- Мы не можем позволить, чтобы красноглазые командовали нами. Сегодня же
устроим взрыв, и будем избивать и втаптывать их.
Его слова были поддержаны рокотом всеобщего одобрения, а Алеша был
впервые за долгое время удивлен - удивлен тем, что они не видят, что у этого
некто самого глаза красные. Ему очень хотелось убежать от этого сборища, так
как было очень тесно и душно, и он понимал, что все они говорят ложь, и
настолько далеко зашли, настолько привыкли сами себя обманывать, что
попросту уже не замечают этого. Он попытался вырваться, однако, толпа
оказалась такой тесной, что он и шага не смог сделать, тогда они подхватили
и понесли, поволокли с собою. Он уже предвидел, что ожидает его впереди, а
потому попытался подняться в воздух, полететь. Да - неожиданно пришло
воспоминание, что прежде, хоть и далеко не всегда, удавалось ему летать. И
на этот раз ему удалось - взлетел довольно стремительно, но никакого
облегчения это не принесло, так как он по прежде чувствовал себя сдавленным,
закрытым в каком-то душном, смрадном помещении. Одновременно, он вспомнил,
что не сможет никуда улететь, так как это место ограничено, и врезался в
некую густую, темную массу - он стал задыхаться, стал вырываться, но ничего
не выходило - силы стремительно оставляли его, было жутко. И тогда, не видя
какого-либо иного выхода, он рванулся вниз, и в тоже мгновенье оказался
зажатым в толпе. Это оказалась толпа красноглазых - они стояли в каком-то
уродливом помещении со ржавыми, отекшими стенами, и все говорили-говорили.
Алеше стало очень жаль их, он захотел рассказать им про солнечный свет на
лестнице, про бесконечную нежность в глазах девочки, чтобы и их глаза
засияли, чтобы они были счастливы, а не стояли в этом уродливом помещении,
как в железной клети. И тут грянул взрыв и всех их не стало.
Теперь Алеша оказался в толпе их противников, они были очень перепуганы,
так как это они устроили этот взрыв, и настолько это было мерзко, что
никакая ложь не могла их спасти от боли - ведь до конца никогда не удается
погубить душу, всегда, всегда остается в ней хоть малая крапинка света. Но
они голосили, они поздравляли друг друга с победой, еще говорили какие-то
торжественные, заумные речи, смысла которых Алеша не понимал, да и не было
там никакого смысла, кроме жажды забыться.
Алеша вновь попытался протолкнуться, и не смог - эти тела спрессованы
были. И тогда он не выдержал, он, в жажде помочь им, а больше - в жажде
самому вырваться, с пылом, с жаром, стал рассказывать им про коня. Он
говорил, какой чудесный это конь, что он может вынести их из этого
ничтожного мирка, в большой, настоящий мир, где столько чудес, и где все они
могут излечится. Толпа замолкла - Алеша говорил, и чувствовал, что вся эта
живая, болящая громада пристально прислушивается к нему, каждое слово
улавливает. И он начал говорить с еще большим жаром. Сначала ему казалось,
что поможет, и он уже порадовался, и даже показалось ему, что блеснул живой
солнечный свет - но потом, так же как при беге по лестнице, в одно мгновенье
осознал, что обречен погрузится во мрак. Слова померкли, и тут же стал
нарастать рокот - над ним потешались, ему давали пощечины, ему плевали в
лицо, пинали руками и ногами, и все это неслось со всех сторон беспрерывно,
без мгновенья перерыва. Вновь и вновь впивалось: "Дурак, идиот, тварь
безмозглая!.. Давить таких надо!.." - и его действительно давили, он валялся
под ногами, силясь подняться, но уже не мог, они же прыгали на нем, и вопили
вновь и вновь: "Дурак!" - в одно мгновенье он почувствовал себя таким
разбитым, что зарыдал, и плакал горько-горько - долго плакал, а они его все
били и били, как заведенные, и все верещали: "Дурак!.. Идиот!.." И, в конце
концов, все его воспоминания померкли, и собственный рассказ о коне
показался верхом глупости - не было и не могло быть никаких полетов, ну и
ладно!..
И конь, и простор, и все-все прежнее (кроме тех нежных очей - о них он,
как ему казалось не вспоминал) - все это показалось ему мерзостной
глупостью, как и представляла это толпа, и тут же исчезли удары, смолк рокот
голосов. Он поднялся, огляделся, хоть и знал уже, что увидит. Это был тот же
город, но уже опустевший, ни одного человека, ни одного слова, время от
времени налетал ледяной ветер, поднимал обрывки старых газет, пыль, все это
уносил куда-то... Алеша отошел к стене, желая найти опору, прислонился к
ней, однако тут стена покрылась трещинами, начала обваливаться. То же
происходило и с иными стенами - все они покрывались стенами, обваливались,
крошились в пыль и уносились вместе с ветром так же как и пыль, как и
обрывки газет. Алеша понимал, что он один, совсем один в этом месте, что вся
эта толпа, и все, чем жили они - все стало тем, чем и было - прахом. И тогда
же Алеша почувствовал себя очень виноватым, ему даже тошно на себя стало,
что он мог отказаться от коня, признать это бредом, и тогда он стал молить:
- Пожалуйста, пожалуйста, прости меня. Приди за мною. Возьми меня из
этого места, потому что скоро здесь ничего-ничего не останется. Я и так
очень одинок...
Но, говоря эти слова, он испытывал очень сильную боль, потому что
понимал, что раз отрекшись от этого святого он что-то перечеркнул в себе, и
теперь уже и конь не представлялся таким как прежде - не было в нем чего-то
непостижимого, неохватного сказочного.
Все меньше и меньше оставалось вокруг форм, только какие-то
беспорядочные, похожие на судороги электрические сполохи пробегали. И тогда
он вспомнил, как когда был совсем, совсем маленьким - годиков может трех,
лежал он на кровати, оставленный один в комнате. Он поворачивался с боку на
бок, и окружающие подушки представлялись ему волшебными горами, иногда он
приближался к ним, или же нырял под одеяло, словно погружался в огромную,
полную снов, добрых приключений пещеру. И вот, когда он в очередной раз
любовался на подушку-гору, то услышал за собой легкое движенье. Еще только
это движение услышал, а уже понял, что это была женщина - очень женственное
это было движение: легкое, нежное, ласкающее как теплая рука матери или
бабушки, как ночь за окном, когда так много ярких звезд, и месяц среди них
сияет. И тогда же совсем невесомые руки легли ему на плечи, раздался
заливистый, и словно целующий его смех. Этот смех был такой мелодичный,
такой певучий, что словно из воздуха был соткан, и одно наслаждение было его
слушать. Алеша повернул голову, и увидел, что с торца кровати, над подушкой
поднимается девичий лик. Маленький мальчик, от рождения боящийся оставаться
с другими людьми не только не заплакал, но и засмеялся, и протянул к ней
свои руки, хотел погладить ее лицо - кажется и прикоснулся - это был
какой-то мелодичный, из нежности сотканный воздух. И мальчик не запомнил ни
лица ее, ни цвета волос, только очи... ни цвет их - нет, только нежность,
только нескончаемую вселенскую, материнскую нежность...
Алеша вспоминал все это стоя в мертвом городе - теперь, правда, мало что
осталось от стен, от самих улиц - были лишь призрачные, тленные силуэты. Но
теперь, после этого воспоминания мальчик был уверен, что он не один - ведь
не был же он в одиночестве тогда оставшись в комнате - он был обласкан той
чудесной феей с нежными очами. И до слуха его уже долетало некое мелодичное
пение, он повернулся, и не чувствуя тела, устремился на эти звуки.
Остались позади унылые, призрачные развалины - немного повеяло морозцем,
впрочем, совсем не было холодно - этот морозец освежил, и дал понять, что
теперь он ступил в царствие зимы. Это была большая площадь, и хотя тоже была
ограничена светло-серым куполом - это был очень красивый, завораживающий как
в храме купол. Вместо домов, стены площади составляли сделанные изо льда и
снега многометровые, и совсем небольшие фигуры, которые где-то
далеко-далеко, в некоем с трудом вспоминаемом мире назвали бы сказочными, но
которые здесь казались гораздо более реальными чем тот далекий мир. Между
этими фигурами ходили ярко одетые, краснощекие, счастливо улыбающиеся дети,
и слушали те истории, которые им фигуры рассказывали. Алеша остановился
возле молодца, который сидел верхом на печке и только услышал первые слова,
как его стало затягивать в устьице печки - он знал, что это история
превращается в образы, и не противился этому, знал, что так и надо.
В устьице открылся новый мир: это был высокий, темный, еловый лес. Где-то
в глубине Алеша понимал, что ели не могут вырастать до таких исполинских
размеров, но, конечно же, нисколько этому не удивлялся, как должное это
принимал. Несмотря на то, что стволы стояли очень плотно друг к другу
чудесным образом открывалось очень много пространства - куда ни глянь, во
все стороны вели тропы, лесные дороги, глянешь на одну, а она тут же
начинает приближаться, расширяться, некие тайны открывать, воображение
волновалось - везде чувствовалась жизнь, приключения. В одном месте между
ветвями словно двери в свет раскрывались - там виделось огромное, занесенное
снегом поле, а над ним, словно храм белела необычайно большая, стройная
береза - Алеша хотел бросится к этой березе, так как чувствовал, что она
ждет его, что ему будет очень хорошо, среди ее ветвей. Но тут он услышал
зовущий его голос - он не понимал слов, знал только, что зовут его в гости,
и что в гостях ему будет очень хорошо. Он нагнулся, и увидел между корнями
проем, за маленькой, теплой, мягкой галереей виделось очень уютное, очень
мягкое помещение, в центре которого стоял стол, за котором сидели три
пушистых котенка и пили чай с дымящимися ватрушками, котята мурлыкали и
ласково смотрели на Алешу, в этих взглядах чувствовалось какая у них мягкая,
словно перина шерсть, они звали Алешу в гости и он с радостью пополз...
И тут вновь пришло воспоминание, что когда-то, давным-давно, где-то в
ином мире, он очень любил забираться под свою кровать, там было темно,
таинственно - казалось, еще немного проползешь и уже попадешь в иной мир, ну
а над кроватью висело полотно с тремя пушистыми, сидящими за чаем котятами.
Иногда мальчик представлял, что он с этими котятами друг, и находясь в этой
темной пещере, вел мысленные с ними разговоры, дарил конфеты, пирожки и
прочие сладости, они же мурлыкали у угощали его душистым чаем. Теперь все
это было наяву...
Когда Алеша выползал в залу, ему показалось странным, что там только
котята, и тут же увидел, что там много иных пушистых, добрых зверушек, зала
была большая, а за ней открывалась и еще, и еще одна зала - везде все было
мягким и нежным, и везде была печаль. Такая печаль, что и Алеша почувствовал
ее в своем сердце, а когда увидел, что по щекам многих зверушек катятся
слезы, то спросил:
- Почему вы плачете?.. Что за беда у вас случилась, могу ли я вам
чем-нибудь помочь?..
Ему отвечал совсем маленький черненький щеночек:
- Сегодня уходит наша милая коровушка. Мы ее больше никогда не увидим...
Алеша чувствовал, что в сердце его есть ответ на все вопросы, что он все
это уже переживал когда-то, и все-таки спрашивал дальше. И тогда щеночек
рассказал ему, что в этот лес с некоторых пор повадились ходить некие плохие
ребята из страшного мира, что они почему-то очень злые, мучают деревья и
зверюшек, некоторых даже убивают. Они сами не понимают, что творят, им самим
больно от этих деяний, но они не могут остановится.
Тогда Алешу увидел коровушку, и сразу все понял. Она сидела во главе
стола, и была такой прекрасной, такая светлая глубокая мудрость сияла в ее
глазах, такая любовь ко всем, ко всем, что Алеша понял (точнее - вспомнил,
смысл этой жертвы) - даже и самая черствая душа покаялась бы в своих
злодеяниях, увидев, что это прекрасное создание жертвует своей жизнью. И
одного только взгляда на нее, на коровушку, было достаточно, чтобы полюбить
ее горячо и преданно - Алеша уже знал, что она погибнет, и вот заливаясь
слезами, вытянув перед собою руки, бросился к ней. Он намеривался как-то
отговорить ее от задуманного, даже подумалось ему, что еще есть на это время
- однако, времени уже не было - не успел он до нее добежать, как окружение
переменилось.
Все эти зверюшки, и коровушка оказались стоящими на берегу реки, возле
моста. Удивительной была и река и мост - одна половина реки была чистая,
одна половина моста - деревянная, это возле берега где стояли зверюшки и
лес. Другая половина реки была ядовито-красная, мост там был бетонный в
ржавых подтеках - на той стороне моста не было леса, там была унылая,
изуродованная местность, с кучами мусора, с воронками, котлованами, над тем
берегом дыбились трубы и плевались ядовито черными или желтыми клубами - с
того берега шли "злые ребята" - у них были бледные или покрытые нездоровым
румянцем лица, они постоянно ругались, и хотя им было от этого больно, они
настолько привыкли к этому, что не могли остановится. Они шли как солдаты,
строем, но, одновременно с тем, пошатывались как пьяные. Было больно
смотреть на них, и хотелось поскорее разрушить мост, чтобы навсегда они
остались на том берегу. Однако, Алеша знал, что мост невозможно разрушить...
Тогда он оказался-таки рядом с коровушкой, и обнял ее за шею - на ней нежно
зазвенел колокольчик - и зашептал:
- Коровушка, коровушка, пожалуйста, останься!.. Я даже не знаю, как мы
сможем жить без тебя... Милая моя, пожалуйста, останься...
А она отвечала то, что Алеша уже знал в своем сердце:
- Они увидят, они поймут - они не смогут быть прежними. Навсегда,
навсегда запомнят, и детям своим расскажут. Этот лес вновь будет счастливым.
Только вспоминайте обо мне...
И она пошла навстречу этим "злым ребятам", по мосту. В середине, где
деревянная его часть переходила в каменную, она остановилась и взобралась на
ограждение. Остановились и те, идущие с другого берега. Они, кажется, уже
все почувствовали, и тогда Алеша вновь бросился к коровушке - вновь он
жаждал ее остановить. Ему было больно, он стенал, он рыдал - в эти мгновенья
он любил коровушку больше всего на свете, и действительно не мог
представить, как это может статься, что она погибнет. Он хотел обратить к
ней мольбы, но понял, что слишком многое хочет сказать, что не успеет и
малой доли выразить, потому что лишь считанные мгновенья остались. И тогда
он закричал - в этом вопле была и любовь, и мольба остановится - очень-очень
многое было в этом вопле... Коровушка повернулась к нему, словно бы
поцеловала своими нежными глазами, затем - повернулась к тем уже стоящим, и
совершила жертву - бросилась в кровавую, ядовитую воду. Тот кто видел это,
не мог остаться равнодушным - каждый из этих "злых ребят", чувствовал, что
это ради него совершена жертва, они видели что-то невообразимо, непостижимо
для них прекрасное, гибнущее из-за них, ради них, и они не могли уже себя
обманывать, они, еще более бледные чем прежде, развернулись, и бросились
бежать к тем плюющими ядом трубам, и к ним не было злобы, только жалость - к
таким потерянным, одиноким.
В это время мост на стыке деревянного и бетонного стал разъезжаться, и
Алеша, заливаясь слезами, и зовя коровушку, бросился в этот проем. И здесь
высота моста оказалась неожиданно большой - это был мост великан, и
неведомо, сколько еще ему предстояло падать. Он вспомнил, что был когда-то
проездом в некоем городе, и проходил по такому вот громадному мосту над
рекой - он был тогда совсем маленьким, и ему подумалось, что можно целый
день падать и так и не долететь до воды. А еще ему вспомнилось, что
давным-давно к нему приходил такой сон про коровушку, и что он и во сне
рыдал, пытаясь ее остановить, и потом, когда проснулся, тоже весь в слезах
был, и долго еще не мог успокоится, все плакал. Потом хотел он заснуть,
вновь оказаться в том сне, помочь коровушке - очень хотел, но от этого то
"очень" ничего не получилось - потом боль утраты была стерта какими-то иными
впечатлениями, затем и вовсе забылась...
Все ближе и ближе была кровавая поверхность, вот он рухнул, и оказался
уже не в реке, но в бескрайнем темно-кровавом, грозном океане - вздымались
могучие валы, а где-то поблизости ревел водоворот. Он всегда боялся
водоворотов, боялся тех пучин в которые водоворот мог унести. И, как и
следовало ожидать, водоворот подхватил его - это была исполинская воронка,
которая как щепку поглотила бы и самый большой корабль, не то что маленького
мальчика. Он все-таки пытался бороться, но все было тщетно, и началось
стремительное падение в черную бездну. Он падал-падал, и тут вспомнились
нежные очи, вспомнилось, что есть прекрасный, бесконечный, любящий его
мир... Но прежде всего вспомнились очи...
В детстве он очень любил картины - и в основном пейзажи, изображающие
природные ландшафты, коллекционировал альбомы с иллюстрациями, просто
собирал открытки. В конце концов у него получилась довольно большая
коллекция этих открыток, и он мог разглядывать их, любоваться целыми часами.
Среди тех открыток были и с морскими видами, в том числе и в бурю. Но даже и
открытки с бурным морем казались ему спокойными: что ж, что валы
поднимаются, что ж из того, что небо клубится - все это прекрасно, во всем
этом душа художника, это искусство.
И вот теперь одна за другой сменялись эти картины, и тут же исчезла мгла
- то, что раньше казалось непостижимой, жуткой, неуправляемой громадой,
теперь стало прекрасным, то, чем можно было любоваться. Это был живой,
голубой цвет - это была родственная ему глубина, которая несомненно хранила
в себе множество тайн, готова была поделится с ним этими тайнами, а точнее -
напомнить. Ведь Алеша не раз уже погружался в эти воды - это было когда-то
прежде, и многие-многие приключения были связаны с подводным царствием. Но
теперь он стремился вверх, легко рассекал эти глубины - все ярче, все яснее
становился спокойный, но и трепетный, живой свет солнца. И, когда он вылетел
из воды, и, вздымаясь все выше, видел простор океана, видел паруса кораблей
возле дальних берегов, и сами эти дальние берега, все залитые голубым светом
океана, все такие свежие, наполненные раздольным ветром - в эти прекрасные
мгновенья он вспомнил, что когда-то уже испытывал подобный восторг, тоже
тогда вздымался из водной бездны - тогда это было перед самым пробужденьем,
и он уже чувствовал, что проснется, и что никогда в жизни не вернется в этот
сон, и тогда, при том безмерно далеком пробужденье, он взмолился неведомо к
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг