де толпе, прошли девушки к станции метро...
Когда они опускались на эскалаторе, едущая рядом, совсем неприметная,
невысокая, полная бабушка, поинтересовалась:
- А вы, чай кассетами не увлекаетесь?
Совсем не об кассетах думали подруги: Люда отрицательно головой помо-
тала, Каня и вовсе этого вопроса не слышала.
Старушка вздохнула:
- Это я так. - она кивнула на Людину майку "Doors". - Вроде бы вы все
в таких майках записи собираете. А я то на днях, нашла несколько кассет;
меня то и ентого... магнитофона нет, чтоб их слушать; я уж и слепа...
без очков не разберу, что на них написано. Подумала я - что им даром
пропадать, авось - пригодятся кому... Вот так вот: прошли бы, отдала бы
я вам эти кассеты.
Каня не слышала ее, молчала; Люда же спросила:
- А что за район у вас?
- Да вот... - тут старушка назвала станцию метро. - Зеленый район.
Довольно тихий, машин, по сравнению с центром, немного. Хотя, раньше то
лучше было, щас все гудят, бибикают; раньше то, бывало, бабочка в окно
залетит...
- Хорошо, мы поедем с вами. - решила Люда и шепнула на ухо Кане. - Не
все ли равно, куда ехать? Поедем, может этот район приглянется...
Мрачные, суетливые подземелья метро остались позади, и втроем вышли
они под клубящееся тучами, раскатывающееся в отдалении громом, небо.
А вот и дождик.
- Первый в этом году! - улыбнулась прохладной капели старушка. - И с
грозой! Ишь - разошелся! У меня зонтик есть, давайте-ка, молодые, поне-
сите его вы.
- Вообще-то мы... - начала было Люда, да не удобно уж было отказы-
ваться; тем более, что от дождя все равно надо было где-то прятаться, да
и не к чему, собственно, было торопить время?
- Да, мы вам поможем... Каненька, ты из нас самая высокая; давай -
сумку, держи зонт.
- Только поосторожней, пожалуйста. Постарайся не трясти.
Между домов - падший из вольного, дождевого неба пронесся громовой
раскат - первый в этом году дождь еще усилился, уже в ливень перерос, и
в нескольких шагах ничего уж не было видно за сине-белесыми, напевающими
беспрерывную, весеннюю песнь стенами. Бурлили ручьи; пробегали, шлепали
по лужам люди, где-то проносились, разбрызгивая шумные брызги машины...
- Никак у вас там что живое, раз бережно то так несете. - бабушка
кивнула на сумку, которую очень аккуратно, в двух руках несла Люда.
- Да, котеночек. - ответила Люда.
Бабушка вздохнула, стала рассказывать про старые дома, утопающие в
мокрых, зеленых холмах древесных - рассказывала, кто знаменитый в каком
из домов этих жил; что да где, действительно примечательное, в былые го-
ды, в годы юности ее, в этих местах приключилось.
Наконец, под чарующий гул дождя, свернули они между домами; прошли по
старому московскому дворику, где так свежо шумят мокрые деревья, где все
в глубокой и таинственной, словно бы со старых картин сошедшей тени.
Вот раскатился по небу гром, а бабушка говорила:
- У нас то в деревни почитали, что это Илья пророк на колеснице ката-
ет! А хто его знает - может, так оно и есть... Ну, вот мы и пришли.
Домик был старым, довольно обветшалым, хоть и не до бедственного сос-
тояния. В некоторых квартирах, по случаю дождя, зажгли свет; откуда-то
слышалась старая музыка...
Вот подъезд - с чердака слышалась частая капель, там же мяукнула кош-
ка.
- Ну ж, Барсик! Кис-кис-кис! По лестнице слетел весьма откормленный,
рыжий Барсик.
- Вот и он! Ну что - поди нагулялся, хулиган. Ну, пошли, пошли - на-
кормлю я тебя сейчас... Проходите, девочки. - старушка открыла дверь.
В маленькой прихожей было тепло, уютно; пахло цветами; девушкам даже
показалось, что перенеслись они из обычного мира в мир снов, что в ка-
кую-то пещеру населенную сказочными, разумными зверями попали они.
Вот один из этих зверей - маленькая, белая собачка вышла из комнатки,
завиляла хвостиком своей хозяйке, тявкнула восторженно.
- Вот там у меня кухонька. - бабушка указала на маленькую кухоньку,
где на подоконнике в горшочках распускались цветы, а в клетке, на подс-
тавке возле столика, чирикала канарейка.
- А вот здесь живу я. - бабушка указала на маленькую комнатку, откуда
вышла собачка; почти полностью загораживая одну из стен, стояло там пиа-
нино, у другой стены стоял письменный стол, над ним - стеллажи с книгами
и старые фотографии, наконец, в углу - маленькая кроватка.
- Вот так вот и живем. - вздохнула бабушка. - Я, Барсик, да Тим...
Муж то мой, Афанасий Карпович, на войне погиб... Другого полюбить я не
смогла, так вот и живу памятью о нем; ну, а звери - они, ако братья да
сестры помогают мне, особенно в зимние то месяцы. Вот так в зимние то
вечера - за окном ветер воет, пурга метет, а Барсик - не по себе так
станет. Но запрыгнет ко мне Барсик на колени, замурлычет... Вот и знаешь
уж, что не одна ты на этом свете; вспомнишь юность - военная то юность
была, а все ж, все только светлое вспоминается - как верили, как люби-
ли...
Старушка вздохнула - видно было, что ей многое - очень многое хочется
девушкам поведать, и она молвила:
- Вы разувайтесь, на кухню проходите. Сейчас я вам чайку приготовлю.
- Нет, нам бы... - вздохнула Каня. - Нам бы... как бы здорово было,
если бы...
- Что, доченька?
- Если бы вы взяли того котеночка, что в сумке сейчас спит.
- Отчего ж то и нет? Я ж вижу, как вы за него болеете. Ну вы из сумки
его доставайте, да на кухню проходите, там и договорим.
Каня улыбнулась - сразу показалось ей, что за спиной крылья выросли.
- Каня, ты прямо как свеча сейчас. - рассмеялась Люда, когда девушки
на кухню проходили.
Бабушка тоже улыбнулась:
- Вот уж сколько лет смех здесь такой не звучал. Сейчас, словно род-
ник из под пола пробился. Вот всю квартиру светом своим золотистым за-
лил!
Тут и Каня улыбнулась...
Девушки помогли бабушки приготовить чай, и вскоре уже, закусывая ба-
ранками разговорились.
Бабушка взяла на руки котенка и тот, почувствовав доброту ее, замур-
лыкал.
- Назову я его... а, может, вы его уже как величаете?
- Нет - просто котенок, облачко, братик. - улыбнулась и впрямь похо-
жая на свечу небесную, Любовью сияющая Каня.
- Очень хорошо. Пусть будет - Облачком. Уж очень он и впрямь на ма-
ленькое, теплое облачко похож. Облачко... - старушка провела своей
большой, морщинистой ладонью по этому Облачку и тот, замурлыкав сладко,
потянулся...
- У меня он не пропадет - вырастит в настоящее Облако. - говорила че-
рез некоторое время старушка. - Об одном прошу вас, девушки - хоть бы
раз в месяц заглядывайте ко мне. Особенно зимой - сядем мы на этой ку-
хоньке вечером, раскрою я старый фотоальбом; расскажу - там про каждое
фото целую историю можно вспомнить...
За окном уже засияло вечерним, мягко-бордовым, вечерним светом небо;
а с мокрых ветвей, шумя по листьям, стремились к земле - частички ушед-
шего дождя, капли.
- Мы обязательно, обязательно будем к вам заходить! - сияющим, свет-
лым голосом молвила Каня. - И к вам, и к братику моему! - только сдер-
жанность Канина, только скромность ее, не давали проявиться этим
чувствам как-то более ярко.
В душе же Каня над полями летела, пела, и в хороводе, вокруг солнца
кружила. Как же счастливо ей было - братик ее попал в хорошие, в замеча-
тельные руки, и хоть иногда - хоть три, четыре раза в месяц - нет - ча-
ще! - они будут видится.
- И я тоже буду заходить! - воскликнула, озарила квартиру верой в
жизнь, в Любовь Люда. Рассмеялась и Каня - это был прекрасный, не с чем
несравненный, так редко слетающий с уст ее смех.
Старушка распахнула окна навстречу этому прекрасному, майскому вечеру
и он певучим вальсов ворвался в квартиру, по кухоньке, по прихожей, по
комнатке пролетел; заполнил все собою, зачирикал, засмеялся, подхватил;
небесным простором все наполнил.
* * *
Надо ли говорить, что Миша прибывал в мрачнейшем состоянии.
Приехав в свой подмосковный город, он идя по улицам, видел весь майс-
кий мир, мрачнейшим; всех людей враждебными, все пустым, вязким.
Он смотрел на небо, но и небо казалось ему выжатым, темным, бес-
сильным сделать хоть что-то. И везде ему бросалась в глаза какая-то
ржавчина, а долетающих голосах - насмешка, издевка над его чувствами.
- Каня. Каненька. - шептал он. - Хоть ты и любишь другого, хоть и
взглянула ты на меня сегодня с презреньем, все равно - Люблю тебя. Люблю
душу твою, которая сквозь очи, сквозь душу твою Любовью светится. Люблю
тебя, всем сердцем, всей силой душевной! И я не живу без тебя, ибо кроме
тебя и нет у меня ничего - весь мир - пустота, ржавчина, злоба, суета
подлая. А ты есть Бог, Вселенная - все, все ты для меня, Каненька. Ты
даже поспешила прочь услышав нынче мой голос, а, значит, вызываю я в те-
бе отвращение; значит никогда не ответишь ты на мои чувства. Что ж...
быстрее бы в ванну, да и прочь из этого подлого существования!
Он ворвался в квартиру, буркнул что-то на ничего для него значащий
вопрос матери и заперся в ванной, где сразу же включил горячую воду.
Наблюдая за тем, как расплывается за покрывающим зеркало паром, его
лицо, прошептал:
- Вот так и чувства твои растворятся под временем. Нет - ты будешь
мучаться - мучаться долгие годы; ты сожжешь себя в этом безответном
чувстве, потом умрешь старым, немощным, разбитым, так ничего и не дос-
тигшим. Все одно умрешь - так какая же разница сейчас или тогда - через
мгновенье. Ведь вся жизнь, вся эта суета, и даже чувства мои тогда, в
час смертный, покажутся одним мгновением - одним мучительным, иссушившим
меня мгновеньем; таким же мгновеньем, черт подери, как и прошедший ме-
сяц! Он страшно заполнен был чувствами этот месяц, но он и пронесся, как
одно мгновенье, черт подери!.. А что трудно: лезвие надавить на вены -
вовсе даже и не больно, легко; потом сесть в ванную, чувствовать расс-
лабленность всю большую и большую...
Он взял коробочку с лезвиями, достал одну из этих маленьких, нагрев-
шихся в паровых клубах, стальных заостренных пластинок; перед глазами
подержал...
Тут он вздрогнул: представил, как слабеет все больше и больше, как
силится подняться, позвать на помощь из кровавой ванны, но не может уже
этого сделать - может только лежать, расслабляться все больше - расслаб-
ляться до пустоты - до бесконечной пустоты, что ждет его впереди.
- Черт. - он положил лезвие на стекло, перед покрытым плотным белым
паром зеркалом; сделал воду чуть потише, и протянув палец к зеркалу, вы-
вел вздрагивающие кривые буквы:
"Зачем мне жить?"
Скривился над раковиной, потом схватил лезвие и, поднося его к венам,
прошептал:
- Да незачем. Пустота! Ну и пусть! Раз уж суждено пустоте быть...
В дверь застучали, раздался встревоженный голос, почуявшей беду мате-
ри:
- Миша, ты что там парилку устроил. Ну-ка выходи - ужин уже на столе.
- А что если жизнь это круг? - в муке шептал Миша. - Что если все эти
мучения будут повторятся вновь и вновь - вся эта боль! Тогда - это и
есть ад! Да - это и есть ад!
Он дотронулся лезвием до руки, даже и провел немного; из маленького
надреза выступила кровь и тут он вновь вздрогнул - услышал, как дале-
ко-далеко за стенами, за гулом труб, загремел гром.
- Ради первого грома весеннего. - вывел он, отбросив лезвие и дальше
уже писал без останова.
- Ради первого грома весеннего,
Ради цвета роМиших полей,
Ради светлого пруда осеннего,
Ради снега российских далей,
Ради вас, молодые березки,
Ради теплой, весенней поры,
Ради храмов, и ради всей моей,
Необъятной родной стороны -
Я из пепла, из мрака восстану,
Песней солнца и неба вскормлен.
И тебя, мать-земля, любить стану,
Твоим громом чудесным спасен!
Когда он дописал последние строки - первые уже покрылись новым нале-
том пара, и их с трудом можно было разобрать, но Миша и не обращал на
это внимания.
Вновь, уже значительно ближе, пронзая стены дома, свободно громко
взревел гром; и Миша ясно представил надвигающуюся, стремительную стену
дождя.
На мгновенье ему жутко стало от того, что едва он не совершил. Выклю-
чил поскорее воду, крикнул через дверь:
- Да, сейчас выхожу!
Он убрал лезвие и выбежал на кухню.
За окном все небо заволокли уже, пришедшие со стороны Москвы черные,
клубящиеся дождевые тучи. Часто вспыхивали, протягивались к земле вет-
вистые молнии; тучи озарялись, и дух захватывало от этих, пребывающих в
постоянном движении объемов.
Миша распахнул окно; улыбаясь, высунулся - ветер обдал лицо, унося
куда-то прочь остатки мрачности, пустоты. Вот первые прохладные капли
коснулись его разгоряченного лица - все больше и больше их становилось.
Вот вся улица уже зашумела, вот уже намок Миша.
Уже и не было ничего видно за этими прекрасно гудящими стенами - мир
преобразился, стал расплывчатым, окутанным аурой волшебного сна.
- Стихи, господи - сколько же стихов здесь! В каждой капельке, вижу
стихотворение! Везде жизнь и она прекрасна! Она как сон, как чудесное
волшебство! Жизнь - любовь! Отчаяние - ад! Я сам создал свой ад - я сам
его и разрушил!.. Каня, ты прекрасна, как этот дождь, как гром, но вот
он дождь - рядом со мной, он мне песнь поет! Я люблю тебя, Каня, я люблю
эти тучи, и гром! Я целую эти капли, я целую воздух, Каню, землю, все
мироздание прекрасное!.. Мама! Мама! Я пойду по улице побегаю!
- Что... побегаешь? Закрой-ка окно! - говорила, вошедшая на кухню
мать.
- Я побегаю! Как в детстве бегал я под дождем - так и теперь побегаю!
Буду ловить эти капли - стихи! Буду смеяться! Да как же прекрасна жизнь!
Он надел ботинки и вот уже, перепрыгивая через несколько ступенек, по
лестнице полетел; вот он уже выбежал на улицу; поднимая снопы искр, по-
бежал как мог быстро по лужам; рассекая, как травы на лугу, дождевые
стены, смеясь, крича свободным, счастливым голосом:
- Вперед, под гул весенний, Бегу по ручейкам. И вместе с громом этим,
Кричу на весь квартал: Я здесь, я здесь родился! Я бегал во дворе, Ког-
да-то здесь носился, То было в сентябре! И ныне с ясным взглядом Бегу
под шум дождя, И вместе с каплепадом, Гремят мои слова...
Миша остановился, подошел к старому, так много на своем веку поведав-
шему ясеню. Он обнял, покрытый наростами, мокрый ствол - обнял его креп-
ко, приник к темной, жесткой; но живой, мудрой поверхности.
Миша прильнул к дереву в поцелуе и заплакал; он слышал, как шумит над
головой прекрасную песнь дождь, чувствовал, как просачивающиеся сквозь
крону прохладные капли, смывали с лица его теплые слезы.
- Все это уйдет, уйдет. - шептал он в светлой печали. - Уйдет юность,
уйдет жар сердца; даже воспоминания о чувствах моих, об этой первой, са-
мой искренней и неразделенной любви - даже они обратятся просто в пе-
чаль... просто в капельку из безбрежной весенней пустоты.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг