везде завалы из тел лежат.
- Береза! - кричит Лучезар, обернулся - видит, окружили ее уже конники,
смеются, чуя награду, сети достают, а она и не видит их, юношу раненого
врачует, уж и исцелила его - дело теперь только за временем, когда рана
затянется, да сможет он подняться.
Обернулась Береза, на крик Лучезаров, поднялась, нежны руки к любимому
протянула, а на нее уж сеть летит.
Заорал Лучезар, и вновь меч его засверкал, словно месяц кровавый.
- Лучезар, Лучезар! От туда уж не вырваться! - кричат, братья его - мужи
русские, но не слышит, он их, не чувствует ран на теле. Рвется к любимой
своей, и кричит:
- Не оставлю, слышишь, Береза, никогда не оставлю!
А конники вокруг нее уж спешились плотным кольцом встали...
- Ну братья! - кричит повелитель русский. - Там, где один, там и все! Кто
оставит брата своего для врага, тот и не может мужем больше зваться!
И повернулись они все: последние пять сотен, и к стенам Царьградским
среди моря вражеского пошли.
А Лучезар уж близко от Березы: сверкает меч его, сквозь врагов
прорубается, кровавые брызги, пена летит, кости трещат... Ближе, ближе к ней
- и сила богатырская в нем пылает от жажды жить, от жажды обнять ее и
вырваться прочь, жить и любить!
Все ближе и ближе, шаг за шагом, трещит от ударов меч его, кровью
брызгает; вот уж близко она - несколько шагов осталось. Удары мечей так и
сыплются на Лучезара, а он и без брони, в одной рубахе, да штанах, насквозь
кровью пропитанных - разве тут все удары отобьешь - вот в бок его поразили,
сквозь живот сталь прошла; потемнело в глазах:
- Береза!
Нечеловеческим усилием, тьму ту предсмертную разогнал, еще один шаг
сделал, еще нескольких ворогов разрубил:
- БЕРЕЗА!!! ЛЮБЛЮ!!!
Где-то за спиной братья его рубятся, да далече до них...
А она к нему руки протянула, от сетей увернулась, вот они уже рядом...
В спину Лучезара ударили, насквозь пробили, вышел тот меч из живота его и
Березу пронзил, обняла она любимого, и он ее крепко-крепко в объятиях своих
кровавых заключил.
- Вот упустили! - скрипит зубами от досады правитель Царьградский.
А под стенами пять сотен лебедей кровавых, разогнали царьградцев от
Лучезара и Березы, которые так и стояли обнявшись, единым мечом пронзенные.
И были те пять сотен островом: и волнами пошло на них вражье войско в железо
кованное. Волнами бесконечными, все сходились и сходились... кровь по земле
текла, валы из тел на каждом шагу оставались - медленно-медленно погружался
тот остров в море.
- Сущие дьяволы! - забыв и о злате, и о рабах, и о своей короне,
восторженно прошептал правитель Царьградский.
А Лучезар и Береза уже не ведали того: обнявшись, в вечном поцелуе,
смотрели они в очи друг друга и жизнь земная медленно вытекала из них по
лезвию меча.
- Я чувствую крылья! - услышал голос любимой Лучезар - он видел огромный
и прекрасный океан перед своими глазами.
- Мы теперь слиты в единое... Как счастлив, как долог будет наш полет,
сквозь небо, сквозь время... Теперь мы никогда не расстанемся...
* * *
Поначалу Сережа еще видел окружающий их пробуждающийся от зимнего сна
лес, но с каждым шагом все больше и больше погружался в мир рассказа
Светолии; слова складывались в образы и вот видит он, словно сквозь туманную
дымку - идут они: молодые, прекрасные, со светлыми лицами, вокруг дерева и
земля из которой поднимаются травы да цветы, потом и вой битвы услышал -
точно метель зимняя налетела, а при последних словах выступили слезы на
глазах его, поднял он голову: увидел небо, понял, почувствовал, что за его
недостижимо высокой глубиной сокрыта еще что-то большее, недостижимое пока
еще для его понимания...
"Так и случилось: пали стены Царьградские, прахом и слава и богатства
стали, а вот память о любви их, до сих пор в сердце моем живет." - закончила
свой рассказ Светолия.
Тут деревьях неожиданно, словно занавесы в театре расступились, и Сережа
от неожиданности замер; даже протер глаза, еще мокрые от слез: перед ним
сверкало ледовое озеро, в центре которого стояли хороводом березы и высился
дуб-великан, - но что творилось на льду!
Там стояли создания совершенно невиданные.
Вот старички с земляного цвета длинными и густыми бородами, одетые в
темно-зеленые камзолы, вместо волос у них грибные шляпки - Сережа даже
уловил грибной запах. Они стояли сгрудившись вместе, и от того казались
этакой, разросшейся до невиданных размеров (да к тому же на льду) грибнице.
А вот великан - метров трех роста, весь скрытый чем-то мшистым - только
мускулистая, зеленая рука высовывалась из под этого покрова и в руке той
зажат был белый изогнутые плавной дугой посох.
Здесь же стояли, прижав к грудкам лапы, метровые, ослепительно белые
мыши, с золотистыми, добрыми глазами. Рядом с ними в воздухе повисло розовое
облако в котором светилось единственное, небесного цвета око. Также, рядком
стояли несколько пней, с шевелящимися корнями, и парами едва приметных
темно-коричневых глаз. На ветвях сидели птицы, с девичьими головами,
украшенными жемчужными ожерельями, и не моргая смотрели огромными, выпуклыми
печальными глазами, обведенными темно-голубыми полукружьями. Были и другие
лесные обитатели: Сережа все протирал глаза, да поглядывал на Светолию -
может она скажет, что всего этого нет, что это лишь сон?
А она сказала:
- Вот народ мой. Смотри же: давно, давно никто из вас, людей, не видел
нас, тем более, собранных в одном месте.
- Как, в нашем лесу? В этом самом лесу, что за мостом? - прошептал
Сережа, не смея говорить громко, так как боялся, что от голоса его все эти
создания исчезнут.
- Да, все мы живем здесь, как и прежде жили; только вот осторожнее теперь
стали; если вы люди узнаете про нас, так непременно в нашу жизнь вмешаетесь,
а у нас жизнь теперь совсем от вашей отлична; не примем мы вашей жизни даже
и в самой малой доле - уйдем.
Когда жители леса услышали голос своей повелительницы, они склонили
головы, а у кого голов не было просто издали звуки, выражающие, по-видимому
почтение.
- Здорово! - восторженно выдохнул Сережа. - А где же все они живут?
- Да некоторые в деревьях, некоторые в подземных домах; а вон пеньки -
встанут и никто их от обычных то пеньков и не отличит - для них и не нужно
дома; русалки сейчас подо льдом спят, а вон девы-птицы вьют себе гнезда из
солнечного света. Так и другие: до сих пор нам удавалось таиться от вас
люди; надеюсь и ты сдержишь свое слово; не расскажешь... До поры, до
времени, по крайней мере.
- Никому не расскажу.
- Теперь я представлю тебя всем моим друзьям...
Они пошли по озеру, и золотые полотна до того висевшие в глубинах льда
под их ногами теперь, по какому-то чудесному волшебству оттаяли и двигались
и плавали там, словно живые, сказочные паруса.
Светолия подводила Сережу к каждому из лесных жителей, и если поначалу
мальчик испытывал некоторый страх: ему по памяти компьютерных игр все
думалось, что кто-нибудь окажется плохим, раскроет пасть, зарычит, бросится
на него, щелкая слизистыми (непременно слизистыми) клыками.
Но, конечно, никто на него не бросился: разве что облако с небесным оком
нахлынуло, обдало его теплом, прошептала какую-то дивную песнь, да и
отпустило. От каждого из жителей лесных исходил какой-то отличный от других
лесной запах: Сережа никогда не вдыхал, даже и в лесу таких запахов, но в
тоже время и знал, что это запахи именно лесные - запахи земли, растений...
С одной из ветвей слетела птица с огненными перьями, ударилась об лед и
обратилась в костер, от которого не плавился лед, но было тепло.
- Ну, поведем теперь хоровод! - улыбнулась Светолия.
И вот все кто могли взяться за руки, встали в круг, и закружились, поя
громкие трели к самому небу; те же, кто не мог встать с другими, как,
например, пеньки и облако, остановились в центре круга; облако издавало
тонкое, похожее на хрустальный звон пение, а пеньки осторожно и умело били
по льду своими корнями - разносилась мелодия небесных колокольчиков, а
золотые паруса, смеялись, быстро и плавно перекатывались... Сережа тоже
смеялся, пел как мог громко; несся со всех сил вместе с хороводом, и
чувствовал, как прекрасен лес, как прекрасна весна - он об этом и пел, не
задумываясь над словами - он просто был счастлив и свободен...
Вот раздался голос, словно тревожный красный лепесток, стремительно
пронесся в воздухе:
- Идут...
Хоровод замер, костер в центре птицей взмыл в небо, а лесные обитатели,
сжавшись, став незаметными, призрачными какими-то, побежали в разные
стороны. Растворились в солнечных лучах птицы с девичьими головами, розовое
облако растворилось среди деревьев, великан заросший мхом - леший, обратился
старым ясенем, а пеньки замерли, пристроились неподалеку; белые мыши с
добрыми золотыми глазами вдруг запряглись в карету из солнечного света,
которая появилась возле Светолии.
- Сюда идет какой-то человек. - вздохнула Светолия. - Я помню времена,
когда этого не стоило опасаться; такой человек уселся бы на краю этого озера
да в спокойствии иль в восторге полюбовался на наш танец... Прощай, и
приходи завтра, я покажу тебе подземные хоромы, а белые мыши расскажут тебе
какую-нибудь историю.
- Может сегодня? - Сереже уж очень захотелось прокатится на карете из
солнечного света, увидеть что-нибудь еще волшебное, чистое - а возвращаться
в город, смотреть на машины, на стены...
- Тебя ждут дома, не забывай. - молвила Светолия и взошла, растворилась в
солечносветной карете. Белые мыши легко понесли ее по льду, и только
закрылись ветви берез, замерших в вековом хороводе вокруг дуба на острове,
только скрыли за собой этот ласкающий сердце свет, как Сережа остался один.
На берег озера вышел человек; взглянул на двенадцатилетнего Сережу,
огляделся по сторонам, почесал в затылке, еще раз взглянул на Сережу, да и
пошел своей дорогой.
Мальчик подошел к пням, потом к великану-лешему, обратившемуся ясенем, но
они стояли безмолвно и на все просьбы Саши рассказать что-нибудь отвечали
молчание.
Тогда мальчик повернулся и пошел к дому.
Он шел через поле все уже просеченное темными прогалинами, все поющее
мириадами ручейков; он смеялся - сердце его смеялось, и это было такое
прекрасное чувство!
Но потом, по мере приближения к городу, смех его увядал: он слышал уже
его утробный рев; он слышал надрывный скрип машин зачем-то спешащих по
мосту, он слышал отдаленный гул толпы; видел трубы заводов, угрюмых, ржавых,
уродливых и злых, испускающих в небо бледно-желтые, мертвые клубы; он даже
уловил запахи разложения, словно что-то громадное, медленно умирающие,
истекая гноем, отравляло все кругом, но никак не умирало окончательно, а все
продолжало агонизировать, набираться новых сил для гниения, да затопления
всего окружающего своим ржавым и бледно-желтым гноем...
* * *
На следующий день его отправили в школу - эта школа, в которую, за
немалую плату устроил его отец, находилась в небольшом, уютном особнячке,
окруженным старым парком. В школе, на мраморных стенах еще сохранились
изображения играющих на арфах муз, кружащих возле них амуров, или
ангелочков. В просторных, светлых помещениях, за белыми, пластиковыми
партами мерно гудели новенькие компьютеры и розовощекие, полные детишки
изучали на них основы русского языка, и потом, сразу, основы компьютерного
программирования и основы экономики, которая, в основном, и должна была
изучаться в дальнейшем.
Если бы это была простая школа, так Сережа сразу повернул бы в лес, но
школа была коммерческой и директор лично контролировал посещаемость, часто
беседовал с богатыми родителями, а с Сережином отцом и вовсе был в дружеских
отношениях (он присутствовал на пьянке в первый день весны) - так что,
прогулять занятия никакой возможности не представлялось.
Погода же стояла замечательная; весь парк журчился, золотился; там
перелетали с ветки на ветку птицы, где-то радостно залаял пес... что за
мученье сидеть в такую погоду в классе, перед блеклым, неживым монитором;
слушать что-то про счет денег, про биржи, и еще многое, чему (как говорила
молодая учительница) им всем предстояло обучится в дальнейшем.
Сережа с тоскою смотрел в яркое окно, вздыхал, вспоминал Светолию,
хоровод, Лучезара, Березу, Светлицу и других живших где-то там вдали, и в
результате получил двойку за контрольную.
Да что эта двойка?! С сияющим лицом выбежал он из особняка, понесся,
разбрызгивая хладное, водное злато, по аллеям; уже зная, что через полчаса
запыхавшийся, но счастливый будет стоять перед Светолией, а она познакомит
его с белыми мышами и расскажет еще что-нибудь прекрасное.
До выхода из парка оставалось несколько секунд бега, как он услышал
жалобный писк, с одной из боковых аллей. Он резко обернулся увидел:
компания, человек пять, старшеклассников, все полные, одетые в новенькие
блестящие яркими цветами курточки, все краснощекие, лоснящиеся от сытости,
сгрудились возле мраморной статуи изображавшей нимфу державшей в одной руке
арфу, а другую руку только поднося к этой арфе. Сережа любил эту старую; так
многое на своем веку перевидавшую статую. Сейчас на ней яркими красными и
зелеными буквами появились чьи-то имена и нецензурные слова, однако Сережа,
смотря на эту статую не видел этих ярких, безжизненных цветов, он видел
только нимфу, чуть печальную и словно живую, жаждущую что-то сказать ему.
И вот теперь там сгрудились пять массивных фигур старшеклассников - они
то были чуть ли не на две головы выше Саши.
Один из них обернулся, увидел Сережу, прищурился своими выпуклыми и
почему-то сильно обиженными глазами:
- Эй ты, мелкий, ты че тут встал? А ну вали!
Сережа вновь услышал жалобный писк, донесшийся из-за массивных спин и, не
только не побежал дальше, но напротив сделал шаг на боковую аллею, навстречу
к ним.
- Эй ты, ты че не понял?! - крикнул уже другой, тоже полный, сытый, в
новенькой, блестящей курточке, тоже с обиженным выражением в глазах.
Третий визглявым, нервным голосом потребовал:
- А кто твой папаша или мамаша? А ну отвечай!
Сережа произнес негромким, срывающимся от волнения голосом:
- Не ваше дело, кто мой отец; сейчас его здесь нет... Но не в том дело...
- он сделал еще несколько шагов, а из-за спин, теперь развернувшийся и
обиженно разглядывающей его пятерки вновь раздался жалобный писк.
- ...Что вы здесь делаете? - спросил Сережа, когда до них оставалось
шагов пять.
- Проваливай щенок, а то кровью блевать будешь! - выдавил тот, с
визглявым, нервным голосом.
- Ну посмотри, сопля! - все они нервно и зло заржали и разошлись в
стороны.
Когда Сережа увидел то, что там было: удары сердца жаркими, болевыми
разрывами ворвались в его голову, он весь побледнел; сжал свои кулачки,
хотел что-то сказать, да не мог - просто не мог - захлебывался...
Эти пятеро, лоснящихся от сытости, в новеньких курточках, эти пятеро
нервно потешающихся изловили как-то белку, скрутили ей задние лапки, да так
скрутили, что лапки переплелись и видно было какие мучения доставляла
белочке вгрызшаяся в ее плоть бечевка. Они подцепили ее за задние лапки к
руке нимфы, той самой легкой мраморной руке, которая на века застыла перед
арфой.
Но они, для полноты развлечения, не ограничились и этим - они стянули
бечевкой и передний лапки белки, и привязали к ней массивный камень - таким
образом она висела, мучительно растянутая, и звала, звала... на мгновенье,
перед очередным взрывом этого безумного ржанья Сережа услышал ответ: кричали
бельчата, звали из какого-то дупла свою маму...
В руках одного из подонков вдруг оказалась тонкая, гибкая ветвь, он
размахнулся и со всей свой здоровенной силы ударил по спинке белки. Она
затрепыхалась, но потом, не желая показывать своей боли, мучителям, замерла,
не издала не единого стона.
- Ну что все понял? - заржал тот с плетью и лицо его налилось краской,
видно было, как он красуется перед своими дружками, видно было, как он
гордится за этот картинный, так по его мнению напугавший малолетку удар; он
весь как-то надулся, стал еще более здоровым, приблизил свою потную
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг