аурой мечтанья, притягивали, они любовью пламенной горели на этой,
переполненной птичьем пением деревенской улочке:
- Вы прекрасные, такие прекрасные люди! И все люди прекрасные! Как
прекрасна жизнь! Я сейчас побегу из всех сил; добегу до Сада, до Фонтана, но
на прощанье - вот вам мое стихотворенье:
- Смерти нет! Дух пылает нетленный,
Говорит дух небес окрыленный,
Из зимы возрождается жизнь...
Он не договорил - засмеялся - что было сил, побежал по дороге. Позади
осталась деревня, вокруг - поля; и он, на бегу раскрывая объятия, кричал:
- Я люблю тебя, поле!
Потом его объял лес, водрузил в сферу птичьих голосов, и Дима, лаская
взглядом ветви, кричал:
- Я люблю вас, деревья! Люблю вас, листья молоды! Люблю вас, птицы
певчие! Эй вы, эй, птицы милые! Эй, слетайтесь ко сне! Пейте еще громче,
пейте еще веселей! Я живу! Я живу!
Но вот позади лес; и вновь поле , и вновь он, восторженный его просторным
величием, кричит слова любви...
Вот, на бегу, поднимает голову вверх; над ним - облачная гора. Дима
подпрыгнул, и показалось ему, что уж летит - нет не ногами он переставляет
так быстро - это он летит.
Вот он споткнулся, повалился на дорожную пылищу, с искренним смехом, со
счастьем поцеловал эту осушенную страстным ранне-майским Солнцем, разлился в
ней, целуя величаво проплывающее, беспрерывно меняющее свои контуры облако.
- Раньше я восхищался всем этим, но, все же - не так! Теперь я так люблю
все это: поля, леса, облака, пыль эту мягкую, теплую, что готов ЖИЗНЬ за них
отдать! Да, да ЖИЗНЬ отдать! Что бы мне сделать, чтобы сотворить? Стихи
сейчас разорвут меня. Да - вот сейчас взорвусь до самого неба фейверком из
цветов-стихов. Вот, например:
- Бело облако сквозь годы,
В небе ласковом плыло,
И лились под ясны своды,
Пенье птиц, что так светло.
Созерцая, создавая,
Бело облако плыло,
В глубине своей пылая,
Чувство нежное несло.
Налетел тут вольный ветер,
Облако на два порвал,
В сердце хладом жгучим метил,
В страны разные послал,
То, что было раньше целым,
Разнесло далече так,
То, что было раньше белым,
Стало черным - грозный мрак!
Ведь в скитаньях, в разлуке,
Так в тоске душа горит!
И, пройдя чрез эти мука,
К единению летит!
Скоро, скоро вновь сойдутся,
Разлученные судьбой,
Молнией к земле метнуться,
В небе поплывут горой!
Дима перевернулся на живот, смеясь вывел эти строки в пыли, а потом
вскочил и даже не заметил, что, случайно задев ногой, стер эти строки.
И вновь, с не умолкающей, да еще, пожалуй, с большей страстью, мчался он
по дороге: леса, поля, реки - все в радостном, любящем его движении
откатывалось назад - заполнялось единым поэтическим образом.
От многочасового бега он устал, но только улыбнулся своей усталости,
только вспомнил лик Девы, как усталость выметнулась из него. Пот катился по
лицу, в боку кололо - ему было все равно! Желудок требовал еды, урчал - он и
позабыл про желудок. Что ему было теперь до всего этого телесного,
плотского, земного? Он облаком себя чувствовал, от летел к Ней.
Поэтические строки вырывались из него беспрерывно - он уже не мог
задержаться на какой-нибудь из них, они проносились в его сознании так же
стремительно, как деревья, как младые травинки:
- Сияющей зарей, безбрежный мир!
Творенья дивного пыланье!
Как льется пенье соловьиных лир,
И страсти майской громыханье!..
Стихотворение только зарождалось - там чудились новые образы, строфы. Но
более ярко вспыхивало новое чувство, поглощая предыдущее - каждое
стихотворение было ступенькой, и он бежал по этим ступеням, едва их касаясь:
- Лес, узор твоих ветвей,
Весь в движенье, во взрастанье,
Не слыхал среди людей,
Столь мудрого сказнья....
И тут, пораженный, остановился. Поднял голову к дереву, стоявшего у грани
поля: у дерева этого двигался каждый листик, издавалось пенье многогласное,
и Дима, с блещущими глазами, зашептал:
- Дивное, певучее, дерево стоит,
Хором многласым воздух тут пьянит,
Каждый младый листик мудро говорит,
Ах, как это пенье в душу мне летит!
Голос то особый, не понять его,
Мудрость стара леса слышится всего,
Не понят отдельных слов,
Но...
Тут он, оборвался на полуслове, взглянул на поле и, восторженный его
видом, зашептал новые строки, побежал дальше - туда, где за многими лесами и
полями стоял древний стольный град Москва.
И уже ночью, проведя весь день в беге, он со смехом повалился, на
какое-то, неведомо уже какое по счету поле. Просто ноги подкосились - вот он
и рухнул, и не мог уже подняться, только лежал на спине, смотрел влюбленными
глазами в звездное небо, да и шептал страстным голосом:
- Уж скоро встреча! Чувствую... быстрее, быстрее! Встретимся - ах, какая
молния забрезжит!
И с этими словами погрузился в сон, полный стихами - он был окрыленным
духом, и во сне, как в снегу, когда он смирился со смертью - он поспевал за
рифмами. Он, Солнцу подобный, выплескивал сотню рифм в мгновенье, он был
богом, внутри которого рос ЕГО мир.
Он пылал, он взрывался, он ласкал, тек, летел, падал, взмывал, страдал,
любил, чувствовал, целовал, обнимал...
* * *
- Здравствуй.
- Здравствуй.
Два голоса слились в один, в тот чудесный майский день, рядом с журчаньем
фонтана, в зеленом, молодом парке.
Катя, как и в прошлом году, сидела на скамеечке, но рядом с ней загорали
на солнышке, кушали мороженое, читали книгу Машенька и Петя.
- Ну, вот и встретились... - тут Дима смутился, и вдруг понял, что все
напрасно, и что сейчас он бросится с моста в реку.
Он даже не смел смотреть на нее, он бледный, тощий, грязный, во рванье;
он стоял, сгорая от стыда, пред нею - такой возвышенной, недостижимой,
святой Девой. От напряжения, от отчаянья, кровь потекла из носа, он
пошатнулся; прошипел сдавленно, словно его душили:
- Извините. Я пойду...
Эта, неожиданно возникшая мучительная мысль давила его, в самый асфальт
вжимала, все-все давила в болотную трясину: "Да нужен я ей такой! Где-то год
носился, а теперь пробежал - вообразил себе невесть что! Да она, ведь, и
позабыла давно про меня! Пробежал какой-то тощий оборванец, и надеется
теперь на любовь! Дурак... Ну, теперь все кончено..."
В глазах его стало темнеть, и он, вдруг, увидел пред собой фотографию на
которой маленькая девочка склонилась над первым подснежником...
Темно... как же темно вокруг... Он с трудом поднял голову, огляделся и
обнаружил, что сидит в избушке сотрясаемой ветром, а неподалеку едва
угадывается во мраке контур старухи с перерезанными венами.
И тогда Дима понял, что все бывшее от того мгновенья, как он увидел эту
фотография, и до встречи у фонтана: все мираж - ослепительная, по количеству
образов и чувств вспышка мозга.
В космосе умирающая звезда взрывается так ярко, что свет от того взрыва
виден во всей галактике, а потом, взорвавшись, сбросив в этом взрыве все
силы - звезда затухает уже навсегда.
- Лишь мираж, лишь виденье... - шептал Дима, горько усмехаясь, а из
темных глаз его выжигались жгучие слезы. - Но, если это виденье, то и вся
остальная жизнь моя - тоже всего лишь виденье. Да - вся жизнь, с хожденьями,
со словами не значит теперь вовсе ничего. Все уходит, уходит безвозвратно...
Весь мир - все формы его - все мираж, все тленно... Все кажется пред смертью
мгновеньем. Быть может, я и правда облако, а все, что было - лишь бредовое
виденье? Может, я просто, пролетело над заводскими трубами и на меня
накоптила их ядовитая гарь?... А теперь я вырвусь... Куда, куда я вырвусь -
кругом мрак.
Покачиваясь, прошел он к мертвой старухе, повалился на колени пред ее
лицом, роняя слезы, зашептал:
- Скоро и я буду там же, где нынче ты...
Он вглядывался в ее испещренные морщинами, искаженные долгими
страданьями, обезображенные болезнью черты и, вдруг, понял, что они
приближаются к нему:
- Я понял - ты смерть,
И мне от тебя не укрыться,
И чувств и стихов круговерть,
Не даст от тебя, ведьма старая, смыться!
Лик все приближался, вот губы его раскрылись, вот сейчас прикоснуться к
его губам, заберут остаток жизни...
- Нет, нет - я жить хочу... - зашептал Дима.
Страшный лик заполнил все пространство, Дима попытался отдернуться, да
было поздно - его коснулись губы...
А у смерти оказались мягкие, теплые, ЖИВЫЕ губы. От них тепло окутало
Димино лицо, тело; сердце его часто и трепетно забилось.
Долог был тот поцелуй, и Дима жаждал, чтобы он длился целую вечность. Но
он, все же, оборвался.
Лик Смерти отпрянул и тут Дима увидел, что глаза у Смерти теперь открыты.
Ах, что за очи он увидел!
Так, будто и не видел раньше ничего...
Тут увидел он весь лик ее сразу: это была она - дева у фонтана. Дева с
белыми власами, да с лицом озаренным.
- Я умер? - прошептал он.
- Нет, что ты - тебе просто стало плохо. - звонким голосом молвила.
- Я так долго бежал к тебе. Год прошел со дня первой нашей встречи. С
того мгновенья - я так ждал...
- Какой солнечный сегодня день. - молвила дева, помогла ему усесться на
скамеечку.
Рядом звенел фонтан, уходили вдаль солнечные аллеи дивной красоты парка,
а на скамейке, рядом с Девой сидели двое детишек, с сияющими лицами. По небу
двигались облачные горы; не было ни машин, ни города; только в отдалении, на
горе, высился мраморный замок, с той же стороны доносились и голоса моря.
- Мы не виделись с тобою год? - удивилась Дева. - Но вы шли по дорожке,
взглянули на меня. И так ваши очи засияли, что я подумала, что ослепну; вы
вспыхнули так ярко, что на мгновенье потеряли сознание.
- Значит, все, что было... Да - это было лишь мгновенное кошмарное
виденье. - он взглянул на Деву и добавил. - ...Оно вовсе не значит ничего,
рядом с вами. Да, какая-то беготня; тленные, проходящие чувства... Нет я уже
не помню ничего - все разминулось... все распалось... А кто эти дети?
- Это - мой маленький братик и сестра. А вот и "лис" с Томасом.
Двое: рыженький пес-лисенок, и пепельный котенок выбежали из соцветья
трав.
- Так что вам привиделось? - спросила Дева, дотронувшись прохладной
ладошкой до его лба.
Дима попытался вспомнить, но уже не мог - просто какая-то вспышка.
- Да нет - ничего не было. А вы прекрасны.
- Спасибо.
- Как вас зовут?
- Я - Дева. А вы?
Тут Дима понял, что никакой он ни "Дима", а ПОЭТ. Так он и назвался:
- ПОЭТ. - потом продолжил. - Давайте пройдемся?
Дева подала ему руку и, улыбаясь нежным солнечным поцелуем, пошли они по
аллее, в сторону мраморного замка...
Дима лежал на траве, смотрел на медленно проплывавшую над его головой,
ловящую последние лучи уходящего светила, облачную гору.
Где-то неподалеку, радостно залаял Джой, а на фоне облака облака-горы
пролетела бабочка с большими, украшенными красивым узором крыльями.
По Диминой щеке катилась слеза, но, что было причиной той слезы, он не
знал. Просто пришло чувство - пришло на мгновенье - какое-то печальное,
безвозвратно ушедшее чувство. Что-то было, но, что он уже не мог вспомнить -
со стоном, рывком сел, схватил ручку, стремительно записал, разрывая бумагу:
- Тому, что никогда я не увижу
Тому, о чем не вспомню никогда,
Тем песням, коих никогда я не услышу,
Вот этих строчек маленьких чреда.
Тому, что никогда не испытаю,
И даже в вечность не помыслю, - никогда!
Тем милым душам, коих не узнаю,
Тому, что смоет вечности безбрежная вода.
Всему тому, что промелькнет,
Уйдет как миг, как призрак,
И той ЛЮБВИ, что не найдет,
Меня... Нахлынет МРАК.
Не перечитывая написанного, он скомкал и отбросил в сторону тетрадь - все
написанное казалось ничтожным против чувств его. А потом поднялся и,
печально улыбаясь бордовому, похожему на раскинувшийся в полнеба
стихотворный костер закату - пошел к своему дому.
В это же самое время, за пятьдесят километров, за десять часов ходьбы от
него, сидела в своем садике, любовалась на этот же самый закат Катя. Она
поглаживала мурлычущего Томаса, а по щеке ее, по светлой ее, озаренной
душевной силой щеке, катилась одинокая, теплая, как подступающая майская
ночь, слеза. Но она уже и не помнила, что ту слезу породило: нежный ли изгиб
облака, или же далекий, едва слышный и печальный клич птиц, к тому облаку
летящих:
- Лети с нами... лети с нами...
Катя хотела бы взмыть, да у нее не было крыльев.
Из дома позвал ласковый голос матери:
- Катенька, ты что-то в саду засиделась. Иди-ка пить чай.
КОНЕЦ
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг