторожно заикнуться об этом, как на него обрушился такой град попреков,
что он попросту зажал уши, бросился в свою комнату, и сидел там, в этом
роскошном, ненужном, не замечаемом им кресле - сидел уткнувшись головой в
стол, и все стенал, стенал, стенал. Кто-то подходил к нему, тряс за плечо,
однако - он ругался, он выплескивал самые грязные слова какие только знал, и
молил, молил, молил, чтобы все-таки оставили его в одиночестве.
Закончилось тем, что вызвали врача. Виталия осматривали, и он больше не
сопротивлялся - к этому времени вспышка уже прошла, он вновь погрузился в
апатичное состояние; бормотал что-то, что хотели от него услышать; и вот, с
наступлением сумерек, на коленях вымолил прощения у Вики, и предварительно
поклялся, что подобная выходка больше никогда не повторится. Это ведь Вика
хотела, чтобы он молил на коленях - глупая бабья спесь, вычурность,
театральность; она ведь и сама понимала - в глубине души своей понимала, что
все это не по настоящему, что и не может быть по настоящему потому только,
что и не было между ними никогда настоящей любви. Знала, знала ведь Вика,
что никогда, за все эти месяцы не промелькнуло хоть на мгновение в сердце
Виктора любовь к ней - что он любил либо ту иную, Звезду, Музыку; либо уж
никого не любил. Потому, от понимания этого глубинного, от осознания
несчастья своего, она и сцену днем устроила. Ну а теперь то, устала мучится,
захотелось обмануть себя, и вот эта пустая рыцарская белиберда - колени,
преклонения, в конце концов даже потребовала, чтобы он прочитал одно из тех,
давным-давно написанных стихотворений - и ведь знала же, что не ей
посвящено, так все равно попросила (все равно, что заставила) - и Виталию
пришлось прочитать, да еще и слезы пролить, и ладошку ее поцеловать.
Впрочем, я нисколько не собираюсь оправдывать Виталия, я вообще воздержусь
от каких-либо комментариев к тем роковым событиям, которые разыгрались в ту
же ночь.
* * *
В ту ночь Виталий почувствовал, что больше не сможет так существовать
дальше. Он лежал рядом с Викой, глядел в потолок - неведомо сколько времени
лежал так и глядел без всякой мысли, не замечая хода времени. Но вот, словно
разряд раскаленный в голову ему ударил - просто осознал он, что так же вот
лежал и неделю и месяц назад, что так же, в этой ужасающей, отвратительной
пустоте будет продолжаться и год, и два, и три - все то же самое. И он будет
тупеть, забывать - он покосился на жену; вот она лежит, со следами ожирения,
удовлетворенная, наевшаяся, похрапывает - негромко, совсем негромко, но
каким же отвратительным, грязным показался ему этот звук! И еще он ощутил
омерзения от того, что лежит с ней в одной кровати - ему представлялся не
живой, любимый человек, но отвратительный кусок мяса. Он стал подниматься,
и, хотя сделал этот очень неаккуратно, ни одна пружина не скрипнула -
кровать то тоже была новехонькой.
И билось в его голове: "Знаю, знаю - они назовут все эти порывы
нездоровыми. Скажут, что надо лечится, да и много-много еще чего наплетут...
Но вновь и вновь задаю и им, и себе вопрос - кто Вы? Зачем Вы? Что вы со
мной делаете, и ради чего?.. Почему вы считаете, что сидение за столом,
бормотание всякой чепухи, бесцельные дни, бесцельные дела - все это тленное!
- все это, по вашему истина, в этом предназначение человека, ну а я,
удалившийся от всего этого, постоянно страдающий, каждый мгновение умирающий
во мраке - я болен?!.. Почему же тогда вы так восторгаетесь моими стихами
написанными именно в то, по вашему "безумное" время. Почему же вы отвергаете
ту мою жизнь, а то, что та жизнь породила, с таким восторгом пытаетесь
постичь?.. Ведь и письма же писали, что рыдают над моими стихами!.. А ведь
стихи эти, стишки эти - есть ни что иное как блеклая тень тех истинных,
сильных чувств, которые я тогда испытывал!.." - Здесь приведены мысли эти, и
даже трудно поверить, что не кричал он их, что стоял все это время в
полумраке, посреди комнаты; стоял без всякого движенья, и если бы только кто
подошел к нему, так и услышал бы как часто-часто бьется его сердце...
А дальше уж не мысли отдельные, но только лишь порывы изжигающие, вихри в
нем остались - он чувствовал, что либо сейчас же вновь услышит музыку, либо
пойдет в ванную и перережет вены (и уж все равно, что там, за этой смертью
будет - лишь бы только сбежать от этого ненавистного существования) либо же,
последнее - он просто-напросто лишится рассудка. И так это ясно пред ним
предстало - этот выбор один из трех, что он, конечно же, устремился к
первому, самому лучшему для себя - к поиску кассеты.
Он, конечно, много-много раз до этого выспрашивал у жены, не видела ли
она той темной, старой кассеты без всяких надписей, и она неизменно
отвечала, что нет. Наверное, всякий человек в здравом уме, понял бы, что
всякие поиски тщетны - однако, Виталий все-таки принялся искать. Он прошел
из спальни в ту комнату, в которой за несколько часов до этого рокотал перед
пьяными гостями свое новое стихотворение - в ту комнату, где прежде жил он
во мраке, и начал настойчивые поиски. Несмотря на то, что в душе его
бушевали, изжигали его вихри, он ни на мгновенье не забывался - старался
совсем не шуметь, так как понимал, что жена может проснуться, придти,
включить свет, начать выспрашивать, а он бы не смог лгать, он бы выложил все
так, как было - и уже знал, что Вика тут же обрушилась на него с упреками,
стала бы даже голосить, что "он совсем тронулся", что "через скоро и
кусаться будет". И так это ясно пред ним предстало, что он даже выпрямился;
возвышался теперь со сжатыми кулаками над диваном, и хрипел - одним горлом
хрипел, так что выходил этакий страшный, похожий на агонию звук.
Как же он ненавидел теперь ту, которую по какой-то роковой случайности
звал своей женою! "Да кто она, чтобы обвинять меня, чтобы мешать делать то,
что я хочу!.. Кто ей давал право так унижать мою душу?! Фурия, Гарпия,
Горгона!.. Ненавижу! Ненавижу! Змеюка ядовитая, в клеть меня засадила! Да
пусть только попробует помешать, я... я убью ее!"
Должно быть, в одно мгновение этот страшный, нечеловеческий хрип достиг
такого предела, что и Вика что-то услышала, забормотала во сне,
перевернулась на другой бок - Виталий все это отчетливо слышал, потому что
он замер, и из всех вслушивался, боясь пошевелиться, боясь вздохнуть - по
лицу его катились капельки пота. Простояв так еще несколько минут,
убедившись, что жена вновь спит, он продолжил поиски.
Он стал отодвигать диван - диван был тяжелый, и, кажется, его занесли два
уставших, грубых, похожих на дворовых псов грузка (в череде иных поднималось
и это бредовое, совсем ему ненужное видение). Ему удалось отодвинуть диван
одному и беззвучно. Было очень тяжело, он едва не надорвался, и потом болью
отдавалась спина. Сначала приподнял с одной стороны, и медленно-медленно
отнес в сторону, затем - тоже проделал и с другой. Должно быть, в иное время
ему бы не удалось совершить такой подвиг, однако теперь он верил, что за
диваном окажется кассета.
Вот он, тяжело дышащий, забрался туда, и повел рукою вдоль стены. Там
было пыльно, попались какие-то незначительные вещицы вроде обломков
карандашей или обрывков материи, но кассеты не было. Тогда он повернулся и
точно так же прополз еще раз - на этот раз ощупывал не только возле стены,
но и весь пол - кассеты не было. На несколько мгновений нахлынуло
нестерпимое отчаяние - неужели же придется идти в ванную (о том, чтобы
вернуться в спальню, он и думать не мог) - отчаянье было жгучим, нестерпимым
- он и не выдержал - нашел новую надежду, новое утешение; решил, что кассета
завалялась за большой, новой стенкой, которая слегка серебрилась роскошными
хрустальными и корешками книг с другой стороны комнаты. Он даже удивился,
что начал осмотр с этого дивана, тогда как правильнее было бы взглянуть туда
- ведь именно там прежде стояла прежняя темная стенка с магнитофоном, ведь
можно было предположить, что именно туда завалилась кассета.
Между стеной дома и этой стенкой была щель, достаточная, чтобы протиснуть
в нее руку, по крайней мере до плеча. Прежде всего, Виталий взглянул туда -
разумнее было, конечно же, включить в комнате свет, но он очень боялся, что
отблеск ее может попасть в спальню, и тогда Гарпия проснется. За щелью,
естественно, была совершенная темень, но он пристально вглядывался в нее,
так как знал, что глаза через некоторое время должны привыкнуть. Он
вглядывался так напряженно, что глаза стали слезится и болеть. Быстро
развернулся, взглянул на небо - там, на повисшей над крышами тонкой,
порванной кисее облаков, уже сияли первые, розоватые и сиреневые проблески
восходящей зари. И Виталию стало жутко, что вот уже наступает новый день,
что вот жена проснется, а он так ничего и не успеет сделать до ее
пробуждения - ему жутко было даже представить, что придется просуществовать
еще один день в пустоте. Тут он еще вспомнил, что к ней должны приехать еще
какие-то дальние родственники; и он уж знал (и все слова, и интонацию ее
знал), что она будет рассказывать им, о его буйстве, будет корить его, потом
и об клятве его коленно-преклонной поведает - во всех подробностях, минут на
пятнадцать растянет, и даже о том упомянет, что это у их постели будет...
Вновь во всех подробностях вспомнилась эта сцена, у постели, на глазах ее
родителей, со чтением пронзительных, отнюдь не ей посвященных стихов, и
Виталий даже скривился от отвращения, от осознания пошлости этого действа.
И он, не помня себя, забормотал:
- Да что ж это? Да где же ты?.. Ведь не могла ты меня покинуть!.. Здесь,
здесь должна быть; иначе ведь и не выдержу!.. Милая, любимая, ты прости меня
за все те мерзости которые совершил, ведь сам же теперь и страдаю от этих
мерзостей!.. Ты должна быть здесь!.. Пожалуйста! Молю тебя!..
Должно быть, последние слова он выкрикнул гораздо громче чем следовало -
во всяком случае, он разбудил Вику. Раздался ее встревоженный голос, от
которого ему, несмотря на то что форточка была раскрыта, сделалось
нестерпимо душно, и озноб пробрал тело.
- Виталий, что случилось? Ты где, Виталий? Виталий!..
И тут он представил он, как она поднимается, накидывает платье, идет -
входит, начинает выспрашивать, укорять. Он, чувствуя как стекают капельки
пота, нервным голосом выкрикнул:
- Ничего, ничего - все хорошо! Сейчас приду! Через несколько минут!
Подожди, пожалуйста!..
Этим выкриком своим он отнюдь не успокоил, но только больше встревожил,
перепугал даже Вику. Ведь голос у него был такой страдающий, и в то же
ненавистью наполненный. И она, все еще из спальни, плача, прокричала:
- Да что же это такое?! Виталий, Виталий - что с тобой случилось?!..
Он замер, весь обратился в слух, и вот уже вполне отчетливо услышал ее,
стремительно приближающиеся шаги. Он отдернулся к стене, он предостерегающе
выставил перед собой руки, но было уже поздно - Вика вошла в комнату, и
включила свет. Виталий сразу ослеп, и со стоном схватился за болящие глаза -
он зажался в угол, и еще надеялся, что в этом угле она его не увидит, хотя,
конечно же Вика увидела его как только вошла. Она испугалась еще больше,
даже вскрикнула - подумалось ей, что с ним какой-то припадок, что он
умирает. Несколько мгновений простояла без всякого движенья, смертельно
бледная, затем бросилась к нему, Виталий же понял, что сейчас будет схвачен,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг