Расти в себе, расти стремленья,
Расти движенья к тишине,
Что б не создал - то лишь моленья,
Столетий одиноких вышине.
Те образы, что ты создашь -
Все будет тленно, игрушка времени, богов,
Все в окончании ты пустоте отдашь,
И все заполнится тут холодом ветров."
"Нет, не понять тебе, о свет, о дева -
Они стремятся, рвутся из меня,
И все гремит создания напева,
Пусть же появятся, но славя - не виня!"
"Постой, - мои вобравши силы,
Ты выпускаешь капельки себя,
Они тебе и злы и милы,
Но создаешь ли их любя?
В конце времен, они тобою станут,
И, настрадавшись, вновь войдут в тебя,
Ну а пока столетья грянут,
Где будет боль струиться, о тебе скребя!
Ведь тленное, создашь ты на потеху,
Или на скорбь себе,
Создашь ты мнений разных веху,
Чтоб было созерцать чего тебе!"
"Нет, пусть в боли они взрастают,
И выше став, в меня огнем войдут,
Пусть между войн о вечности мечтают,
Пускай невиданное раньше создадут!"
Так он сказал и запылал зарею,
Весь космос свет той страстью возлюбил,
Огнистою стремительной мечтою,
Там первый дух звездою закружил.
То первый сын зари, он богу почти равный,
В нем дух огня, и первый дух борьбы,
И тут возжег ему кусочек Богом данный,
До ослепительной, пылающий свечи:
"Эй ты! Ты, возомнивший себя главным,
Отдай мне пламень бытия,
Я стану править сим творением начальным,
И мужем девы стану я!
Ты, чую, хочешь стать владыкой,
Игрушек бесконечных, тварей и святых,
И хочешь, чтобы Я, побитой горемыкой,
Касался в страхе ног твоих.
Нет, нет! Мы жаждем все творенья,
Все жаждем что-то создавать,
Во все вдыхать сердечное биенье,
А после то - любить и угнетать!
Чем больше создадим себе подобных,
Тем больше хаос разных мнений наплывет,
Не будет больше сих просторов ровных,
Но все там боль да кровь зальет!
Нет, ты не наполнишь жизнью космос -
Ты лишь частички в бесконечность разорвешь,
Пока нас трое - каждый разных мнений космос,
Но вскоре в миллиарды одиночества вольешь!
Отдай мне деву - первую, святую,
А сам лети и странствуй дальше в пустоте,
А я ее навечно поцелую,
И будем вечность мы расти в душевной чистоте.
Творить в себе, творить без разрыванья,
На мир ненужных, тленных форм,
В себе растить веками сны, мечтанья,
Пусть будет то единый духа дом!
Пусть хаос первозданный окружает,
Но будет он лишен проклятой суеты,
Пусть в бесконечность диск спокойствия взрастает,
Вот таковы зарей рожденные мечты!"
Как рассердили речи эти Бога!
Он ослепительно и гневно запылал:
"Умерь капну ты пламенного стога,
Ишь, первенец, о чем ты замечтал!
Ты будешь мне служить в любви, в почете,
А я тебя за это лаской награжу,
Ты будешь годы проводить во сладостном полете,
Иначе наказаньем поражу!
О деве - роднике сим чистом, изначальном -
И не мечтай - она моя.
И будь веселым, да не будь печальным -
Смирись - уж такова судьба твоя!"
Но тот, рожденный первым, не желал смиряться,
Расправил крылья тысяч зорь,
На Бога стал он устремляться,
Уж чуя океаны боли, горь.
Они схватились перед девой,
Сплелись страдающим клубом,
Победа тут досталась первой,
Тому кто заселить замыслил кровью дом.
А сын зари, рожденный первым,
Был скручен в цепи, но не побежден,
Смотрел на деву взором светлым,
И был ее словами осветлен.
"Я буду ждать тебя, рожденный первым,
В тебе горенье Бога - боль его и страсть,
Ты на века останешься мне светлым,
Хоть ждет тебя страданий злая пасть.
Но ты отважен - ты отважней всех потом рожденных,
Осмелился подняться на Творца,
Там - впереди, так много пустотою побежденных,
Но ты незыблем - ты из одиночества венца.
О знай и помни, милый сын рассвета,
О первый луч пылающей зари,
О знай в бреду веков - там без любви , без света,
О там мечтою обо мне гори!
О ты, сын мужества, сын света,
Сквозь времена мечту свою неси,
В конце родится из души твоей сонета,
Которая взметнется до небес выси.
И боль твоя такою станет,
Что рухнет в крике мир обманных форм,
И вот тогда час единения настанет,
Утихнет буря и утихнет боли шторм!"
"Что говоришь ты - ты зачем его смущаешь,
И силы подливаешь для борьбы,
Зачем ненужные мечтанья ты вливаешь,
Ведь ты все мои любимые рабы!..
Ты не покаешься, я вижу, сын мой первый?
Да, - ждет тебя темница пустоты,
Но и в конце ты не услышь голос светлый,
Ты распадешься - не спасут мечты!"
"Я чую силы - выдержать эпох давленье,
И вопль будет в сердце и копиться, возрастать,
И сокрушит в конце твое творенье,
Мой глас - его то из души вам не забрать!"
Тут вздрогнул Бог, почуял начертанье,
Веков, судьбы, времен и пустоты,
Почуял, что в конце ждет полыханье,
И мир без образов, но полный единенья, чистоты...
Он вздрогнул, и не в силах с волею бороться,
Безмолвно в клетку боли, одиночества его пустил,
И дух зари веками стал уж там молоться,
И начал глас его взрастать из духа сил.
Он там, в давящей клетке, огненным бураном,
За разом раз все яростней в душе ревет,
И к деве рвется он бурлящим станом,
И в силе одиночества растет.
И сам того не зная, силы из любви черпает,
Вновь вспоминает изначальный, ласковый родник,
О единенье, росте духа в бесконечности мечтает,
И все растет в нем разрушенья крик.
И где-то в боли помнит первое стремленье:
Любить всегда, любить спокойный тот родник
Хоть в нем огня бурящее движенье, -
Любви хрустальной голос не поник."
И вот Пьеро закончил эту страстную песнь. И, когда пропел он послед-
нюю строчку, - в последний раз в отдалении раздался раскатистый голос
грома.
Буря ушла, вновь высветилось во всю свою серебрито-звездную высь небо
- нет - не небо, но бесконечность - не представимые, и чарующие красой
своей пустоты.
А Дракон, когда пропел Пьеро последний куплет, вздохнул, и вырвались
из сотни его глоток, вместе с раскаленными облачками стоны - стоны от
которых вздрогнула земля, а с неба посыпался обильный и яркий звездопад.
- Я помню... - раздался неожиданно жгучий, страстный глас - казалось,
что каждое слово - это копье. - Та песнь сложенная кем-то из людей, не
так ли?
Пьеро чуть покачнулся, но вот взяла его за руку Аннэка и почувствовал
он сил достаточно, чтобы выстоять. О, сколько страсти он вылил в пение,
- но, смотря все это время на Аннэку, вобрал в себя неизмеримо больше
чувства. Тело его горело, сердце стремительно наливалось в груди - все
шире и шире. О, как он сам жаждал пронзить теперь все творенье - вместе
с Аннэкой пронзить, и расти, расти где-то там, за пределами вечно.
Голос могучим, в котором каждое слово, словно гром сотрясающей небо
звучало, он заговорил, взглянув прямо в сотни огненных очей дракона:
- Да, - эту песнь придумал ЧЕЛОВЕК. Его звали Антонио, и он был моим
ровесником. Он знал, что не признание, но муки и смерть его ждут, ибо не
было в песни той слепого поклонения перед Богом, но была страстная по-
пытка взглянуть на все эти незыблимые устои по новому. И он писал песнь
эту искренне, как только может верящий в Любовь человек. Он пел ее людям
и был схвачен инквизиторами - теми, кто и есть Зло - этой подлой трясине
подлости людской. И его ждали муки, а потом сожжение на костре. Но, как
бы не терзали его, он остался верен своей идеей - он остался борцом до
конца. Когда же грозили ему адом, - он, истерзанный до неузнаваемости,
смеялся им в лицо, и говорил, что их Рай - это ад для него. Ну а истин-
ный Ад одиночества, - что ж, он готов был пройти и через него, чтобы
стать потом свободным, чтобы любить вечно. И, когда сжигали его на кост-
ре, он запел эту песнь перед людской толпой. Инквизиторы хотели заткнуть
ему кляпом рот, да не смогли от жара пламени, который уже подошел к не-
му. И последние строки проревел уже не юноша, но сжегшее его тело пла-
мя... Текст песни остался, его записал один из слушателей, - в дальней-
шем мой, так рано скончавшийся учитель Лука. И вот я спел эту песнь для
тебя, Дракон, повелитель, иль слуга ада. Не знаю, есть ли ты Сын зари,
но, скажи, - что дрогнуло в тебе, что ты вспомнил? Неужто юноша был
прав, неужто он, единственный увидел то, что было в начале времен?
Дракон весь застыл и очи его, изжигая пространство, ослепительными
болевыми шильями прорезались в ночи, - Пьеро глядел в них неотрывно, -
он чуял, он понимал страсть этого стоглавого.
- Ты спрашиваешь - я ли сын Зари, так ли было? Но я не помню! - в бо-
лящем страдании вспыхнул его стоглоточный голос: звездопад усилился -
все небо чертилось стремительными шрамами, а горизонт вспыхнул беспре-
рывной, яростной зарницей. - Я не помню, что было в начале. Но я помню
боренье, я помню начальное стремленье к чему-то недостижимому - да, -
это я помню! Я помню время, - бесконечное время одиночества, - миллиард
веков... Это вспышки ада - это вопли порожденной мною боли! Там, в моей
бесконечной избушки, - я не знаю, есть ли я повелитель той, давящей на
меня бесконечности - или же слуга ее! Твоим пеньем я вспомнил, что было
что-то за тьмою этих мучительных веков; было что-то столь прекрасное,
что, не в силах этого вспомнить, я страдаю сейчас так, как давно не
страдал! И это страдание принес мне человек... я благодарен тебе!.. Что
же это было - о как мучительно жажду я вернуться туда - за этот ад ве-
ков... О-о-о-о!!!
От вопля этого из ушей Пьеро и из ушей Аннэки кровь хлынула, однако
они даже не вздрогнули, и, вновь смотрели в очи друг другу, чувствовали
себя Богами, способными, питаясь из бесконечных родников друг друга,
расти бесконечно...
И вновь глас Дракона:
- Помнишь ли ты наш уговор, певец? Помнишь ли, что, ежели заставишь
ты сердце мое всколыхнуться, вспомнить про ЛЮБОВЬ, то я навсегда оставлю
этот город, оставлю и эту девушку, но возьму в Ад тебя. Так вот - что
такое ЛЮБОВЬ я не вспомнил, но ты принес мне в сердце сладостное, напол-
няющее меня какими-то неясными мечтами страдание! За тьму веков ты пер-
вым донес это до моего сердца!
- А юноша и девушка?
- Про кого ты?
- Про тех двоих молодых влюбленных, которые первые из этого города
пожертвовали жизнью, пошли на вечные муки, ради свободы своей земли род-
ной, ради детства, ради пения птиц!
- Про тех... я не знаю, где они... Но я возьму в ад тебя! Слышишь - я
оставлю этот город, я оставлю эту девушку - я исполню свою клятву! Ты
пойдешь в ад со мной, навечно!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг