окружает. - говорила Светолия. - В былые времена, на месте города деревенька
одна маленькая стояла; а в лесу и лешие да грибовики, да корневики, да много
друзей моих бродило, а в озерах сестрички-русалки купались; люди нас
знавали, во древности мудрости у нас набирались, а потом и бояться стали, и
"нечистыми" звать; потом и мир меняться стал... - она печально вздохнула.
- Как меняться стал? - спросил Сережа.
- Скажу тебе так: люди другими стали, по другому на мир взглянули. Вот
раньше духом развивались, а тут выбрали путь иной и слово к названию пути
того чуждое: техникой тот путь зовется.
- А разве есть волшебство?
- Это место ты можешь назвать волшебным. И ты хочешь спросить у меня,
Сережа, зачем позвала я тебя, и отвечу тебе так: мы скоро уйдем - века
научили меня слышать предсказания ветра, и я знаю: мы скоро уйдем, и все
здесь станет иным, но перед тем как уйти я хотела бы передать хоть часть
своих знаний тебе - тебя поставить на путь истины... - она печально
вздохнула и Сережа, хоть и не понимая о чем говорит она, почувствовал, как
какое-то прекрасное печальное тепло охватило его сердце и пробежало по телу
до самых глаз; вырвалось из них, по щекам покатилось.
- Прости, прости меня за печаль! - улыбнулась тут Светолия и поцеловала
его в щеку. - Печаль хороша осенью, но ведь сегодня первый день весны, и
весь мир поет радостную песнь.
При этих словах Сережа вспомнил про своих родителей и сказал уже иным,
испуганным, напряженным голосом:
- Мои тоже песни поют... Скоро и меня искать станут, если уже не стали.
Так что, мне возвращаться придется.
- А взгляни-ка ты сюда. - по ледовому и теплому полу прокатилось
серебряное, лунное блюдо и подпрыгнув оказалось в ладонях Светолии. Из
фонтана выпрыгнуло, плескавшееся там красно яблоко и закружилось по
серебристому дну.
Светолия повернула блюдце к мальчику и вот он увидел, как лунно-цветное
дно сначала заволоклось утренней дымкой; потом же, словно ветер подул, и вот
Сережа увидел распахнувшую навстречу полю березовые окраины леса: там стояли
"джипы" и иные слепящие лаком иномарки, некоторые, забыли выключить и они
выбрасывали синие облачка. За столом навалены были бутылки; слышались пьяные
возгласы - там мелькали, среди надрывающихся колонок пьяные, красные лица, и
блистали под солнцем набросанные повсюду банки и бутылки. Кто-то выбрасывал
под березу содержимое своего отравленного желудка; кто-то успел подраться и
теперь сопел, вытирая ушибы. Мать Сережина перепив, отходила теперь в
машине, а отец, горячо спорил о чем-то бессмысленным со своим дружком.
Вдалеке на поле Сережа увидел еще несколько машин, там пили и веселились
охранники...
Дальше, за полем, с какой-то необычайной болью бросились в глаза
дымящиеся темно-желтым светом городские трубы, да и все дома казались после
всего виденного за последние минуты облезлыми и мрачными уродцами.
И он почувствовал, что не хочет возвращаться туда, и если бы не родители
его, которых он, несмотря ни на что, всем сердцем любил, так и крикнул бы:
"Я останусь здесь - хоть на неделю, хоть на день!"
Светолия протянула ему руку и негромко молвила:
- Пойдем же...
Где то в зале запел тягучую и звонкую трель соловей, а солнечные лучи
скользнув через ледовое окошко, протянулись до пола живой, с бьющемся внутри
сердцем колонной.
Светолия взяла Сережу за руку и мальчик почувствовал, что рука ее мягкая,
теплая, словно парное молоко; невесомая, словно туманная вуаль. Она
поднялась со своего живого, березового трона и плавными шагами беззвучно и
легко не то пошла, не то полетела к выходу. Сережа был с ней рядом и тоже не
знал: идет ли он, или парит - ног он не чувствовал.
Вот и озеро...
Как же ярок под синим небом лес! Какой четкостью, какой жизнью наполнена
каждая веточка, каждая прогалина, каждый ручеек! И даже старый снег
преисполнен радости от того, что он скоро перейдет в новое состояние! И как
все журчит, как поет; как все перекликается друг с другом!..
Мальчик улыбнулся, поднял свое бледное личико к небу, ловя теплую
солнечную ласку.
- Я хочу бежать! - засмеялся мальчик.
- Беги я не отстану. - прозвеневл голосок Светолии.
И Сережа бросился бежать - он бежал со всех сил, но хотел бежать еще
быстрее; он хотел петь, как озаренные светом птицы на деревьях, но так он
петь не умел и потому просто смеялся самым чистым детским смехом.
И котенок Томас спрыгнул с плеча Светолии и теперь несся подняв хвост
трубой, перед ним...
Но вот за деревьями все засияло, и они выбежали на опушку. Перед ними
простиралось поле: до пьяной компании от этого места было с две версты, да к
тому же они сокрыты были лесным изгибом. Здесь была тишь: лес пел позади, а
поле простиралось перед ними: оно тихо и спокойно просыпалось, как
просыпалось и за многие века до того. Из прогалин оно спокойно улыбалось
небу, а небо ласкало его своим сиянием и так же спокойно шептало: "Я дам
тебе сил и ты взрастишь из себя колосья..."
Подул прохладный ветерок и Сережа взглянул на реку, всю покрытую медовой
пленкой от текущей по льду лесных вод и дальше... Там - в той стороне, где
лесной изгиб скрывал пьяную компанию - там, за берегом реки, тыкались в
сторону неба трубы городских заводов, чадили какими-то бледно-желтыми
тошнотворными парами... Нет, Сережа поспешил отвернуться в другую сторону.
Там над дальним изгибом реки, над поднимающийся над ним лесистой косе,
светилось ярко-желтым и еще каким-то златым, солнечным, весенним, живым,
теплым оттенком огромное, чуть ли не в пол неба, покрытое огромными плавными
клубами облако.
Оно все светилось мягким и сильным светом, льющимся из его глубин; клубы
едва заметно двигались и само это, похожее на волшебную гору, на образ из
сна облако плавно и легко плыло над землей.
- Красота-то какая. - зачарованно прошептал мальчик.
А Светолия уже была рядом с ним и повеяла на него своим теплым, цветущим
голосом:
- Он всегда возвращается, каждый первый день весны, все мы - духи этой
земли идем встречать его.
- Расскажи, расскажи! - попросил Сережа; неотрывно созерцая плавные
изгибы плывущего в небесах исполина.
- Ну что же слушай. - невесомая ладонь Светолии коснулась Сережиного лба,
и голос запел; Сережа по прежнему видел облако, но в нем двигались образы
все более яркие с каждым словом Светолии.
- И было это во дни старины далекой; так давно, что уж и холмы тогда
стоявшие прахом стали, и песни которые пелись тогда, лишь только ветер
помнит...
* * *
Во лесу, на берегу озера ключевого жила вместе с родителями своими
девушка одна, и с красой ее только разве что Русь-матушка сравнится могла.
Звали ту девушку Светлицей ибо светла она была, как крона березы молодой;
любила она по лесу бродить, грибы да ягоды собирала; любила она весну;
тогда, в теплый денечек, шла к ручейку да и сидела пред ним, журчание
слушала; то птицей пела, и на гуслях играла, а как заиграет, так и птицы
лесные рассядутся на соседних ветвях, а то и к ней на плечи - слушают.
Ласкала она их и так говорила:
- Птицы, птицы вы мои, друзья певчие. Весной да летом вам хорошо, а зимой
то холод вам, и улетаете вы в страны дальние, а кто не улетает, так здесь
мерзнет. И листья гибнут, и все: и реки, и ручьи льдом стоят закованные. И
так почти круглый год...
Да, так и впрямь было: в те года далекие, зима над миром властвовала, а
весна на несколько дней только проснется; только ручейками зазвенит; только
лишь улыбками в паутине засмеется и вот вновь уже гонит ее хладом зима - и
вновь, почти целый год холода, да завыванья; мерзнет, мерзнет земля. И даже
озеро ключевое до дна застывает.
Вот прошла весна, набрала Светлица грибов да ягод; вновь ветры дуют,
темные тучи по небу гонят, листья рвут.
Встала Светлица на холме высоком; не чувствует ветра ледяного, стоит в
одном платье своем, словно лебедица, летят над ней птичьи стаи; и все небо в
них, все летят и летят, оставляют родные леса.
Плачет Светлица:
- Эй вы братья мои крылатые, эй вы други мои слаткогласые! Вновь оставите
вы родные леса, вновь только ветер выть будет! Ах, как хотела бы я, изменить
что-то, как хотела бы, чтобы весна никогда не кончалась! Знает ли кто-нибудь
ответ?
Тут летел над нею косяк журавлиный и один из них, самый быстрый, слетел к
Светлице и так говорил:
- Я бы мог сказать как дать силу весне, чтобы не месяц, но полгода вместе
с летом царствовала она. Но знай, Светлица-сестрица, что тяжек и мучителен
этот путь...
- Да, да я готова! - с радостью, от того, что есть все-таки такой путь
воскликнула Светлица.
- Но ты должна будешь покинуть родной дом; долгие годы провести в
скитаниях и лишеньях; ты будешь мерзнуть и голодать; и красота твоя девичья
увянет - и лишь глубокой старухой, перед самой смертью исполнишь ты
задуманное. Ты даже не сможешь насладиться тем, ради чего бороться будешь.
Улыбнулась Светлица:
- Но земля моя согреется; и люди, все родные, неведомые мне люди
возрадуются; и птичьи песни целыми месяцами будут землю родную греть; и
березки зеленеть, и сирень цвести. Как греет это мое сердце, как греть во
всех странствиях, во всех лишениях будет! Да, я готова, я рада судьбе своей,
журавушка, скажи же как!
- Во далекие горы, что на самом краю земли, за тридевять морей твой путь
будет лежать. Там, в ледяной пещере, лежит закованный льдом Перун - сын
солнца; зима его хитростью заковала, да в тот ледовый гроб на века спать
уложила. Всегда боролись они: его стрелы - лучи солнечные, его меч - ветер
летний. Но спит он ныне, колдовским сном зачарованный, только слезы из
сердца прошедшего все то, что предстоит пройти тебе, пробудить его смогут.
- Укажи мне дорогу?
- Дорогу только зима знает, да баба-яга. Три года тебе в услужении у нее
придется пробыть; исполнять работу и для парня молодого непосильную.
Забудешь ты про дом, про родных, коростой руки твои покроются, спина
согнется, забудешь свет солнца ибо в темной избенке эти три года проведешь,
а когда пройдут они отдаст она тебе плату - расскажет, как пройти к Перуну!
- Я готова! Я иду, я бегу в лесную чащу! Прощай брат-журавль! Прощай
небо, прощай леса, прощайте родные мои: батюшка, мама, братьи мои и сестры!
И пошла она в чащу лесную, где ели тысячелетние, что башни стоят, а ветви
их, как крылья змеев землю темнят. Долго плутала там Светлица, мерзла,
голодала, в кровь об ветви оборвалась и наконец, чуть живая, вышла на
поляну, где избушка на курьих ножках стояла.
Приняла ее на службу баба-яга; сказала: "Три годы все работу исполнять
будешь, так укажу тебе, что ты в сердце своем хочешь!"
И направила ее в погреб: там Светлица и мешки таскала, и колдовские
напитки варила, и прибирала все, и прибирала - а погреб тот был, что
подземелье - в день не обойдешь.
Три года не видела она солнца, три года работала непокладая рук, и
покрылись ее руки коростой, и согнулась спина от непосильного труда; и щеки
ввались, и бледна, и сера она стала - но глаза по прежнему и даже еще раньше
чем раньше сияли; чистый, сильный свет их озарял бабы-яги подземелья.
Каждый день, каждую ночь вспоминала Светлица о мечте своей; песни в честь
весны сочиняла и часто, за работой напевала их. В конце же третьего года
побоялась баба-яга к ней в глаза взглянуть, только проворчала:
- Вот тебе клубок путеводный, да котомка пирогов. Ступай же ты поскорее!
- и отдала Светлице клубок из золотого волоса Перуна скрученный, и котомку с
пирогами, дала еще и лапти новые.
Поклонилась бабе-яге Светлица, бросила путеводный клубок наземь да и
пошла за ним следом.
Идет по лесу, деревья на морозе скрипят; идет по полю, вьюга воет, с ног
сбивает, назад поворотить хочет... идет, идет Светлица, а перед ней клубок,
словно маленькое солнышко катится; сердце мечтой о весне согревает.
Давно уж кончились пирожки; так остановится где Светлица, снег раскопает,
какую травку пожухлую найдет, ее пожует, да и дальше идет; найдет какую
пещерку, так и то хорошо - там за ночует, ну а не найдет, так под деревом
калачиком свернется, да и там заснет.
Долог путь: день за днем, месяц за месяцем - вот весна придет, заплачет
Светлица, землю целовать станет и голосом чистым, как небо молвит:
- Я сделаю так земля-матушка, что весна тебя месяцами греть будет! Я
дойду!
Пролетит весна, вновь холодные ветра, вновь птицы по небу темному,
низкому спешат; вновь, день за днем, продирается сквозь холод Светлица.
Все дальше и дальше в восточные земли вел ее клубок; все холоднее ветры,
все дремучее леса: вот и горные отроги: через пропасти пробирается Светлица,
разбита в прах обувка ее, и леденят, и режут ступни острые камни. А ветер
ледышками лицо да руки в кровь режет, не пускает; прочь, назад ее гонит, на
колени валит.
- Весна-матушка! - зашепчет окровавленными губами Светлица, закашляет, за
камень схватится, с коленей встанет и еще один шаг сделает... А те горы еще
не были концом ее пути, за ними еще леса до самого края земли лежали; и
сошла в те леса Светлица с ликом столь же ветрами сеченым, как и горы, и
волосы поседели; но все же - она сияла! Как никогда раньше сияла!
Идет по лесу зимнему, по тайге бескрайней, снежной, сугробистой, зверьми
дикими полной, поет о весне, и там где ступит - из земли подснежник
пробьется, там, где голос ее среди деревьев забрезжит - птицы запоют, листья
расцветут...
Долго ли коротко ли, но вот пришла она на самый край земли, за которым уж
только море из-за которого солнце восходит. И высятся над ней горы, а среди
них одна: самая высокая, с вершиной ослепительным льдом сияющей.
Начала на гору карабкаться: зубы до боли сжала - по каменным уступам
взбирается; и где взбиралась она, где среди камней, с ладоней, с ногтей ее
разодранных кровь оставалась, там позже розы пробились, красными лепестками
в память о боли ее трепетали.
А она карабкалась все выше и выше; над бездной висела, а ветер ледяной
все сорвать ее пытался; на части разорвать.
Все выдержала Светлица, и чуть живая, и вся промерзшая взобралась на
самый верхний уступ.
Тут ветер разом улегся и видит она: прямо перед ней ледовое зеркало, в
нем только край камня - то уступ последний, а за ним: небо голубое, ледяное
- даже облака где-то под нею остались. И видит Светлица отражение свое:
стоит не красна девица, а старуха страшная, годами согбенная. Вместе платье
- обрывок грязный, да рваный; вместо лица - шрамы одни; только глаза сияют -
да и в них тоски да боли - целое море.
И тут молвит зеркало ледяное человечьим голосом:
- Что ж ты видишь теперь? Вся жизнь твоя прошла ни за что, ни радости, ни
счастья ты не знала; и красу свою рано потеряла и умрешь скоро... А хочешь
сделаю так, чтоб все: и краса твоя, и юность - все вернулось, хочешь -
перенесу тебя в блаженную страну, где круглый год лето и на деревьях увитых
плодами поют райские птицы? Только скажи, и век твой будет долог и блажен.
- Нет! - просто ответила Светлица и так лучезарно, с такой силой душевной
на зеркало то взглянуло, что трещинами толща ледяная пошла; закричало,
завизжало, заскрипело, да тут и лопнуло.
Вошла Светлица в пещеру и видит: стоит там гроб ледяной, да такой
огромный, что крышку его и дюжина богатырей не подняла бы. Стоит и из глубин
его, из ледяной толщи свет весенний так и пышет, так и льется; по стенам
пещеры летает, на гранях ее дробиться и глаза теплом ласкает.
Как во сне, подошла Светлица к гробу; встала и молвит негромко так:
- Перун, сын солнца лучезарный! Долог был твой сон, но теперь настало
время - просыпайся! Приди к земле, согрей ее лучами, прогони зиму!
Тут откинулась крышка гроба, об пол разбилась; а из гроба, словно
фонтаны, словно брызги, на пруду, лучи света забрезжили.
- Перун! - зовет Светлица, но крепок зачарованный сон - беспробуден сын
Солнца.
Стала тогда карабкаться Светлица по гробу, по граням его из глубин
светящимся, и вскоре добралась до его края; перегнулась и видит: лежит там
вроде как весь свет весенний: густой-густой, словно небо медовое - и
проступает из того света лик прекрасный; очи закрыты, а ресницы, словно лучи
солнечные сквозь листву к земле падающие; волосы, словно водопад
многоводный.
- Вот я и пришла. - заплакала тут Светлица. - Возьми мою жизнь, сердце,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг