необычное, сладостное, ни с чем несравненное чувство полета - он чувствовал
себя как во сне, и теперь, чуть наловчившись, ему уже никакого труда ни
стоило лететь плавно. Он неотрывно глядел на лик Лены, и все улыбался.
Какой же прекрасный был у нее лик! Прекрасный, хотя бы потому, что Ваня,
при всем богатстве своего, никогда бы не смог представить вот именно такой,
такими сильными, живыми чувствами наполненный лик. Лена вообще, по природе
своей была очень сдержанной девушкой и никогда старалась не проявлять
как-либо своих сильных чувств. Однако, здесь лицо ее сделалось каким-то
несколько иным. Теперь, впервые за все это время, Ваня почувствовал, что она
действительно прониклась к нему вниманием, даже позабывала обо всех иных, и
даже о кавалере своем - этого то и желал Ваня, а потому был счастлив, и
когда дверь вновь начала открываться, он усмехнулся и легким, стремительным
движеньем перелетел к двери. Без всякого труда, одной рукой закрыл ее, а
другой - приставил тяжелое дубовое кресло. С той стороны возмущенно
застучали, и довольно пьяный голос потребовал:
- Эй, да что же это происходит, на самом то деле?!.. Видали негодяя?...
Да что это, а ну открывай дверь!.. Эй, Лена, отзовись! Что там происходит?!
Слышишь, Лена?!..
Однако, Лена хоть и не издавала каких-либо громких вскриков, на самом
деле была настолько изумлена - она, девушка рассудительная, не верящая во
всякие там чудеса, что попросту ничего не могла ответить, но опустилась в то
дубовое кресло, которое стояло возле стола... С той стороны к двери
подбежало еще несколько человек и барабанили - вот створка начала медленно
отползать в сторону.
- Нет, нет - вы даже и не понимаете, что делаете... - проникновенным
голосом молвил Ваня, вновь надавливая на ручку, и в этом состоянии
свободного парения без труда справился с теми, кто пытался отомкнуть дверь.
- Да что же это - сумасшедший какой! - нервно выкрикнула одна из бывших
там девушек. - И зачем ты его только пригласил?!.. И что же теперь делать?..
Милицию что ли вызывать?!
Тут прямо за дверью раздался сильный, чеканный голос Димы:
- Иван, слышишь? Хватит безумствовать. Ты что? Ты у меня в гостях, и
нехорошо пренебрегать чужим гостеприимством.
- Да, да! - выкрикнул Ваня, и тут же с мольбой обратился к Лене (при этом
он все парил над полом). - Ну, успокой их что ли. Скажи ты им, Лена, чтобы
подождали еще немного. Пожалуйста, пожалуйста... Леночка, еще немного. Я
должен тебе сказать... Леночка, пожалуйста, успокой их!..
Лена смогла, все-таки, немного оправиться, и проговорила слабым голосом,
который, однако, был услышан за дверью:
- Все хорошо. Подождите еще немного.
- Да что ж хорошо то! - взорвался ее кавалер. - Или не слышите, как
говорит. Этот псих, может быть, ее заставил. Ломайте-ка дверь.
- Нет - дверь ломать не надо. - последовал рассудительный голос Димы. -
Тихо все...
И он, подойдя к самой двери, и приложив к ней, по видимому, руки, еще раз
спросил, все ли хорошо. В наступившей тишине Лена ответила, что да - все
хорошо. Голос ее был таким изумленным, таким непохожим на обычный ее голос,
что кавалер опять предложил выломать дверь, но Дима, прождав в полной тишине
секунд тридцать, предложил отступить к столу, и некоторое время посидеть там
молча, подождать...
За дверью все смолкло, но Ваня, приникшей к щели между дверью и стеною,
смог расслышать, что к столу на цыпочках отошли только несколько, иные же
остались на прежних местах. Он даже слышал, их неровное, сбивчивое дыханье;
знал, что они приникли ушами с другой стороны. И тогда Ваня совершенно
беззвучно, и без всяких усилий приподнял и поставил на стоявшее у двери
кресло еще одно такое же дубовое, которое стояло до этого в углу. Затем он в
одном стремительном движенье перелетел к шкафу с книгами, и, чувствуя
восторженное, торжественное состояние, выхватил ту книгу, которую приметил
еще раньше - книгу, на торце которой серебрились буквы: "АСТРОНОМИЯ". Он
почувствовал исходящую от толщи лакированных страниц прохладу, и прохлада
эта, и чувство хорошей книги только больший восторг в нем вызвали. Он
подлетел к столу, и бабахнул этот том перед Леной. Из-за двери тут же
раздался встревоженный голос: "Эй, да что же там у вас?.."
Ваня распахнул книгу в середине, там, где рассказывалось про звезды,
стремительно стал перелистывать страницы, но иногда, когда появлялась
какая-то особенно красивая иллюстрация, глаза его вспыхивали, и он
останавливался, любовался. Потом взглянул на Лену, и обнаружил, что она
вовсе не на книгу астрономии, но только на него смотрит. Ваня, задыхаясь от
восторга, проговорил:
- Знала бы ты, какой у тебя сейчас лик... О небо, о рай - сколько же в
нем жизни! Ты знай, что я без тебя не смог жить, так что пообещай,
пожалуйста, что мы больше не расстанемся... Ах, да ты посмотри пожалуйста в
эту книгу - ведь это же теперь все нашим будет - все эти красоты, и еще
многие иные, никогда человеком не представимые увидим мы, Леночка. Ведь
раньше-то я только на сотню, ну на три сотни метров от земли мог подыматься,
но теперь то, скажи, Леночка, если мы вместе то будем - разве же сможет нас
какая-нибудь сила остановить? Леночка, разве же можно верить в эти
физические законы? Разве же они значат, что-нибудь?..
- Нет, ничего не значат... - в растерянности проговорила Лена, которая
только мельком взглянула на картинку, и вновь перевела взгляд на висящего в
воздухе Ваню.
А тот больше просиял от ее голоса, и стал переворачивать страницы дальше,
пока не добрался до раздела "Галактики". С какой же жадностью, с каким же
восторгом цеплялся он теперь за каждую из картинок - буквально глазами их
поедал. Вот галактика Андромеды - подобно огромному архипелагу, дивно
прекрасных, почти неразличимых пылинок, плывущих в черных глубинах космоса.
- Смотри! Смотри, Леночка. Ведь каждая из этих пылинок - это звезда; у
каждой есть какие-то свои тайны, миры; каждая из этих звезд неповторима, и
ведь их там сотни миллиардов! Леночка, представляешь, как мало еще знает
человечество, и как жалко, что все живущие сейчас, так, до самой своей
смерти и не узнают тех тайн. А мы, Леночка, мы же прямо сейчас отправимся...
Да, да - что же медлить!.. Господи, Леночка, ты только посмотри, красота
какая!
Ваня перевернул страницу, и там была изумрудного цвета галактика
напоминающая некое космическое, божественное око:
- И там ведь тоже миллиарды непознанных миров! Леночка, представляешь ли,
какие это должны быть все прекрасные миры! И я знаю - мы можем познать все
их тайны, всю мудрость их вдвоем, любимая, любимая... Да - я люблю тебя; мы
будем парить через времена, через вечность. Да, да - в тех пространствах
время будет идти совсем по иному! Люблю, люблю тебя - всегда любил! Ну, так
и что же - подашь ли ты мне руку?! Теперь то, конечно подашь - теперь весь
космос наш, Леночка...
Ежели вначале он еще говорил шепотом, то под конец перешел в такое
могучее, восторженное состояние, что едва ли не кричал. Теперь тем, кто был
по другую сторону двери совсем не обязательно было прислонятся к ней ушами -
глас Вани раскатывался по всей квартире.
- Да он точно свихнулся!.. И ведь не пил то ничего... Милицию, все-таки,
вызвать надо...
- Нет, нет, обойдемся без милиции. - пророкотал Дима. - Давайте попробуем
открыть дверь...
- Ну так, Леночка, летим прямо сейчас, я готов бросить этот мир -
постылый он мне. Постылый...
И Ваня протянул руку, веруя, что Лена непременно возьмет ее, и он уж
приготовился выпрыгнуть в открытую форточку, и дальше - в бесконечность. Он
настолько был уверен в этом, что даже и представить не мог, что Леночка
теперь вот каким-то образом, по какой-то немыслимой причине может ему
отказать. Ему казалось, что, раз уж он сделал признание, раз уж раскрыл ей
самое дорогое, что в его сердце было, так они сразу отвечала ему сильным,
преданным чувством, что он сразу же становился ей самым близким, ну а уж
какой-то там "кавалер" и вовсе в расчет не брался.
Однако, именно кавалеру, который был немало разозлен, и готов был с Ваней
"разобраться" - именно ему первому удалось протиснуть голову, в чуть
приоткрывшуюся дверь (кресла со скрипом отползли в сторону) - однако, так
как он был пьян, так как в комнате царил полумрак - он не смог понять, что
там происходит на самом деле, но увидел то, что ожидал увидеть - Ваня якобы
стоял возле стола, и тянул руку к Лене, а та, бедная, забилась в угол, и
едва не плакала.
- Ну ты, псих, а ну отпусти ее! Отпусти, я требую!.. - вскрикнул кавалер,
и бешено стал ударять о створку плечом. - Не хочешь?!.. Ну, я сейчас до тебя
доберусь!..
При каждом его частом, сильном ударе, звенела где-то посуда, с потолка
сыпалась обивка, ну а дверь медленно продолжала открываться; Ваня, весь
дрожа от нетерпения, вытягивал горячую руку к Лене, с мольбою глядел ей в
глаза, теперь уже шептал:
- Ну, что же ты - весь космос ждет нас! Вот послушай, пожалуйста - это
тебе строки посвящаю:
- В золотистых колосьях, на поле,
В море теплых и сладостных трав,
На безбрежном и милом раздолье,
Или в тенях певучих дубрав,
Или в небе бескрайнем, безбрежном,
Там, где птицы летят на Восток,
Там, где в свете и мягком, и нежном,
Умирает закат... так далек...
Ах, нигде, и средь вечных просторов,
Там, где дальних светил череда,
Безразлична к людским нашим взорам,
Светит холодом чистым всегда...
Ах, нигде и в спокойствии вечном,
В нескончаемом смертии сне,
Как в дыханье земли быстротечном,
Не забуду нигде о тебе.
Что ты, дух мой, моя половина,
Только вместе сквозь вечность пройдем,
И холодная космоса льдина,
Скажет: "В вечности мы тебя ждем!"
Эти, придуманные в одно мгновенье, а потому и не претендующие на какую-то
особую оточенность и правильность формы стихи, прозвучали, однако, с таким
сильным трепетным чувством, которое заполнило всю квартиру, и вытеснило
прежнее напряжение и что даже и кавалер остановил свои удары плечом, и
кое-как смог протиснуть половину своего туловища. Теперь он уже отчетливо
различил, что происходит возле стола, что Ваня словно бы лежит в полутора
метрах от пола, ни за что не держится, и смотрит прямо в бледное, еще более
прекрасное, нежели когда бы то ни было лицо Лена, которая вновь вскочила с
кресла, и стояла теперь, вцепившись руками в стол. Похоже, что ничего вокруг
не видела... Кавалер же сначала и не поверил глазам своим: вот протер их,
еще раз глянул, вздохнул громко, и тут же отпрянул назад, в большую комнату,
слышался его дрожащий, перепуганный голос:
- Там черт знает, что происходит - безумие какое-то...
И этот голос кавалера несколько привел в чувству Лену: по крайней мере,
она вспомнила, что существует иной, привычный ей мир, и что надо жить по
законам того мира, а не поддаваться только первому чувствию, которое
возникло в ней при том небывалом, что она видела теперь перед собою (а ведь
в какое-то мгновенье она действительно хотела подать ему руку и подняться, и
лететь к этим прекрасным, неисчислимым миром). Но вот она проговорила, как
могла сдержанно, спокойно:
- Ваня, мы не можем никуда лететь. У нас, ведь, есть близкие, родные.
Представляешь, вот мы улетим куда-то, а они-то что? А они какую боль
испытают... Просто подумай о своих родителях, Ваня...
Тут Ваня бешено, иступлено, так, что в соседней комнате испуганно
вскрикнула девушка, так, что и сама Лена отшатнулась, прокричал:
- Прости!.. Ох, прости ты меня, пожалуйста... Это, ведь, все стихи мои
причиною... Прости, пожалуйста!.. Ох, да как же я мог чувствия свои в такие
вот мерзостные строки облекать. Прости же ты меня... Леночка, что же, неужто
все теперь разрушено, потеряно?!.. Ну, не молчи же так!.. Я же, знаешь... я
слабый - я столько тебе этих дрянных стишком переписал - да вот целый ящик в
столе у меня ими забит - ведь я же их перечитывал, и рвал потому что они
блеклые тени, грязь... И вот, в эту святую минуту, я опять стал стишки
выговаривать... Что же мне теперь делать?.. Леночка, Леночка, ну неужели же
нет мне теперь прощения?..
Во время этих его иступленных криков, на дверь, с той стороны, разом
навалились, и заслон из кресел не выдержал-таки, с сильным грохотом
перевернулся, кто-то шагнул в проем, быстро отодвинул завал, и вот уже дверь
распахнута настежь, и вся компания стоит без движения, без слова - глядит на
то, что возле стола происходит.
И тут Ваня осознал, что все потеряно, что он проиграл эту битву; и не
полет в любви через бесконечность, но только отчаянье его впереди поджидало,
и он хотел было сказать напоследок какую-нибудь сильную, трогательную фразу
хотел, чтобы все они заплакали, чтобы почувствовали его боль, но не стояли
бы так, с этим простым изумлением....
Нет - ничего он не мог сказать, мысли то его все вихрились, все о боль
ревущую разбивались; и он застонал, каким-то нечеловеческим, запредельным
стоном, и бросился он к форточке - одним стремительным, отчаянным движеньем
- он ударился с такой силой, что затрещало, покрылось белой паутиной большое
окно - и он, в отчаянье своем, хоть и не чувствовал боли в разбитом плече,
все-таки некоторое время не мог двигать левой рукою, а потому и летел не так
быстро, как хотел бы.
Вот резко обернулся. Он отлетел метров на пятьдесят, но из угла дома,
который уже пролетел, видел и Димин дом, сразу же увидел и окно за котором
произошла трагедия. Теперь там, за паутиной трещин, виднелась вся компания,
ему даже показалось, что он слышит громкие, беспрерывно перекатывающиеся
девичьи голоса, а среди них один, словно живительный родник звучащий - голос
Лены. И он понял, что не сможет без нее куда-либо летать; что ему просто
необходимо ее присутствие, и вот он вновь уже у окна, метрах в трех от них,
теперь уже ничего не говорящих, неотрывно смотрящих на него. Как только он
подлетел, Лена отступила куда-то назад, за спины, за спины, но там (Ваня
отчетливо это увидел), ее, едва не плачущую, обнял, зашептал что-то
утешительное кавалер. На Ваню же он взглянул так, как разве что на врага
глядят; на такого врага, который угрожает всему милому, дорогому, которого,
ежели можно и убить. Но ни кавалер - только Лена интересовала Ваню, и только
взглянув на нее, он сразу понял, что он ей страшен, что, ежели до этого она
еще и не проявляла так открыто этого чувствия, так потому только, что не
разобралась, что к чему, и слишком уж это неожиданно было - теперь она
вспоминала, как "это нечто" едва не взяло ее в воздух, едва не унесло
неведомо куда. И она уже не могла думать о Ване, как о человека, тем более -
как о любимом человеке - он был диковинкой, и все тут... Да - Ваня сразу все
это понял: и все хотел повернуться да полететь прочь, и лететь то, пока у
него силы были; понимал, что уж теперь то не на что ему надеяться, но вот
все не мог - все то на Лену, и слезы ронял. И вновь тогда заговорил своим
сильным, почти не изменившимся голосом Дима:
- Вернись к нам. Мы то и не знали, что ты на такое способен... Покажи,
быть может, и научить сможешь...
Ваня смотрел на них, и постепенно возрастал в нем ужас, наконец слабым,
подрагивающим голосом проговорил:
- Ничего вы не понимаете; ничего не знаете... Теперь все - теперь
кончилась моя жизнь...
- Да ты что?! - испуганным хором воскликнули разом несколько голосов. -
...Почему , почему - что ты задумал...
- Я не должен был показывать эту тайну ни вам, ни кому бы то ни было. Все
теперь осквернено, теперь посадят меня в клетку.
И голос у Вани при этом был таким обиженным, детским, что нельзя его было
слышать без жалости; у кого-то даже против воли, слезы на глаза навернулись,
один из сокурсником проговорил:
- Ну что ж - хочешь мы сейчас вот клятву дадим, что никому, никогда этого
не расскажем. Хочешь? Ребята, вы ж понимаете, чего он так волнуется, ведь,
если мы кому расскажем, так ему же прохода не дадут...
- Ну и замечательно! - воскликнул другой парень. - Это же известность,
слава, деньги. Будет летать для всякой рекламы....
- Да ты что - для какой рекламы?! - воскликнул третий. - Думаешь, ему
дадут для рекламы летать?.. Как бы не так!.. Его сразу военные к рукам
приберут, в какой-нибудь бункер, в клетку железную посадят, всякими
электродами истыкают и будут изучать, изучать, изучать - так до самой смерти
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг